Ф. Коттэм - Дом потерянных душ

• Название: Дом потерянных душ
• Автор: Ф. Коттэм
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-38808-0

Желая помочь своей девушке написать дипломную работу, Пол Ситон начинает собирать материал о фотографе Пандоре Гибсон-Гор. В его руки попадает дневник этой таинственной женщины, в котором она рассказывает об экстравагантном и сказочно богатом магнате Фишере и его гостях, проводивших сеансы черной магии и совершавших ритуальные жертвоприношения. Ситон посещает зловещий дом Фишера, надеясь найти там спрятанные Пандорой фотографии, и едва остается в живых. Он теряет все: любовь, работу, близких — и оказывается вовлеченным в цепь странных и страшных событий. Призраки дома Фишера не отпускают его. Пытаясь разобраться с разрушившими его жизнь зловещими силами, Пол Ситон еще глубже погружается в мистические события полувековой давности…

---

— Это название целой системы укреплений, считавшихся неприступными, — сказал Мейсон. — Их построили французы, чтобы отражать атаки немцев. Но фортификации эти были чересчур громоздкими и требовали слишком много людей. Уже в тысяча девятьсот четырнадцатом все более-менее толковые немецкие военачальники знали, что Верден можно легко обойти мобильными пехотными подразделениями. Однако начальник генерального штаба Германии фон Фалькенхайн прекрасно понимал, что французы будут стоять до конца. Верденские сооружения были для них чем-то вроде национальной гордости. Массированное наступление должно было оттянуть на себя основную часть сил французской армии, что сделало бы ее легкой добычей. По мере того как отодвигалась линия фронта, Верден оказался словно на острие клина. Его можно было расстреливать тяжелой артиллерией с трех сторон. Французы до сих пор называют битву при Вердене последним решающим сражением. Хотя на самом деле это была самая обыкновенная бойня, печально прославившаяся лишь числом погибших.

— Осада началась в феврале, — сказал Ласкаль. — А к октябрю Верден бесславно пал. К тому времени около миллиона человек были убиты или ранены.

Он замолчал, вспоминая те события. И воспоминания эти были так тягостны, что лицо его омрачилось.

— Осенью я только и делал, что наставлял выживших, утешал раненых и отпевал бесконечное число убитых, уже не вкладывая в это души. Я утратил веру. Человеческими жизнями управляли жестокость, случай, порой даже нелепая случайность. Выжить можно было только за счет инстинктов или хитрости. Не было никакой загробной жизни. Не было надежды. А потому не было и Бога.

Ласкаль снова замолчал.

— Зачем же вас направили в Пассендале? — не выдержал Мейсон.

— Вы, должно быть, думаете, потому что из-за Фалькенхайна я свыкся с кровавой бойней? Или потому что ваш генерал Хейг[78] задумал продолжить ее? На самом деле у британцев хватало своих капелланов всевозможных конфессий. У них не было особой надобности во французском священнике, утратившем веру.

— Тогда зачем вы поехали? — спросил Ситон. — Почему вас туда послали?

— Из-за Уитли, — ответил Ласкаль.

24

Эту историю он узнал еще до своего назначения, ибо слухи на фронте распространяются быстро и даже языковые барьеры не чинят серьезных препятствий для возникновения военных легенд и мифов. Так и до Ласкаля среди прочего дошли рассказы об английском артиллерийском офицере, солдаты которого настолько утратили боевой дух, что отказывались служить под его началом. Ситуация возникла самая нелепая, ибо взбунтовавшиеся артиллеристы были закаленными в походах ветеранами и опытными канонирами, доказавшими свое мастерство на поле брани. И дело было вовсе не в трусости, контузии или деморализации. Солдаты своими глазами видели нечто такое, что заставило некоторых из них даже под страхом военного трибунала отказаться воевать в этом подразделении. И эти люди твердо стояли на своем. Они твердо стояли на своем даже в интерпретации того, что видели своими глазами.

В офицера, о котором шла речь, попал вражеский снаряд. Сила ударной волны была такова, что от бедняги и мокрого места не должно было остаться. Однако когда после взрыва на еще дымящуюся землю дождем посыпались камни и осколки, солдаты увидели, как их командир вылезает из свежей воронки — оборванный, в тлеющем мундире, но целый и невредимый. Невероятно, но на нем не было ни царапины.

