Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь

• Название: Ангелы уходят не прощаясь
• Автор: Виктор Лихачев
• Жанр: Детская проза

---

— Нет, не закусил Галина Аркадьевна. Зачем? Закусь градус крадет. О чем бишь я… Да, вышли, попрощались. Прихожу домой, ужинаю…

— Ты еще расскажи, как зубы чистишь…

— Не перебивай, Владимир Олегович, к самому интересному подхожу. Ночью — звонок. Чертыхаясь, беру трубку. Женский голос: «Где мой муж?» «Вы че, — отвечаю, — дамочка, у меня нормальная ориентация. Нет здесь вашего мужа». В ответ слышу: «Я тебе не дамочка, Ремизов, я Валентина Петровна Князева. Где мой муж? Говорят, что ты его последним видел». Все, все, заканчиваю. Есть грех — подробен. Короче, нашли мы его за домом культуры, где пьянка была, то есть награждение. Прошел он метров двести и упал в скверике. Замертво. А под ногами кашица. Утром наш Николаевич глазенки открыл — и нечего понять не может. На родную кровать не похоже. Пытается встать, — что-то его держит. А просто утром морозец ударил, и кашица льдом стала, вместе с князевским чубом. После этого у Владимира Николаевича чуб целую неделю висел…

— Просто ему Валентина Петровна такого прочесону дала, что чубу не с чего было подниматься, — заметила Лариса Ивановна.

— Он, наверное, заболел сильно? — подала голос Галина.

— Кто? — не понял сразу Ремизов. — Князев что ли?

— А то кто же? Он же целую ночь… на снегу…

— В кашице.

— Тем более…

— Даже гриппа не схватил, Галина Аркадьевна! Гвозди бы делать из этих людей. Не то, что нынешнее племя.

— Свои пять копеек в копилку положу, — это был уже Орлов. — Тебя, Санек, тогда у нас еще не было. Редакторствовал покойный Зотов, Владимир Николаевич у него в замах ходил, партийную жизнь в газете вел. Да и вообще мужичков у нас тогда поболе работало. Дим Димыча помнишь, Ларис?

— Мы в одном кабинете сидели, как не помнить. А вот молодой еще был…

— Костя Рябов. Он потом в Москву подался.

— А назывались мы тогда не «Энская заря», а «Заря коммунизма».

— Верно, Лариса Ивановна. А говоришь, на пенсию пора. Вон память какая.

— Издевайся, издевайся, Орлов. Ты вообще что-то рассказать хотел…

— Ну, я как бы представил молодежи героев моего рассказа. Был, как сейчас помню, день журналиста. Стало быть, пятое мая. Нам из области какую-то грамоту дали, короче, отметили мы сию грамоту славно. Водка лилась рекой. Николаевич в своем репертуаре. Ближе к концу про закуску совсем не вспоминал, пил одну за другой. Расходиться по домам, видим, а он совсем плохой. Зотов мне и Костику, как самым молодым, дает команду: «Проводить человека до дома». Приказ есть — подхватываем Князева под руки, а он тогда совсем легкий был… Одним словом, довели мы его до квартиры, позвонили… Кто не знает: живет он с домочадцами на пятом этаже в микрорайоне. Сейчас такие дома хрущобами называют, а мы, помню, гордились, что у нас в Энске такие громадины появляться стали — целых пять этажей! Разбираться с Валентиной не хотелось, позвонили, значит, мы, поставили перед дверью — и бегом вниз. Человека проводили, что еще надо. Вышли на воздух и вдруг слышим грохот. Что-то катится. Звук был такой: бух, бух, бац! Бух, бух, бац! Мы открываем входную дверь, и к нашим ногам выкатывается Владимир Николаевич Князев собственной персоной. Оказывается, это он кубарем с пятого этажа по лестнице съезжал. Так что же вы думаете? Весь урон — только разбил очки. Даже синяков не было. Силен, подлец, а?

В этот момент дверь резко распахнулась, и в комнату уверенными шагами вошел невысокий худенький человек, скорее даже — человечек. Чуб у него стоял под углом девяносто градусов, как у панка.

— Подлец, это кто, Орлов? Всем привет. О ком говорили?

— О ком же нам еще говорить? О Пушкине. Дантес, подлец, такого поэта нас лишил.

— Врешь небось. Где Пушкин, а где мы.

— Владимир Николаевич, февраль не за горами, юбилей гибели будем отмечать.

— А что, было указание?

— Так ведь Пушкин — солнце русской поэзии. И по неподтвержденным, правда, данным, мог проезжать наш город, когда ехал в южную ссылку.

— Лариса Ивановна, Орлов говорит правду?

— Так это он у нас краевед, откуда я знаю, проезжал здесь Пушкин или нет. Я старая, конечно, но не настолько же, чтобы такое помнить.

— Тише! Шутники. Я про указание спрашиваю… Ладно, давайте летать. Кто сегодня оборзевает… тьфу! — кто сегодня обозревает газету?

— Я Владимир Николаевич.

