Ф. Коттэм - Дом потерянных душ

• Название: Дом потерянных душ
• Автор: Ф. Коттэм
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-38808-0

Желая помочь своей девушке написать дипломную работу, Пол Ситон начинает собирать материал о фотографе Пандоре Гибсон-Гор. В его руки попадает дневник этой таинственной женщины, в котором она рассказывает об экстравагантном и сказочно богатом магнате Фишере и его гостях, проводивших сеансы черной магии и совершавших ритуальные жертвоприношения. Ситон посещает зловещий дом Фишера, надеясь найти там спрятанные Пандорой фотографии, и едва остается в живых. Он теряет все: любовь, работу, близких — и оказывается вовлеченным в цепь странных и страшных событий. Призраки дома Фишера не отпускают его. Пытаясь разобраться с разрушившими его жизнь зловещими силами, Пол Ситон еще глубже погружается в мистические события полувековой давности…

---

Их провели в просторную комнату, стены которой были заставлены стеллажами с томами в кожаных и пергаментных переплетах. В камине за железной решеткой потрескивали сосновые поленья. В воздухе приятно пахло смолой, и у Ситона неожиданно от голода свело желудок. В поезде из Эшфорда они позавтракали, но с тех пор у них маковой росинки во рту не было. В комнату вошел служка в коричневой рясе, подпоясанной, по обычаю францисканцев, простой веревкой. В руках он держал поднос. Указав жестом на стулья по обеим сторонам деревянного стола, монах поставил перед ними миски, наполненные тушеным мясом в густой подливке, и тарелку с горкой нарезанного толстыми ломтями хлеба, и предложил:

— Угощайтесь. Прошу вас, господа, не стесняйтесь. — В его английском явно чувствовались гортанные звуки жителя гор. — Вы скоро встретитесь с монсеньором Ласкалем. Перед этим надо как следует наполнить желудок.

Довольный своей шуткой, он налил из кувшина воду в оловянные кубки и удалился.

— Рискую показаться неблагодарным, — заметил Мейсон, — но, если уж говорить о монахах, мне почему-то всегда больше импонировали трапписты.[72]

Ситон отхлебнул из кубка воды — такой холодной, что заныли зубы. Мейсон отломил кусочек хлеба, отправил его в рот и принялся жевать. Пол подумал, что ему следовало бы поддержать разговор, пошутить, попытаться разрядить обстановку. Но в голову как-то не шло ничего веселого. К тому же Мейсон, похоже, старательно избегал его взгляда. Ситона вдруг осенило: его спутник нервничал перед встречей со священником. И Пол оставил все попытки поддержать разговор. Они продолжили трапезу в полной тишине, нарушаемой иногда потрескиванием дров в камине. Когда же их миски опустели и они отложили ложки, дверная ручка повернулась и в комнату вошел Ласкаль.

Оба встали, и священник поприветствовал каждого коротким кивком. Отец Ласкаль был в сутане до пят, с непокрытой головой. Очень высокий, худой, с коротко стриженными седыми волосами. Ситон заметил, что его башмаки сильно поношены, но начищены до блеска. Пола вдруг захлестнула волна жалости к старому священнику. Его поразил контраст телесной немощи и силы духа этого человека.

Ситон задался вопросом, могут ли они втроем рассчитывать на победу. Их связала судьба, а возможно, даже предначертание. Было нечто готическое, очень странное, но в то же время смутно знакомое в их встрече на фоне полыхающего огня в камине и стен, заставленных учеными книгами, в уединенной католической обители. Ситону все это чем-то напомнило романы Райдера Хаггарда, Конан Дойля и Брэма Стокера. Трое сильных, хорошо воспитанных мужчин, вооружившись отвагой, знаниями и непоколебимой нравственной силой, собираются вместе, чтобы пойти в наступление на силы зла. Сюжет, хорошо знакомый Полу еще с детства, когда он читал подобные книги с фонариком под одеялом. За исключением одного: он уже побывал в доме Фишера. А потому действительность была до ужаса мрачной и безнадежной. Она не имела ничего общего с наивными детскими фантазиями. Невозможно сохранять непоколебимость в том неуловимом хаосе, что царит в заброшенном особняке посреди Брайтстоунского леса. Там ты беспомощен. Там ты обречен.

Он еще раз посмотрел на священника. Тонкая пергаментная кожа обтягивала лицо. В свете пламени было видно, как пульсирует жилка у него на виске.

«Он живет только верой», — подумал Ситон. У священника уже не осталось ни сил, ни здоровья. Он одной ногой стоял в могиле.

Изможденный старик недоверчиво посмотрел на Мейсона, на его ладное, ловкое тело, словно перед ним был ангел накануне грехопадения. Мейсон и вправду был очень сильным, но это была грубая сила. Перед отъездом Ситон поинтересовался у Мейсона, каким образом он собирается держать сестру на успокоительных, пока их не будет.

«Морфий, — ответил Мейсон. — Я достаю его в Хернбей. Приручил там одного врача». — «Как же ты приручаешь врачей?» — не смог скрыть своего изумления Ситон. — «Услугой за услугу. У него были проблемы. Банда отморозков вымогала у него рецепты на метадон. Он сообщил в полицию, но стало еще хуже. Они избили его двенадцатилетнего сына, и тогда в отчаянии он обратился ко мне». — «И сколько коленных чашечек ты прострелил?» — рассмеялся Ситон. — «Всего одну», — ответил Мейсон. И Пол не знал, шутит он или говорит серьезно.