«Я пошел ему навстречу, — так было записано со слов бомбардира, обвиняемого в неподчинении. — Уже смеркалось, но видимость была хорошей. Хотя лучше бы она была похуже. Я тогда сразу заметил, что он как-то странно держится. Он не шатался из стороны в сторону, как раненые или контуженые, которые обычно словно ищут, куда бы помягче приземлиться. Наоборот, он был какой-то окоченевший, точно марионетка. Я подошел ближе, и в этот момент над нами вспыхнула ракета. Случилось так, что я заглянул ему прямо в глаза. Это невозможно передать. Глаза были мертвые. Они бликовали, совсем как стеклянные глаза у куклы чревовещателя. Но сами глаза были совершенно лишены жизни. Я застыл на месте, все еще стискивая в руках бинты из своего вещмешка, которыми собирался его перевязывать на случай, если он вдруг уцелеет. Ракета погасла, и он понемногу задвигался. Более плавно и уверенно — человечнее, что ли. Я же стоял как истукан и глядел на него. А он спокойно стряхнул грязь и пепел с лохмотьев, в которые превратился его мундир, и так резко вскинул голову, что я аж подпрыгнул. И потом он мне улыбнулся. Так, наверное, улыбается человек, лишенный души. Лучше объяснить не могу. Могу поклясться на Библии, что я капли в рот не брал. Еще со времен воскресной школы я запомнил одно слово. И слово это „мерзость“. Тем вечером на поле боя я увидел мерзость — ни больше ни меньше».

— Наш полковник дал мне почитать показания этого бомбардира, и я заинтересовался, — подытожил Ласкаль. — Множество странных противоречий. Перед нами был доблестный капрал, старый служака, который кидается под пули, пытаясь спасти своего командира. Он бывалый солдат, к тому же смелый. Однако что-то заставляет его не подчиняться старшему по званию.

— И пугает, — добавил Ситон. Мейсон молча глотнул воды.

— Прошу прощения, — с улыбкой спохватился Ласкаль. — Позвольте предложить вам что-нибудь покрепче.

Британцы призвали Ласкаля, поскольку им был необходим человек, сведущий в магии. Этот авторитетный специалист должен был развеять слухи о том, что артиллерийский офицер якобы продал душу дьяволу, чтобы выжить в бою. Верховное командование поощряло, можно даже сказать, само распространяло истории, подобные легенде об ангелах Монса,[79] дабы убедить бойцов, что Всевышний на их стороне. Но здесь дело было совсем другое. Командиры призваны были поддерживать солдат личным примером, быть для них образцом. Мало было просто пожертвовать одним из них, чтобы усмирить какое-то непокорное подразделение В тысяча девятьсот семнадцатом превратности войны уже не позволяли подавить мятеж обычным расстрелом. Моральный дух орудийных расчетов был крайне низким, а предстоящий штурм Пассендале обещал быть жестоким, не говоря уже о дальнейшей потере боеспособности и разложении армии.

Иезуит Ласкаль приобрел большой опыт в данном вопросе в ходе своих исследований. Он изучал ведьмовство во французских деревнях. На Мадагаскаре он был свидетелем экзорцизма. Он изучал зримые свидетельства одержимости дьяволом в Суэце и во Французской Экваториальной Африке. Об оккультизме он знал достаточно, чтобы увидеть, насколько пагубно влияет на людей его распространение. Но вопрос о его действенности оставался для Ласкаля открытым. В чудеса Господа он уже не верил. Поэтому с трудом верил в чудеса дьявола.

Его встреча с английским офицером состоялась в одном из блиндажей в миле от линии фронта. Стоял ноябрь тысяча девятьсот семнадцатого года. Вечерело, и, как всегда из-за непрерывных бомбежек, после полудня в воздухе висела темная пелена. Ласкаль отправился туда один, без провожатых. Его ноги в ботинках на кожаной подошве то и дело скользили на шатких дощатых мостках, проложенных через лабиринт окопов и траншей. Ласкаль искал дорогу по нарисованной от руки карте. Шел дождь, карта в его руке намокла и обвисла, размытые чернила стекали на пальцы. В какой-то момент он уже решил, что заблудился. Его серая французская полевая форма и фуражка с синим околышем привлекали пристальное внимание часовых. Смотрели на него и идущие колоннами солдаты, и обозные сытого британского арьергарда. Конечно, все так и было задумано. Чем больше свидетелей его появления там, тем лучше. И по выражениям лиц людей Ласкаль понял, что они знают, зачем он здесь.

Уитли сидел в одиночестве и тасовал колоду карт Таро. Блиндаж освещала единственная парафиновая лампа, специально подвешенная так, чтобы лицо офицера оставалось в тени. Ласкаль заметил, что Уитли был в шинели с поднятым воротником и шарфом на шее. На руках у него были толстые кожаные перчатки. Конечно, в блиндаже было холодно. Стоял ноябрь, и в этих вырытых в земле склепах было всегда промозгло.

— Виски, святой отец?

Ласкаль согласился. Виски он не пил. Он хотел взглянуть на руки офицера. Но его ждало разочарование. Тот достал с полки бутылку и стаканы, налил в них спиртное — и все это не снимая перчаток.

— Итак, ради всего святого, ума не приложу, чем могу быть полезен католическому священнику.

— Я бы хотел спросить у вас, если позволите, о вашей службе на флоте. До войны. Где плавали? Что делали? Кого встречали? И чему научились?

Уитли, немного помолчав, ответил:

— Я научился пересекать океан и не блевать, перегнувшись через борт. Полагаю, святой отец, это и было моим самым большим достижением. И еще, разумеется, я научился довольно-таки прилично вязать морские узлы.