Кристин Орбэн - Шмотки

• Название: Шмотки
• Автор: Кристин Орбэн
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-352-02081-4

Дьявол носит не только Prada!

Мэрилин Монро, как известно, утверждала, что бриллианты – лучшие друзья девушек. Красотка Дарлинг, героиня нашумевшего романа знаменитой французской писательницы Кристин Орбэн, уверена, что ее лучшие друзья – это ШМОТКИ. В ее коллекции Шанель соседствует с Кристианом Диором, Прада с Сальваторе Феррагамо, и имя им легион. Дарлинг ищет у них утешения, беседует с ними, советуется. Порой она способна познакомиться в клубе с мужчиной лишь потому, что ей кажется, что рядом с ним ее платье будет лучше смотреться. Дарлинг вовсе не жертва моды. Просто она живет в мире высокой моды, и шмотки для нее так же наделены душой, как и окружающие ее люди: эксцентричная графиня Лавиль, сосед-философ, страдающий от несчастной любви, знаменитый хирург, гоняющий по Парижу на мотоцикле.

Но стоят ли все бутики Парижа одного поцелуя, можно ли отдать блистательный мир моды и всех кутюрье в придачу за утро с любимым?..

---

– крем; продолжительность действия 8 часов;

– черные заколочки для волос;

– белье от Диора, кружевные трусики и бюстгальтеры с едва заметной вышивкой, с арабесками, вытравленными на ткани, как татуировка на коже;

– кошелек черного бархата, расшитый перьями и позолоченными резными шариками;

– черно-белый костюм, модель Тома Форда для Ива Сен-Лорана.

В моих воспоминаниях 7 марта – это хороший денек, полный волнений, особенно я волновалась, когда, вернувшись к себе, вскрывала пакеты с покупками. Это вершина дня, ну как подъем по лестнице для влюбленных, направляющихся к алтарю, насколько я могу себе представить.

Устроившись на диване, в блаженном одиночестве, к которому располагает эгоистическое удовольствие, я вдруг вспоминаю про соседа моего деда: тот во время войны тщательнейшим образом сохранял свою утреннюю мочу в прозрачных банках с наклеенными этикетками.

Образчики мочи за семь лет – вот это коллекция!

Четырежды по тридцать пять метров выстроенных по линейке баночек, наполненных желтоватой непрозрачной жидкостью, с годами высветляющейся или сгущающейся, поди знай! Подобно тому как этот сумасшедший коллекционировал свою мочу, я коллекционирую шмотки. Я помещаю их в чехлы и так же, как он, наклеиваю этикетки.

Звонит телефон. Кто это? Бог? Мой бывший муж? МТЛ? Сосед-философ? Я провожу время, витая в фантастических грезах, и, когда на берег моих грез высаживается реальность, мне становится неловко, я попросту не знаю, что с ней делать.

Реальность я переживаю урывками, у себя, в своей пещере, в одиночестве, на свой лад, сдабривая ее неизбежными мечтаниями, стремясь смягчить ее и контролировать. Ныне я не готова столкнуться с ней лицом к лицу, я не одета, вчерашняя одежда не развешена на плечиках в шкафу, блузка, юбка, пояс валяются на кровати; я замечаю этот беспорядок, но обхожу их стороной, жизнь моя раздергана на отдельные нити, я теряю управление.

В моем шкафу ряды черных вешалок со скругленными, оклеенными бархатом плечами, снизу по сторонам маленькие крючки для юбок. Для брюк другой вариант, похожий, но вместо крючков зажимы.

Я надеваю блузку на плечики, как на себя, застегиваю пуговицы, вешаю юбку, а затем закрываю чехол на молнию.

Прощальный ритуал: я не надену больше этот ансамбль, он исчерпал себя за один этот день.

На приготовленной по такому случаю этикетке я надписываю: костюм от Ива Сен-Лорана, в память об МТЛ, Ламорлэ, 10 марта... Затем я стягиваю низ пластикового чехла бечевкой, привесив к ней этикетку, похожую на ту, что свисает обыкновенно с большого пальца на ступне трупа в холодильнике морга.

Потом, с костюмом в руках, я направляюсь к кладбищу – все же мертвецы не столь грустны; здесь, в моем шкафу, как и на Пер-Лашез, есть те, чья жизнь была бесконечно монотонна, и другие, чья жизнь была прекрасна.

Моя странная квартира всего лишь огромная вешалка, поделенная на три части: моя спальня – это собственно магазин; столовая – музей, а еще есть кладбищенская гостиная – здесь властвуют шмотки. Здесь, на поле мертвых одежд, есть уголок согласия – платья первого поцелуя, которые я больше никогда не надену, ведь они священны, и я желаю сохранить в них нетронутое, не оскверненное ничьим вмешательством воспоминание. Я навещаю платья, как навещают мавзолей или склеп. Вдова, хранящая верность шмоткам. Однажды меня осенила мысль, что эта гора шмоток существует лишь для того, чтобы удовлетворить мою жажду вновь и вновь все начинать сначала. Это дало толчок чувству вины, оно разрастается, стоит мне встать перед платьями. Это моя единственная семья, мой порт приписки, куда я спешу, чтобы разогнать темные мысли: шмотки, и лишь одни они, являются высшей целью, и сорванные по пути поцелуи – всего лишь элементарное следствие порожденных ими затруднений.