Он чувствовал, как в душу, словно вода из горного ручья, прокрадывается холодок. Пол представил себе извилистую заснеженную дорогу, ведущую вниз, к симпатичным домикам, где всего в миле от них лыжники спокойно попивают себе глинтвейн. Кругом простиралось царство кряжей и вьюг. Горные вершины, где лавины черпают свои губительные силы. Ситону стало очень одиноко. Знакомое состояние. По правде говоря, последние двенадцать лет он каждое утро просыпался с этим чувством в душе Даже по его скромным меркам, он жил очень замкнуто. Но дело было не только в его одиноком существовании. Он прекрасно понимал, что причиной его изоляции от общества был страх. Вот тот рубеж, где заканчивались его фантазии в духе Райдера Хаггарда. Ситон не был ни смелым, ни стойким И он еще раз это понял, оказавшись рядом с двумя отважными людьми. Он был трусом, загнанным в угол и одиноким.

Мейсон наконец нарушил молчание, повисшее в комнате.

— Мы с вами уже однажды встречались, святой отец, — обратился он к Ласкалю.

— Дважды, — улыбнувшись, поправил его священник.

— Дважды? — удивился Мейсон.

— В первый раз ты был еще слишком юн, чтобы помнить. Поэтому я не в обиде. Я же запомнил ту встречу благодаря радости и утешению, которые она мне доставила. Я крестил тебя, Николас.

Ласкаль широко улыбнулся и жестом пригласил гостей садиться. Они снова заняли стулья у стола, а сам он опустился в кресло лицом к ним.

— Я вижу, вы готовы меня выслушать, — продолжил священник. — Но мне кажется, нам следует начать с самого начала. Для меня, если уж на то пошло, отправной точкой стала встреча с Уитли. Это случилось на фронте осенью тысяча девятьсот семнадцатого года в местечке, вошедшем в историю под названием Пассендале.

Его вера подверглась суровейшему испытанию еще до войны. Ласкаль был простым послушником, когда в пятистах милях от Ньюфаундленда, в ледяных водах Атлантики ночью затонуло огромное пассажирское судно. Он читал газетные сообщения с недоверием, отказываясь понять, как милосердный Господь допустил гибель стольких юных невинных душ и при таких ужасных обстоятельствах.

— Это произошло в апреле тысяча девятьсот двенадцатого, — напомнил Ласкаль Ситону и Мейсону. — Мне было семнадцать, когда произошла трагедия с «Титаником». И моя вера едва не погибла вместе с затонувшим кораблем.

Но в те дни он был молод. А молодости свойствен энтузиазм. И энтузиазм переродил его веру в нечто более возвышенное, чем мир наживы и удовольствий, чем даже имперские амбиции враждующих стран. Именно поэтому война в Европе не могла помешать его размышлениям, направленным на поиск сокрытой в Евангелии истины. Не могла омрачить ею радость от знакомства с поэзией собрата по вере, иезуита из Уэльса Мэнли Хопкинса.[73] Весной тысяча девятьсот шестнадцатого года в Риме сам Папа рукоположил его.

Вскоре выяснилось, что времени на постижение вечной истины и на теологические споры с учеными собратьями у него уже нет. Не осталось времени и на занятия поэзией. В начале лета Ласкаля назначили капелланом в пехотный батальон французской армии. А осенью он уже читал заупокойные молитвы над братскими могилами. В ходе битвы при Вердене французы за день теряли сотни бойцов и хоронили убитых во рвах, присыпанных гашеной известью.

— Кто-нибудь из вас имеет хоть какое-то представление, что там происходило?

— Полагаю, святой отец, Полу ближе Пасхальное восстание,[74] — ответил за обоих Мейсон. — Для него шестнадцатый год скорее связан с именами Патрика Пирса,[75] Майкла Коллинза[76] и с захватом почты на О'Коннелл-стрит.[77]

— Между прочим, тогда она называлась Сэквилл-стрит, — вмешался Ситон. — Впрочем, вы правы. Я ничего не знаю о Вердене.

— Это название целой системы укреплений, считавшихся неприступными, — сказал Мейсон. — Их построили французы, чтобы отражать атаки немцев. Но фортификации эти были чересчур громоздкими и требовали слишком много людей. Уже в тысяча девятьсот четырнадцатом все более-менее толковые немецкие военачальники знали, что Верден можно легко обойти мобильными пехотными подразделениями. Однако начальник генерального штаба Германии фон Фалькенхайн прекрасно понимал, что французы будут стоять до конца. Верденские сооружения были для них чем-то вроде национальной гордости. Массированное наступление должно было оттянуть на себя основную часть сил французской армии, что сделало бы ее легкой добычей. По мере того как отодвигалась линия фронта, Верден оказался словно на острие клина. Его можно было расстреливать тяжелой артиллерией с трех сторон. Французы до сих пор называют битву при Вердене последним решающим сражением. Хотя на самом деле это была самая обыкновенная бойня, печально прославившаяся лишь числом погибших.