Виктор Ерофеев - Лабиринт Два: Остается одно: Произвол

• Название: Лабиринт Два: Остается одно: Произвол
• Автор: Виктор Ерофеев
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006

Мы живём в мире схем и стереотипов. Это книга — авторский бунт против обыденного сознания, поиски свободы, детектив мысли. Исследуя разные культуры, нормы нравственности, законы веры и состояния души, автор выводит читателя из жизненной спячки. Его парадоксальные идеи и шоковые заключения, в конце концов, открывают путь на выход из лабиринта.

---

Сказка редко когда интересуется внутренним миром любой бабы, но бывают исключения. Иногда события разворачиваются с женской точки зрения, как ее представляет себе сказочник. Разговорились промеж себя две девки (15):

— А видала ль ты, девушка, тот струмент, каким нас пробуют?

— Видала.

— Ну что же — толст?

— Ах, девушка, право, у другого толщиною будет с руку.

— Да это и жива-то не будешь!

— Пойдем-ка, я потычу тебя соломинкою — и то больно!

Поглупей-то легла, а поумней-то стала ей тыкать соломинкою.

— Ой, больно!

Это уже лесбийский элемент русской народной порнографии, потешная картинка. Но если принять эту сказку всерьез, как фольклорный учебник по половому воспитанию, позиция девки поумнее окажется удивительной. Сошлись две подружки. Почему же одна вместо того, чтобы объяснить, раскладывает другую на лавке, тычет в пизде соломинкой? Ну, не понимает девка — так разъясни! Зачем издеваться? Во Франции бы объяснили, похохотали бы вместе — и объяснили, в Германии бы научно, с анатомическими картами показали, а в России та, что поумнее, некомпетентной подруге соломинкой больно тычет — издевается. Это такой модус российской коммуникации: получать удовольствие оттого, что дуришь другого. Этот русский разговор — чистая эманация зла.

Мотив полового воспитания возникает и в других сказках. Мужик учит дочь блюсти девичью честь (16). Состав сказки относится к основному, многократно повторяющемуся типу «заветной» морфологии: он захотел — препятствие — преодолел (или не преодолел) — по результату: она дала или не дала — в конечном счете: он — герой или ложный герой, то есть посмешище. Говорит дочь отцу:

— Батюшка, Ванька просил у меня поеть.

Ну, просил и просил. Батюшка, видимо, должен провести воспитательную работу. Что он и делает, но по-своему. Он не удивляется тому, что дочь откровенно с ним обсуждает вопрос (насчет «поеть»). Он ей отвечает:

— Э, дурная! зачем давать чужому; мы и сами поебем!

Это, казалось бы, сказано с грубой иронией, но оказывается, осуществлено наделе.

«Взял гвоздь, разжег в печи и прямо ей в пизду и вляпал, так что она три месяца сцать не могла!»

Восклицательный знак принадлежит самому сказочнику. Что означает этот знак? К чему относится? Знак относится к отношению. То, что девка «три месяца сцать не могла», его воодушевляет. Ловко проучил ее родитель. Хорошо сработано. Сказочник опускает подробности самого акта с гвоздем, но и так ясно, что перед нами сложная комбинация изнасилования плюс садизма плюс инцеста. Дело, по нормальным стандартам, уголовное, но оно не заводится. Все ограничивается восклицательным знаком. Батюшка покалечил дочку, но научил. Он — воспитатель, положительное лицо. Но его воспитание получило продолжение по касательной. Дурная дочка (бабы — дуры) урок поняла так, что не надо ебаться с горячими хуями, надо выбирать попрохладнее.

«А Ванька повстречал эту девку да опять начал просить: дай-де мне поеть. Она и говорит: «Брешешь, черт Ванька! меня батюшка поеб, так пизду обжог, что я три месяца не сцала!»»

Воспитание насмарку, если вообще оно предполагалось. Гвоздь был, а воспитание? Батюшка даже не удосужился объяснить, зачем он ей в пизду гвоздь совал. А может, так просто, потому что к слову пришлось. Но вот что еще более знаменательно: дочь приняла гвоздь за чистую монету, то есть за отцовский хуй, тем самым в ее сознании инцестуальный акт произошел, и она не придала ему никакого значения. По ее разумению, батюшка просто решил ее выебать, чтобы чужому не давать (самим, в семейном кругу, получить удовольствие), но оказался его хуй слишком горячим (а она не знала, девственница, температуру хуев, то есть он ее заодно и раздевичил), и получилось нехорошо: она три месяца не могла «сцать». А к самой возможности инцеста в сказке всеми (сказочником, отцом, дочерью и, наконец, Ванькой)! проявлено исключительное равнодушие.

В сказке «Добрый отец» «веселый старик» — действительно гораздо более добрый, чем предыдущий, — щупал и отрабатывал всех девок, которые собирались к его двум взрослым дочерям на посиделки, как только они уснут (их оставляли в доме на ночь), а девки молчали — «такое уж заведение было». Но однажды ночью этот сексуальный парадиз кончился тем, что старик случайно отмахал старшую дочь, «а она спросонок-то отцу родному подмахнула». На утро он не мог понять, кого же он все-таки дячил, и спрашивает жену.

