Александр Бенкендорф - Записки

• Название: Записки
• Автор: Александр Бенкендорф
• Жанр: Биографии и Мемуары

Перед нами воспоминания, принадлежащие перу офицера Императорской Главной Квартиры, причем довольно осведомленного о ее деятельности в начале войны в качестве главного военного штаба России. Это видно из того, как пишет автор о начальных военных действиях. Бенкендорфу принадлежит описание рейда отряда Винценгероде в глубь занятой французами Белоруссии, а также боя под Звенигородом. Важен и рассказ о том, что происходило под Москвой в дни, когда в ней была Великая армия, об освобождении Москвы и ее состоянии после ухода неприятеля. Свидетельства Бенкендорфа и его суждения о кампании 1812 года тем более ценны, что они имеют весьма раннее происхождение. Это одни из первых по времени создания столь содержательные мемуары участника войны. […]

---

"Выдающееся положение графа Бенкендорфа в нашей истории придает особенное значение его письмам: это, можно сказать, его автобиография".

"Немец по рождению, вполне придворный человек с самой колыбели… Бенкендорф напоминал собой француза по суждениям и внешним приемам. Воронцов был коренной русский человек с английской выдержкой, герой в опасностях, дальновидный, расчетливый и настойчивый, но в то же время великодушный, чрезвычайно общительный, обворожитель товарищей, сослуживцев, подчиненных и целых населений. Не даром на двух краях России по добровольной подписке (курсив Петра Бартенева. — П.Г.) воздвигнуты ему прекрасные памятники.

Граф Бенкендорф принадлежал к числу его сердечных приверженцев и, будучи первым человеком при императоре Николае Павловиче, оставался ему верен, не изменив этим благородным побуждениям души своей, при всей перемене отношений".

"Понятно, как должен был относиться граф Бенкендорф к тем немногим лицам, которые хулили Воронцова и его деятельность. В числе этих немногих, как известно, заявил себя вследствие минутной вспышки и к собственному своему несчастью А. С. Пушкин. Что он горько в этом каялся, граф Бенкендорф мог не знать; но полное безучастие его к судьбе великого поэта, поставленного в зависимость от него, безучастие, в котором винит его история, является вполне естественным".

Последняя цитата нуждается в пояснении. Бенкендорф и Пушкин встретились при самых неблагоприятных обстоятельствах. "Недоразумения" между Пушкиным и Воронцовым только усугубили трудность их общения. Для Бенкендорфа молодой Пушкин тогда был всего лишь талантливый поэт, позволивший себе дважды оскорбить его друга, заслуженного воина: недостойным поведением в его доме и пасквильной эпиграммой. Иного ждать от Бенкендорфа в подобном положении противоестественно. Симпатий Пушкин вызывать у "шефа жандармов" не мог. Но тем более надо отметить, что Бенкендорф не использовал возможностей своего положения во зло поэту — он ему за друга не мстил. Пушкин, безусловно, как и все общество, знал о долгой дружбе Воронцова и Бенкендорфа, и, вероятно, это усугубляло его тревогу относительно генерала. Раскаяние Пушкина во всевозможных "грехах молодости" и безобразиях — неоспоримый факт его биографии. Но культурное общество не желало и не желает это признать, в чем противоречит самому Пушкину. Зато стало привычным разводить Пушкина и Бенкендорфа по разные стороны барьера бесконечного поединка "либералов" и "консерваторов", тем самым искажая реальность исторической жизни, правду истории. К сожалению, мы привыкли за многие годы видеть в исторических личностях не живых людей, а некие манекены с определенными политике-идеологизированными ярлыками.

Петр Бартенев — один из немногих, кто не кадил фальшивый фимиам Пушкину, он говорит правду и о нем, и о Воронцове, и о Бенкендорфе. На самом деле, это не сложно. Ибо ничего "гениального" в пушкинских юных безобразиях не было, да и Пушкин от них отрекся, а уважение к памяти поэта требует безусловного признания нами этого отречения. Это значительно приблизит нас к поэту, к пониманию его творчества и его мятежной жизни. Тогда мы сможем понять печальную суть взаимоотношений Пушкин — Бенкендорф. Читая письма Бенкендорфа и его "Записки…", можно представить, насколько богаче были бы мы, если бы две сильнейшие личности той эпохи оказались в иных отношениях. Без внимания к наследию графа А. X. Бенкендорфа знание пушкинского периода нашей истории неполно.

* * *

Французский текст писем дается в перводе Е. Э. Ляминой по изданию:

Архив князя Воронцова. Книга тридцать пятая. Бумаги фельдмаршала князя Михаила Семеновича Воронцова. Письма графа А. X. Бенкендорфа и С. Н. Марина. М., 1889, с. 110–149.

(Предисловие Петра Бартенева помещено вслед за шмуцтитулом вне пагинации.)

Письма публикуются в хронологической последовательности с указанием в скобках их номеров в публикации Бартенева.

