Виктория Токарева - Можно и нельзя (сборник)

• Название: Можно и нельзя (сборник)
• Автор: Виктория Токарева
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-030866-3, 5-9713-0040-7, 5-9578-2961-7

Повести «Своя правда», «Свинячья победа», «Стрелец», «Телохранитель», «Сентиментальное путешествие», «Ехал Грека», «Звезда в тумане», «Неромантичный человек» и рассказы «Банкетный зал», «Маша и Феликс», «Перелом», «Из жизни миллионеров», «Зануда», «УПК», «Центровка», «Пропади оно пропадом», «Просто свободный вечер», «Следующие праздники», «Когда стало немножко теплее», «Сразу ничего не добьешься», «Фараон», «На каникулах», «Рождественский рассказ», «Сказать — не сказать», «Дом генерала Куропаткина», «Здравствуйте», «Кошка на дороге», «Любовь и путешествия», «Зигзаг», «Нахал», «Нам нужно общение», «Рарака», «Пираты в далеких морях», «Плохое настроение», «Скажи мне что-нибудь на твоем языке», «Японский зонтик», «Тайна Земли», «Стечение обстоятельств», «Лошади с крыльями», «Извинюсь. Не расстреляют», «Можно и нельзя», «Инфузория-туфелька» Виктории Токаревой…

Нежные, печальные, лиричные, полные психологизма картины нашего времени.

Истории одиночества и непонимания, душевных и духовных метаний и — любви.

Любви, которая зачастую становится лишь прекрасным эпизодом в сутолоке современной жизни, но иногда оказывается подлинным светом, раз и навсегда озаряющим наши серые будни…

---

Навезли молодых телок. Они ходили по сцене в купальниках. Потом на сцену поднимались бизнесмены и дарили норковые шубы, деньги, телевизоры, заграничные поездки.

Актрисы, приехавшие на фестиваль, сидели притихшие и униженные. Почему дают деньги за сиськи и попки? А не за талант, например… Но твой талант — это твое личное дело. А тело — товар. Его оценивали. Охраняли. По залу ходили мощные быкообразные мальчики, смотрели безо всякого выражения, жевали жвачку, как быки. Охраняли товар. Большое количество молодятины.

Среди девушек-конкурсанток была только одна, которая не ведала, что творила. Ей исполнилось пятнадцать лет. На нее надели прозрачную греческую тунику, через которую просвечивало ее чистое полудетское тело. Она улыбалась наивно и ясно — сама весна. «А где ее мальчик? — подумала Татьяна. — Или папа?» Возле другой стены — Алеша Горчаков в голубой распашонке. У него, видимо, только одна смена одежды. И больше ничего. А ничего и не надо. И так сойдет. Возле него молоденькая девочка. Не та, с проборчиком, а другая — смешливая, легкая, почти подросток. Пацанка. Откуда она взялась? Просто заскочила, а он быстро втянул ее в паутину своих глаз.

«Бабник, — подумала Татьяна. — Ни одной не пропускает».

Но ей-то что? Мало ли бабников на белом свете? Они — не худшие люди. Ценят красоту.

Татьяна выпила бокал шампанского. Подумала: «А дальше?»

Последнее время ее преследовали два вопроса: «А дальше?» и «Зачем?»

Появилась девушка с проборчиком. Цветочница. На ее лице была приклеена фальшивая мученическая улыбка.

Мальчик из Акмаллы быстро приблизился к Татьяне.

— Разговаривайте со мной, — попросил он.

— Зачем? — удивилась Татьяна.

— Она меня преследует. Не отпускает от себя.

Кто «она»? Цветочница или пацанка? И при чем тут Татьяна?

— Я вам не диспетчер, — сказала Татьяна. — И не регулировщик. Улаживайте свои отношения сами.

Он не отходил.

— Сегодня я нашел в своей рубашке булавку, — сказал он. — Жена приколола.

— Зачем?

— Приколола к себе…

— Вас ждут, — сказала Татьяна.

Девочка с проборчиком ждет. И пацанка ждет. И жена в Акмалле ждет. Каждая по-своему. Девочка ждет трудно. Пацанка — играючи. Татарка — тревожно. Не хватает еще Татьяне встать в эту очередь.

Он повернулся и пошел к дверям. Татьяна видела, что он уходит. Интересно, куда? К себе в номер, куда же еще. С кем? А это уже не важно. С девочкой. Той или этой. Он ее разденет, разденется сам и подарит ей себя со всей своей неутоленной тоской хулигана из пригорода.