— Кого? вестимо кого: знать, большую дочуху.

Жена не предъявляет мужу претензий не только по случаю его ебли с подружками дочерей (вообще в сказке жены, как правило, неревнивы), но и с — «дочухой» (полная толерантность! до такой толеранции не дошла западная сексуальная революция 60-х гг).

«Старик засмеялся и говорит: ох, мать ее растак!

— Что, старый черт, ругаешься?

— Молчи, старая кочерга! я на доньку-то (на дочку-то) смеюся; вить она лихо подъебать умеет!

А меньшая дочь сидит на лавке да обертывает онучею ногу, хочет лапоть надевать, подняла ногу да и говорит: вить ей стыдно не подъебывать-то; люди говорят: девятнадцатой год!

— Да, правда! евто ваше ремесло!»

Сказка переплела «мужскую» мечту (всех девок отъебать) и юмор (обознался — а родная дочь спросонок подмахнула), не выделив инцест — какое-либо нарушение. Инцест провоцирует всего лишь смешную ситуацию.

Откровенное торжество инцеста в сказке «Чесалка» (66) о глупой поповской дочери, которая приняла хуй за чесалку и требует от барина, чтобы он отдал ей ее предмет.

«Поп смотрит в окно: дочка тащит барина за хуй, да все кричит: «отдай, подлец, мою часалку!», а барин жалобно просит: «батька, избавь от напрасной смерти! век не забуду!»

Поп спас барина: выставил в окно свой хуй — «вот твоя чесалка!». Дочка бросила барина и бегом в избу.

— Ах, ты, сякая-такая! — напустился на нее поп: — гляди, матка, вить у нее честности-то нет.

Попадья занимает своеобразную позицию: обыгрывает слово «честность», по сути дела, провоцируя инцест:

— Полно, батька, сказала попадья, посмотри сам, да получше.

«Поп долой портки, и давай свою дочь ети: как стало попа забирать — он ржет да кричит: «нет, нет, не потеряла дочка честности…»»

Попадья и далее командует инцестуальной еблей:

— Батька! засунь ей честность-то дальше.

— Небось, матка, не выронит, далеча засунул!

«А дочка еще молоденькая, не умеет поднимать ноги круто.

— Круче, дочка, круче! — кричит попадья.

А поп:

— Ах, матка! так и вся в куче!»

То-то смеха было! И словами поиграли, и дочку выебли. «А поп и доселева живет: дочку с матерью ебет!»

Если запрет инцеста считается признаком, отделяющим культуру от не культуры (с этим, кажется, никто не спорит), то персонажи заветной сказки (да и сам сказочник) находятся в докультурном состоянии дикости.

Авторитет отца-батюшки, самодура и самодержца, расплющивает и сына (12). Сын-дурак захотел жениться «да поспать с женой». Отец: рано. Почему рано?

«Погоди, сынок!.. хуй твой не достает еще до жопы: когда достанет до жопы, в ту пору тебя и женю».

Кажется, и в этот раз такое заявление можно считать потешной метафорой. Но сказка разворачивает метафору в издевательский сюжет: сын поверил отцу и стал

«вытягивать хуй и вот-таки добился он толку, стал хуй его доставать не только до жопы — и через хватает!».

Узнав об этом, отец сказал сыну:

— Ну, сыночек! когда хуй у тебя такой большой вырос, что через жопу хватает, то и женить тебя не для чего; живи холостой, сидя дома, да своим хуем еби себя в жопу.

Предложенный отцом для сына-козла потешный вариант самосодомизма интересен не только как форма перверсии. Это знак неограниченной власти (с легкостью можно представить себе подобные разговоры между старшиной — «отцом» и рядовым — «сыном»).

Однако заветная сказка отнюдь не зареклась хранить верность отцу-самодуру, представлять исключительно его точку зрения. Сказка очень подвижна в своих симпатиях. Она спокойно может отца «продать», обернуться против него, если тот окажется в роли вредителя и сорвет сексуальный акт сына. В «Раззадоренной барыне» (33) сын богатого мужика уже было добился своего, а отец спугнул барыню, и сын напустился на отца:

— Кто просил тебя кричать-то, старый хрен!

Попутно замечу, что обращения в заветной сказке (старый хрен, старый черт, старая кочерга и т. д.) говорят об извечной галантности русских народных нравов; обращают на себя внимание также диалоги мужа и жены:

— Что ты рыло-то воротишь? спросил мужик. Смотри, как бы я те не утер его!

— Поди-кась! твое дело только гадить (43).

И т. д.

Возвращаясь вновь к инцесту, добавлю, он растворен в сказках в разных, в том числе мягких, формах: тетка и племянник из «Бабьих уверток»! (71), несмотря на различные хитрости тетки, в конце концов успешно ебутся на одной печи, прямо рядом с дядей. Возникает и важная тема коллективного, группового секса. Сыграв на разности значений слова «дать», поповский батрак ебет обеих поповн одновременно: