Виктор Лихачев - Возвращение на Мару

• Название: Возвращение на Мару
• Автор: Виктор Лихачев
• Жанр: Детская проза

Любовь к родному краю «томит и жжет» многих героев новой книги Виктора Лихачева. Несмотря на высокое художественное достоинство романов «Единственный крест» и «Возвращение на Мару», книгу хочется назвать краеведческой: это яркие увлекательные, остросюжетные произведения, в которых дышит современная жизнь со всеми ее страстями и противоречиями. Новизна же книги Лихачева в том, что ее герои ответственны не только за будущее, но и за прошлое.Книга рассчитана на самый широкий круг читателей — от школьников и студентов, которые в захватывающих приключениях своей сверстницы Маши из романа «Возвращение на Мару» найдут черты анти-Потера, до представителей старшего поколения, взыскующих истины.

---

— Мы можем уехать отсюда безо всяких угрызений совести. Больше того, уехать, гордясь собой.

— Гордясь?

— Вот именно. Зачем мы приехали сюда? Искать следы Белого Кельта и Анны. И сделали почти невозможное: нашли место, где они закончили свой земной путь. Мы уже много знаем об этих удивительных людях. И я со спокойной совестью могу писать отчет в Ирландию, чем и займусь в Сердобольске. Чужие деньги отработаны нами честно.

— Папа, но ведь то письмо было для кого-то поводом, чтобы ты и я появились здесь. Думаю, ты это понимаешь…

— Понимаю, но я еще не закончил. Вчера ночью произошло событие из ряда вон выходящее. Мы стали свидетелями настоящего чуда. Попробуй, расскажи кому-нибудь о том, что с нами произошло…

— Что приходили люди из одиннадцатого века, души которых не могут обрести покоя…

— Хорошо сказала. И кем мы будем в глазах даже тех людей, кто нас уважает и относится хорошо?

— Чокнутыми.

— Мягко сказано. Но, знаешь, я к этому отношусь очень серьезно: еще несколько лет назад не верил, что бесы могут являться к людям…

— Так ты не веришь Леке, Болдырю и считаешь их бесами?

— Постой, не перебивай. Так вот, я не верил в рассказы о нечистой силе. Затем прочитал несколько житий святых, увидел, как в монастырях отчитывают бесноватых… Кстати, отец Ипполит делает это очень хорошо. Он — удивительный старец.

— Так вот почему мы к нему собираемся!

— И поэтому тоже. Года два назад, мне довелось побывать в гостях у одного священника. Ему позвонил кто-то из прихожан, и я услышал удивительный разговор. Прихожанин рассказывал, что к нему пришли два беса, и спрашивал, что ему делать. Признаюсь, я еле сдержался, чтобы не рассмеяться: у мужика явно была белая горячка. Но, к моему удивлению, священник очень серьезно отнесся ко всему этому. И стал давать вполне конкретные советы, а утром просил того человека обязательно придти в храм… Не зря, дочка, бесы в Библии названы родом лукавым. Пусть на меня обижается Лека со товарищи, но я лучше перестрахуюсь.

— Хорошо, но предположим, что они говорят правду? И мы знаем, что есть Гоит, которого…

— Которого ты решила вычислить. Правильно?

— Да.

— И это тебе кажется проще простого: в Мареевке, не считая меня, из мужчин живут Егор Михайлович Бирюков и Федор Иванович Смирнов.

— Кто-то из них — Гоит!

— А кто?

— Давай наблюдать, анализировать.

— Маша, а почему бы нам не увеличить список?

— То есть?

— Ты забыла нашего друга Петра Васильевича Зегулина, а еще есть в соседней деревне Емелуха.

— Михаил Алексеевич? Шутишь?

— Нисколечко. Если помнишь, Гоит всегда куда-то уходил с Мары. Зачем ему постоянно торчать здесь? А те же мать и дочь Тимошины могут быть его глазами и ушами. Помнишь, Емелуха как-то приходил к ним в гости?

