Алиса Бейли - Неоконченная автобиография

• Название: Неоконченная автобиография
• Автор: Алиса Бейли
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Жизнь моя в то время тянулась очень монотонно — присмотр за тремя детьми, угрюмым мужем и несколькими сотнями глупых кур. В доме не было ни ванной, ни туалета. Проблематично было даже содержать детей и жилище в чистоте. Денег практически не было, и счёт за продукты частично оплачивался яйцами; бакалейщик их всегда принимал, дружески относясь ко мне. Я обычно обходила окрестные леса с тачкой, собирая хворост на топливо, а дети семенили за мной. Так что нельзя сказать, что это было приятное время. Оно не возбуждает во мне чувства юмора. Это было как совершенно новое воплощение, и контраст между тусклой жизнью 123] домохозяйки и матери, птичницы и садовницы, и моей роскошной жизнью в молодости, да и насыщенной жизнью проповедника, в итоге совсем меня подкосил.

Я чувствовала, что никому не нужна, что я, должно быть, сбилась с пути, иначе не оказалась бы в таком положении. Мною завладел старый христианский комплекс “жалкого грешника”. Моё сознание, жёстко обусловленное фундаменталистской теологией, настойчиво твердило: это кара за сомнения; если бы я придерживалась своей юношеской веры в Бога и была бы непоколебима, я не попала бы в такую ситуацию. Церковь обманула мои ожидания, поскольку Уолтер и другие знакомые служители церкви казались мне унылыми посредственностями, за исключением епископа. Он был святым, но — рассуждала я — он был бы святым в любом случае, даже будучи водопроводчиком или биржевым маклером. Я была достаточно знакома с теологией, чтобы потерять веру в теологические толкования; чувствовала, что у меня не осталось ничего, кроме смутной веры в Христа, казавшегося в то время таким далёким. Я ощущала себя покинутой Богом и людьми.

Разрешите заметить: я не сомневаюсь в том, что церковь ведёт проигрышную игру, и так будет продолжаться, пока она не изменит своих методов. Непонятно, почему деятели церкви не идут в ногу со временем. Ведь всё эволюционное развитие во всех сферах является выражением божественности, а застывшие теологические интерпретации противоречат великому закону вселенной — эволюции. Теология — это просто-напросто интерпретация и понимание человеком того, что, как ему думается, Бог имеет в виду. Именно ограниченный человеческий ум мыслит, да и мыслил так веками. Следовательно, могут начать работать и другие ограниченные человеческие умы, которые представят иные, более значительные или широкие интерпретации, и тем самым создадут основание для более прогрессивной теологии. Кто посмеет сказать, что они будут 124] менее правы, чем церковники прошлого? Пока церкви не расширят свой горизонт, не прекратят споров по несущественным частностям и не будут проповедовать Христа воскресшего, живого и любящего, а не Христа мёртвого, страждущего и принесённого в жертву гневному Богу, они будут терять доверие будущих поколений — и поделом. Христос жив, вечно существует и торжествует. Мы спасаемся Его жизнью. Смертью, что Он претерпел, и мы можем умереть — причём с торжеством, как гласит Библия. А начать церквям придётся со своих богословских семинарий. Я получила богословскую подготовку и знаю, о чём говорю. Мыслящая молодёжь перестанет туда поступать, если её будут там пичкать архаическими объяснениями того, что она распознаёт как живые истины. Её не интересует непорочное зачатие — она заинтересована в Христе. Она слишком многое знает, чтобы уверовать в боговдохновенность Писаний, но она готова поверить в Слово Божье. Сегодняшняя жизнь так изобилует движением, героями, красотой, трагедиями и катаклизмами, реальностью и замечательными возможностями, что у этого поколения нет времени на теологическое ребячество. К счастью, в церкви есть люди, обладающие видением, — они в конце концов изменят реакционную позицию, но это потребует времени. А тем временем разные культы и “измы” будут завладевать людьми. Все они отпадут за ненадобностью, если церковь проснётся и будет предоставлять ищущему, жаждущему человечеству то, в чём оно нуждается: не дурман, не авторитет, не слащавые банальности — а живого Христа.

Примерно после шести месяцев такой жизни я снова встретилась с епископом и сказала ему, что Уолтер ведёт себя прилично. Епископ очень любезно согласился подыскать место, где тот мог бы возобновить свою церковную деятельность. Наконец, он получил небольшой приход в шахтёрском посёлке в Монтане с условием, чтобы часть его жалования ежемесячно посылалась мне. А я тем временем переехала в небольшой трёхкомнатный коттедж в более 125] населённом районе округа Пасифик Гроув. Это произошло в 1915 году, и Уолтера Эванса я видела тогда в последний раз. От жалования его мне ни разу ничего практически не перепало, а письма его становились всё оскорбительнее. Они были полны угроз и выпадов. И я поняла, что должна сама устраивать свою жизнь и заботиться о трёх девочках.