— Начинайте, Ксения Леонидовна.

— Так. Первая страница. Большой снимок. Григорий Алексеевич Абакумов разговаривает с фермером Кожуховым… Хороший снимок. Лица не казенные, живые…

— Умеешь, Ремизов, когда захочешь.

— Я всегда хочу, Владимир Николаевич.

— Молчи. Продолжайте, Ксения Леонидовна.

— Колонка новостей… Ничего особенного. Вторая страница. Большой снимок. Григорий Алексеевич Абакумов выступает перед учителями района. Хороший снимок…

Этот обзор стал самым кратким в многолетней истории сначала «Зари Коммунизма», а потом «Энской зари». Перед журналистами, уже не с газетных страниц, а собственной персоной, предстал Григорий Алексеевич Абакумов. Появление главы района да еще в сопровождении Тяпкина вызвало самый настоящий шок у мирных тружеников пера. Одиннадцать лет Абакумов руководил районом, а в редакции побывать та ни разу и не удосужился… И вот такое неожиданное появление.

— Гри… Алекс… К нам?

Князев на какое-то время лишился дара речи, а затем он произнес несколько фраз, которые благодаря длинному языку Ремизова вскоре стали крылатыми в Энске:

— Сподобил, Господь. Лучший день в моей жизни. Только куда бы мне вас посадить…

— Да ты уж посади куда-нибудь. — Это был Абакумов.

— Вы меня не поняли, Алексей Григорьевич, то есть Григорий… У нас стулья плохенькие, не для ваших…

— Ну-ну, продолжай. Даже интересно.

— Вы меня не поняли, — Князев чуть не плакал, — я хотел сказать не «не для ваших», а не для вас. Они недостойны вас. Вот.

— Кто?

— Стулья.

— Почему?

— Плохенькие они.

— А я?

— А вы хороший. Сподобил Господь.

Журналисты, все как один, сидели, угнув головы, еле сдерживая себя. Вот-вот могла начаться массовая истерика.

— Мама, не могу больше, — прошептала Антонина Сергеевна.

— Крепись, — также шепотом откликнулся Орлов, — вот я же… «А вы хороший».

— Слушай, Леонид Павлович, мы часом не ошиблись адресом? Это газета?

— Да вроде газета.

— А я думал — цирк. Клоун в наличии, — и Абакумов показал на несчастного Владимира Николаевича. — Господь его сподобил. Зрители ржут, как лошади… Сейчас, впрочем, вам всем не до смеха будет…

— Вы меня не поняли…

— Все, умолкни, паяц! Леонид Павлович, начинай.

— Слушаюсь, Григорий Алексеевич.

Тяпкин уже открывал портфель из прекрасной кожи.

— Вот. — Он двумя руками, всем видом демонстрируя высшую степень брезгливости, достал из портфеля какую-то газету. — Даю честное слово, сегодня я буду мыть руки с мылом…

— А вы их что, без мыла моете? — простодушно спросил Ремизов.

— Ты над кем издеваешься?! — вдруг заорал Князев. — Выйди вон отсюда.

— Какой цирк? Дурдом, — констатировал Орлов. Сказано было тихо, но это слышали все.

— И ты — вон!

— Подожди, клоун. Не пори горячку. Разпосылался. Они мне здесь нужны. Леонид, продолжай.

— Слушаюсь, Григорий Алексеевич. Даю честное слово, сегодня я буду…

— Ты это уже говорил. Будешь мыть руки с мылом.

— Потому что я держал в руках этот поганый листок. Это, так называемый «Рубеж», выходящий в областном центре. Издание, для которого определение «желтая пресса» будет комплиментом. Этот номер датирован сегодняшним числом. В нем статья.

С тем же выражением лица, будто он достает из супа лягушку, Тяпкин развернул газету.

— Точнее, статейка — подлая, лживая, гнусная. Автор, некто И. И. Иванов, не мудрствуя лукаво, назвал ее «Энские были».

— Где? — опять подал голос Ремизов.

— Что?

— Где были энские?

— В газете, Ремизов, в газете. Статейка «Энские были».

— Это я понял, а где они были?

— И это четвертая власть… Идиот! Не были, а были. В смысле — быль. Правда.

— Так значит статья правдивая?

— Леонид Павлович, — поднялся Абакумов, — они совсем не идиоты. Ты к их совести достучаться пытаешься, а эта братия над тобой издевается. Дай мне газету.

Абакумов встал с развернутой газетой так, чтобы его могли видеть все:

— А теперь — быстро: кто писал? Я жду.

Наступила тишина, которую в русском народе принято называть мертвой. Ее нарушил робкий голос Князева:

— Григорий Алексеевич, у меня два вопроса. Мы так и не поняли, о чем статья. Можно мы ее прочитаем сейчас? И еще, газета же областная, наверное, писал кто-то из их журналистов…

— Это ты свои мозги, Князев, давно пропил, а вот другие сразу все поняли. Я прав, Владимир Олегович? Только в глаза, в глаза мне смотрите.