Истинная хронологическая последовательность писем иная, чем в публикации П. И. Бартенева; она уточнена по их содержанию. Номера бартеневской публикации не изменены, дабы не внести путаницу. Истинная хронологическая последовательность писем за 1812–1815 гг. такова: 48–54, 59, 55–58, 60, 62, 61, 63–66.

В публикации эти номера приведены в скобках.

О письме за номером 60. Его содержание и характер, скорее всего, предполагают иного адресата, нежели граф Воронцов. Письмо такого содержания могло быть адресовано только генералу Винценгероде. Очевидно, Бенкендорф переслал Воронцову копию письма, сообщая другу впрямую о том, что для него было тогда столь важно. Оставляем письмо в последовательности писем Воронцову, поскольку его содержание тесно связано с ближайшими по времени написания письмами.

В публикации сохранены примечания и комментарии П. И. Бартенева.

Письма А. X. Бенкендорфа — М. С. Воронцову

1(48){115} С.-Петербург, сего 10 ноября [1811]

Счастье равняется твоим заслугам, любезный друг, и ты далеко пойдешь, если они и впредь не разлучатся с тобою. Поздравляю тебя, любезный Воронцов, от всего сердца, но для меня пребывание здесь весьма тяжело. В этом моя беда, однако винить, кроме себя, мне некого. Урок жесток, но полезен, и на сей раз надеюсь, что молодость покинула меня навсегда. Но и время ушло безвозвратно. Как следует бей турок, да скажи там, чтобы не смели заключать мир; один из твоих здешних приятелей в новом году должен постараться и пойти по твоим стопам. Лента у тебя есть, а если тебе выпадет случай вновь отличиться, то я, быть может, увижу тебя командиром дивизии. Никто не может ни в чем тебя упрекнуть: все находят твою славу справедливой и естественной. Лонгинов{116} торопится.

2(49){117} Получено 8-го февраля 1812

[Адресовано в Черкасск]

С.-Петербург, сего 11 января 1812.

Вот уже десять дней как я в Петербурге, милый мой граф, однако мне от этого не стало лучше, и в свете я провожу мало времени; утомление и рассеянность не покидают меня, и я не могу веселиться. Я угрюм и печален. Впрочем, мне выпало небольшое развлечение: вместе с Сен-При{118} я был на пожаре Аничкова дворца. Ему досталось стоять в почетном карауле, и нас обоих поставили на чердаке. Балки, перекрытия — все рушилось, и нам пришлось с боем прорываться от одного угла до другого, штурмуя каждую ступень лестницы. Наконец, прибыл император и приказал нам покинуть пост; мы выполнили свой долг, любезный граф. Все сгорело! Чтобы спасти зеркала, их бросали из окон. Свои труды мы увенчали тем, что поехали вдвоем ужинать к красавице Пушкина{119}.

Стоит нестерпимый холод, который сделался уже совершенно несносен, а недостаток широких диванов окончательно восстановил меня против этого климата. Государь позволил мне перейти в кавалерию; великий князь очень ко мне расположен. Но поскольку для перевода в тот или иной полк мне следует отнестись именно к нему, я опасаюсь столкнуться с трудностями. Мне говорили о гвардейском драгунском полку. Чичерин{120} должен был бы командовать конной гвардией; мне и соглашаться не хочется, и отказываться боязно. Но тебе уж точно не придется колотить меня палкой.

Сен-При вчера утром уехал в Финляндию; он предполагал вернуться через несколько дней.

Я передал твое письмо княгине, которая возвратилась домой на Крещение. Она не покидает постели; я нашел, что она сильно переменилась; г-жа Нарышкина{121} приняла меня как нельзя лучше — не знаю, почему. Положение Льва еще затруднительнее, чем обычно; ему объявлено, что надежды на его возвращение в службу почти нет; он более не ездит туда, куда влекут его все желания, и в тоске слоняется по городу. Петербург невесел, но увлечен вихрем браков, в который попали и Нессельроде{122} с девицей Гурьевой; вот подходящая пара: плоть и кости — все необходимое для того, чтобы иметь детей; у мужа достаточно одного, а у жены в избытке другого. Моя женитьба рассыпалась в прах или развеялась как дым — что тебе больше по душе. Буду утешаться командованием пятью эскадронами{123}.

3(50) Сего 8 октября, в 40 верстах от Москвы [1812]

Я только что проснулся, и пробуждение было весьма приятно, мой добрый и любезный Воронцов; я даже простил разбудившего меня Резчикова{124}, поскольку он принес мне твое письмо.

Не могу высказать, как я рад твоим вестям; уже очень давно я хотел к тебе писать, но как — не имел ни малейшего понятия. Ты, любезный друг, во всем обходительнее и приятнее других; я тебе премного благодарен за присланного курьера.

Твоя деревня превратилась в приют для храбрецов{125}; ты, должно быть, весьма счастлив, что можешь принимать их у себя и заботиться о них. Твой человек в подробностях рассказал мне об этом госпитале, о ваших ужинах, ваших шутках и ваших ранах; но, друг мой, этак твои длинные ноги никогда не заживут да вдобавок занесут тебя в самую гущу треволнений и опасностей.