— Слушай, точно. А еще он все время расспрашивает, что мы нового узнали.

Папа рассмеялся:

— Эх, Шерлок Холмс в юбке! Видишь, ты уже готова поверить в то, что Емелуха — Гоит. А если все-таки Гоит кто-то другой? Самое забавное, что подозрительными нам будут казаться все. Одних мы будем подозревать за то, что они общаются с нами, других за то, что избегают нас. И так далее. Нет, этим путем идти не надо.

— Тебе не интересно? — Маша была явно разочарована.

— Интересно, дочка. Впрочем, это совсем не то слово. Ведь речь может идти о нашей жизни.

— Интерес жизненный получается.

— Получается так. Но даже в этом случае мы возьмем на себя грех, если обо всех окружающих людях будем думать плохо. Гоиту только и надо, чтобы мы озлобились, стали подозрительными, нелюдимыми.

— Что же делать?

— Как что? Мы же говорим об этом с самого начала нашего здешнего жития: быть мудрыми, аки змеи, и кроткими, аки голуби.

— А если конкретнее?

— Так конкретнее некуда. Ты спрашивала, почему я такой довольный, а как же мне им не быть? Мы не только всего за полгода выполнили нашу задачу, но и коренным образом изменили ситуацию. Не понимаешь? Представь, ты и я оказались в дремучем лесу, да еще ночью. Кругом ветки, коряги, стволы деревьев, чей-то писк, крик, вой, блеск глаз в темноте. Куда идти — непонятно. Что в этой ситуации важнее всего?

— Найти дорогу?

— Как, наугад?

— Тогда что?

— Не дать страху войти в твое сердце. Вот мы с тобой не позволили это ему сделать. Здесь, на Маре. И все переменилось.

— Здесь или в лесу?

— Неважно, и там и там. Осмотрелись — и поменялись местами с нашим противником. Да, он умен, злобен, за него даже потусторонние силы. Но теперь мы знаем о его существовании, знаем, что он боится нас, если хочет, чтобы нас здесь не было.

— Я об этом не подумала. Думаешь, он и вправду нас боится?

— Уверен в этом, дочка. Пусть многого мы не знаем, но даже из того, что нам известно, можно сделать вывод: Гоит — трус, действующий исподтишка. Для него наслаждение — чувствовать страх жертвы… Ты, кстати, не заметила, что наши вчерашние гости очень подробно рассказали о том, как Корнилий пришел на Мару, и скороговоркой — о его гибели? Но сейчас для нас важно другое. Гоит, если верить Леку и его друзьям, обязательно узнает об их визите к нам. Что он предпримет?

— Не знаю.

— Я тоже.

— Ты думаешь, что он пойдет на крайние меры?

— Как формулируешь… Растешь. Говорю честно, не знаю. Почему он сразу не убил монаха и его дочь, дав тому возможность завоевать себе авторитет среди вятичей?

— Ждал удобного момента?

— А какой момент — удобный? И к чему тогда пророчество? Видишь, как быстро я перехожу от нас к древности и возвращаюсь обратно. Согласен, есть еще о чем подумать… Итак, Гоит знает, что нам известно о его существовании. Давай заставим его поверить, что это знание стало последней каплей в нашей мареевской жизни. Мы испугались, плюнули на все — и уехали отсюда. Думаешь, за эти столетия он такого не наблюдал?

— Но мы вернемся?

— Обязательно!

— Когда?

— Когда растает снег и высохнет земля и мы сможем проверить, лгал нам Лек или нет. Гоит решит, что победил нас. Решит — и расслабится.

— А тут появимся мы — здрасте вам! Думаешь, он выдаст себя?

— Поживем — увидим. А пока… Так и знал, все остыло.