Война в Европе была в полном разгаре. Все мои родственники были в неё вовлечены. Мой скудный доход поступал с перебоями. Он облагался большим налогом, к тому же банковский чек иногда вообще не доходил, если корабль с почтой бывал потоплен. Положение моё было хуже некуда; здесь у меня не было ни родных, к которым можно было обратиться, ни друзей (кроме епископа и его жены), с кем можно было поговорить. Впрочем, я была окружена добрыми, сердечными друзьями, но все они были не в состоянии сделать что-нибудь для меня и, оглядываясь назад, я спрашиваю себя: а давала ли я им понять, каким серьёзным было моё положение? Епископ хотел написать моей родне, но я не разрешала. Я всегда верила в пословицу “Как постелишь, так и поспишь”, и помыслить не могла, чтобы плакаться, жаловаться, сетовать друзьям. Я знала, что “Бог помогает тем, кто помогает самому себе”, но признаю: мне в то время казалось, будто и Бог тоже оставил меня, и поэтому я даже Ему не могла пожаловаться.

Я металась повсюду, пытаясь заработать хоть сколько-то денег, и лишь обнаружила, какая на редкость бесполезная я особа. Я могла бы вышивать замечательные кружева, но кружева никому не нужны, да и нужного материала в Америке было не достать. Никаких особых навыков у меня не было; я не умела ни печатать на машинке, ни преподавать — я даже не представляла, что мне делать. Промышленность в округе была представлена только одной фабрикой — по переработке сардин, и, чтобы не обрекать детей на 126] голодную смерть, я решила поступить на фабрику рабочей.

Помню кризисный момент, когда я пришла к такому решению. Это был крупный духовный кризис. Как уже упоминалось, я прибыла в Америку, когда ум мой был полон серьёзных сомнений относительно духовных ценностей, в которые стоит верить. По приезде я прошла курс богословия, — он не дал вообще ничего. Любой богословский курс способен лишь подорвать веру человека, если этот человек достаточно пытлив и задает вопросы, а не относится к тем, кто слепо принимает всё, что говорят церковники. В богословской библиотеке я обращалась к комментариям, — они оказались пустыми, скверно составленными и банальными. Ни на один вопрос они не отвечали; они трактовали абстракции; они обходили реальность, даже когда претендовали на точное знание того, что Бог имеет в виду и намерен делать, — все проблемы разрешались цитатами из Св. Августина, Фомы Аквинского и средневековых святых. Похоже, богословы никогда не занимаются фундаментальными вопросами; они прибегают к избитой формуле: “Бог сказал...”. А может, Он сказал не так; может, перевод неправильный; может, эта фраза является вставкой — их много в Библии. Затем возник другой вопрос: почему Бог говорил только евреям? Я ничего не знала о других Писаниях мира, а если бы и знала, то не считала бы их Писаниями. В Ветхом Завете есть места, шокировавшие меня, а то и заставлявшие поражаться, как они вообще прошли цензуру. В обычной книге они рассматривались бы как непристойные, но в Библии считались в порядке вещей. Я стала спрашивать себя: может быть, мои толкования хуже других? Помню, я как-то размышляла над библейским стихом: “У вас же и волосы на голове все сочтены”. Похоже, Бог увлекается статистикой. Я проконсультировалась у богослова в семинарии, он дал такой ответ: это библейское утверждение 127] доказывает, что Бог не ограничен временем. Затем выяснилось, что крест — не христианский символ, а использовался задолго до христианства, и это было последним ударом.

Таким образом, я напрочь лишилась иллюзий насчёт жизни, насчёт религии в её ортодоксальном изложении и насчёт людей, особенно своего мужа, идеализируемого мной. Я никому не была нужна, кроме трёх своих малышек, а я привыкла к тому, что нужна сотням, тысячам. Лишь горстку людей в текучке их быта интересовало, что со мной происходит, а ведь я всегда была нужна очень многим. Мне казалось, я дошла до того, что стала абсолютно бесполезной, увязла в домашней рутине и монотонных обязанностях будней небольшого городка, обязанностях, которые сотни женщин, менее родовитых, образованных и интеллектуальных, по-видимому, делали лучше. Я устала от стирки пелёнок, резки хлеба и намазывания масла. Я впала в полное отчаяние. Единственным моим утешением были дети; они были так малы, что их целительное свойство заключалось в отсутствии у них способности понимать происходящее.