Доказательство: этот костюм с юбкой иарео из муслина с леопардовыми принтами. Его обновил мой первый любовник. Впрочем, именно для него он был задуман и куплен. План удался: он положил руки мне на бедра, затем они соскользнули на ягодицы, еще, прежде чем слились наши губы. Это было в саду, под сияющим небом, в мае; он стоял позади меня, выжидая, когда я обернусь. И я обернулась, и мы поцеловались. Эта муслиновая тряпочка – ныне это не что иное, как любимый фильм, позволяющий порой вновь пережить несколько эпизодов. Удостоверяю сие.

Вот другой составленный нынешним летом ансамбль, вдохновивший на неудачный жест мужчину, оказавшегося моим соседом по столику. Он подвозил меня в своем автомобиле. Я была согласна принять его поцелуй. Но когда он ладонью с растопыренными, подобно пальме на Канарах, пальцами прикоснулся к моей левой груди, я отвесила ему пощечину.

Жизнь – это кино. Я сохраняю все шмотки, сопровождавшие меня в определенные моменты жизни, это дарует мне право пересматривать их, сидя на полу в моей гардеробной под кровом плечиков и воспоминаний, я перекручиваю пленку, замедляя кадры.

Когда-то давно я мечтала о том, чтобы стать продавщицей в бутике Шанель (или короче: попытка встать в строй).

Девочкой я мечтала стать продавщицей в бутике Шанель, приблизиться к миру стильных, броско одетых женщин, жить в ритме сменяющихся коллекций, среди новинок, приливов одежды, в этом запахе свежести, оберточной бумаги, новых, не надеванных платьев, готовых пережить прекрасную историю.

Обожаю истории; каждый раз, когда я переодеваюсь в новое платье, жизнь моя обогащается, наполняется опытом» я обретаю роль, я становлюсь героиней.

Стиль Шанель жестко структурирован, здесь строгость совершенно вытесняет фантазию. Это воплощение моральной и интеллектуальной дисциплины, ничего мне не говорившее в ту пору, сформировало мой первый жизненный опыт, что я осознала лишь позже. Мне захотелось стать продавщицей в бутике на рю Камбон (и к счастью, меня туда взяли).

От униформы к желтому костюму из органзы и буклированной шерсти

Каждое утро на протяжении шести месяцев, четырех дней и трех часов я переодевалась в униформу: плиссированная юбка из черного шелка и блузка с галстуком из розовато-бежевого крепа, вокруг шеи – нитка барочного жемчуга в один ряд, никаких серег, черные босоножки с грифом Коко Шанель (СС – Coco Chanel).

На рю Камбон, 33, работают двадцать продавщиц, всецело преданных этому стилю одежды, исключение составляет мадам Ламарк, директриса бутика, которая имеет право носить двухцветный кардиган, где на каждой пуговице инициалы Мадемуазель, и вторую нитку жемчужных бус. Другое исключение – ее коллега Бернадет: у нее довольно округлые формы, и складки юбки приоткрываются на животе и ягодицах, что явно подчеркивает различие.

Как сделать, чтобы тебя заметили, как быть любимой в этой безликой одежде, когда ты так подавлен,– возможно ли это без усилий и приманок, без призывов, без воланов, без брючных костюмов, без искорки бунтарства, призванного просигналить всему свету, что я существую?!

Утром мне стало дурно. Должно быть, силы мои были на исходе, я оказалась на грани нервного истощения. Да, у меня внезапно возникло ощущение, что на мне надета смирительная рубашка; наиболее наглядно неприятный симптом жертвы выступил у меня на коже. В следующие пять минут я приобрела сходство с панцирем вынутого из кастрюли омара, мое лицо, руки, ноги, открытые и прикрытые одеждой части тела распухали на глазах, я больше не могла сопротивляться подступающему удушью, асфиксии, каждодневному потопу, вселенскому наводнению. Повязанный вокруг шеи галстук налился тяжестью, сдавил шею, едва не удушив меня; мои губы сомкнулись, в ноздрях защипало, они перестали воспринимать воздух. «Шанель №5» и «Шанель № 19». Затем склеились веки. Я скорее предпочту отсутствие света, мир теней убийственной монотонности, мошенничеству организованной гомогенности, милитаристской тупости, осмеливающейся использовать слово «престиж» применительно к униформе; униформа – это идиотизм, удушающий не хуже углекислого газа; она галлюциногенна, как некоторые разновидности грибов, убийственна, как война, к которой взывает эта форма. Мода должна быть непредсказуема как жизнь. Меня стерло с лица земли непредвиденной катастрофой, мой сердечный ритм совершенно разладился. Униформа скучна до смерти.

Я умирала.

Кто носит униформу, кроме военных, пожарных, воспитанников пансионов и судебных исполнителей? Все эти люди сведены к единственной функции.

Директор по персоналу, несмотря на мое сопротивление, хотела, чтобы мое «я» истаяло в теле продавщицы бутика Шанель, она хотела уничтожить мою индивидуальность, мою свободную волю.

Неудивительно, что моя эпидерма взбунтовалась: они называют это аллергией, в общем я так и думала, еще не расслышав куда более сложные слова, произнесенные врачом над изголовьем скромной служащей.

Все случилось примерно в пятнадцать тридцать, в час, когда элегантные дамы выходят из «Релэ», «Стреза», из бара «Ритц»; прямо в центре бутика я грохнулась в обморок на ковер с эмблемой Коко.