Собрались быстро. Решили взять только самое необходимое. Перед отъездом обошли все дома в деревне, со всеми простились. И хотя папа просил быть естественной, пару раз, когда мы заходили к Бирюкову и Смирновым, я слегка напрягалась. Все-таки кто-то из этих двоих — Гоит. Только кто — Егор Михайлович или Федор Иванович? Странно, но оба были очень радушными и, мне показалось, они даже огорчились, когда папа сказал, что, по всей видимости, мы продадим дом и вряд ли еще здесь появимся. Может, правда, Гоит — Емелуха? Или Зегулин? Ох, я совсем запуталась…

Прошел месяц. Мы побывали в Рыльске. Папа прав, отец Ипполит — удивительный человек, да и новые места вызвали много эмоций, но все равно из моей головы не выходила эта проклятая задача. Кто же он — этот колдун, убивший Анну и Белого Кельта? Почему я верю в то, что он может жить столько веков? Как такое возможно? Папа даже рассердился на меня: «Ты так свихнешься, дочка. Наберись терпения — без него в жизни ничего не добьешься. А еще освободи свой «чердак», то бишь голову. На время, но освободи. Вот увидишь, решение обязательно придет».

Ну вот, хотела подводить итоги года, исписала восемь страниц, а еще не подошла к этим самым итогам. А может, и не надо их подводить? Рано еще — мне так кажется.

Глава 19.
1.
Признаюсь, я не люблю зиму. Для меня это время смерти, когда умирает окружающая природа, когда мой любимый вяз за окном, потеряв все свои листья до единого, сиротливо тянет к серому, как моя тоска, небу свои голые ветви. А промежуток с конца ноября до предвечерия Рождества я вообще переношу с трудом. И, наверное, не случайно мы покинули Мару именно в декабре. Нет, я не лукавил дочери, говоря ей о причинах и необходимости нашего отъезда, но где-то в самом уголке подсознания было еще и желание сменить обстановку в момент, когда непонятная серая тоска вдруг захватывает тебя, оставляя только крошечное окошко в этом мраке. А окошечко — грезы о прошедшем мае.
Мы, я и Маша, ждали в Сердобольске весну, с каждым днем все с большей ностальгией вспоминая год минувший. Почему-то плохое, смутно-тревожное отошло на задний план, оказалось, что лучше помнится другое: веселый лепет Златоструя, легкая рябь на водах Холодного, когда озорной легкий ветерок, заигрывая с зеленой листвой лип рощи, неожиданно бросался вниз к озеру. Вспоминался Полкан, с громким лаем носившийся по изумрудному всхолмью Мары, гоняя бабочек. По-доброму вспоминали мы и его хозяина, Егора Михайловича Бирюкова. Умом понимали, что он, обвиненный в убийстве Сосновского, больше всех в Мареевке подходит на роль Гоита. Но сейчас, этими долгими зимними вечерами, Маше вспоминалось, как Егор Михайлович учил ее плести корзины, как кормил щами из старого чугунка. Я тоже мог вспомнить немало доброго в нашем с ним общении. Могло ли это быть поистине дьявольским лукавством? Наверное, да. Однако… Только в первые дни появления на Маре мы чувствовали себя эдакими разведчиками во вражеском окружении. Чем больше я и Маша узнавали Мареевку, Вязовое и их обитателей, тем сердечнее привязывались к ним.
Мара притягивала. И вечерами, когда Маша, садясь за пианино, играла что-то под стать своему настроению, я ловил себя на мысли, что дочь моя за этот год очень изменилась. Выросла, повзрослела. Но самое главное — мы с ней были уже не просто отец и дочь, а люди, родственные и по крови, и по душе. И Мара в этом единении наших душ играла не последнюю роль.
А еще дочь не переставала удивлять меня какой-то недетской образностью и одновременно глубокомысленностью своего мышления. Понимаю, все это очень субъективно: мало ли что восторженный отец скажет о единственной дочери.

— А всего-то прошло девять месяцев, — заговорил я как-то с ней.