Позже он расскажет Татьяне, что отца у него не было вообще. Мать пила и была ему как дочка. Больной ребенок. Он ее отбивал и выручал. И очень любил. И дрался из-за нее. Он умел драться и даже любил драки. Любил первый порыв решимости, как ступить с самолета в пустоту. Парашют, конечно, раскроется в нужную минуту. Но ведь может и не раскрыться… То ли выскочишь из драки, то ли останешься. Застрянешь на ноже…

Он ушел, и Татьяне сразу стало скучно. Вышла на улицу.

После прокуренного зала воздух казался особенно свежим. Пахло йодом и водорослями. Чувствовалась близость моря.

Алеша Горчаков стоял на углу и курил. Он смотрел перед собой и думал о том, что все круги очерчены. И его не возьмут в чужой круг. Он может облить себя бензином и поджечь. И пылать адским факелом. А она, Татьяна Соколова, будет стоять рядом и щуриться от большого огня. А потом уедет в Москву и забудет обо всем. Забудет. В этом дело.

Он увидел ее, бросил сигарету.

Пошли рядом.

Надо о чем-то говорить. Но он не знает — о чем.

— Как зовут твою жену? — спросила Татьяна.

— Румия.

— У тебя есть для нее ласкательное имя?

— Нет. Только Румия.

— Ты ее любил? — Она почему-то спросила в прошедшем времени.

— Да. Я отбивал ее у женихов. Они ходили к ней в комнату в барак. А я в это время на кухне варил борщ.

— Сколько тебе было лет?

— Двадцать.

— А ей?

— Двадцать семь.

Татьяна подумала, что он сейчас в свои сорок выглядит на двадцать пять. А тогда казался, наверное, подростком лет пятнадцати.

Мальчик-подросток упрямо режет свеклу, капусту, лук и засыпает в кипяток. И плачет.

Женихи уходят. Румия их выпроваживает. И они вместе садятся и едят борщ. А потом она разрешает ему лечь возле себя. И он плачет от страсти, ревности и невозможности счастья. А смуглая зеленоглазая Румия доверчиво засыпает рядом.

— Я ее отбил.

Он отбил ее у всех. Она вышла замуж за его любовь. Она думала, что будет владеть этим всегда. Но мальчик вырос. Стал снимать кино. Ездить по фестивалям.

О! Мир велик. Мир гораздо больше Акмаллы. И женщин много, и разных, одна лучше другой, как цветы. И он хочет вдыхать аромат каждого цветка. Недолго. Десять дней фестиваля — как один час, а потом снова в глухое подполье, к Румие.

А при чем здесь Татьяна?

На всякий случай. Она — столичная штучка. Знает всех. И ее знают все. Она введет его в свой круг, скажет: «Познакомьтесь. Вот Алеша Горчаков». И все заметят, заволнуются.

«А что ты умеешь, Алеша Горчаков?»

«Я умею снимать кино».

«Да? Очень интересно».

Все посмотрят его кино и ахнут. «Да вот же он. Мы все тебя ждем. А ты где-то прячешься в Акмалле. Не прячься больше, Алеша Горчаков. Что ты хочешь? Денег? Славы? Женщин?»

«Я хочу ВСЕ», — скажет Алеша Горчаков. Татьяна — извозчик, который привезет его из Акмаллы в Москву. А дальше он скажет «спасибо» и уйдет. Или не скажет «спасибо». Просто уйдет. А она будет смотреть ему вслед. Все так и будет. А если не хочешь — не вези. Не разрешай залезать в твою повозку. «Но-но, мальчик. У меня занято. Ищи себе другого извозчика».

Они вышли к морю. Сели на скамейку. Стали слушать вечный гул. Море — это параллельный мир. В нем тоже живут и дышат, но по-другому. Как инопланетяне.

Они сидели на лавочке и слушали дыхание другого мира. Он нашел ее опущенную руку и стал ласкать, легко скользя пальцами, почти не касаясь.

Татьяна смотрела на горизонт. Солнце давно село и переместилось в Америку. Небо сливалось с морем.

— Дорогая моя, — сказал он хрипло. — Ты даже не представляешь себе, как я тебя люблю.

Надо что-то ответить. Она сказала:

— Как?

— Пойдем к тебе. Я тебя раздену. Поцелую. Я покажу тебе, КАК я люблю тебя.

Для него любить — значит желать. Тоже не мало, хотя и не много.

— Нет, — сказала Татьяна. — Я не пойду.

— Почему?

— Я тебя не знаю.

— Узнаешь…

— Я тебе не верю.

— А разве это обязательно?

— Для меня обязательно.

Он придвинул свое лицо, свои губы, объединил губами ее и себя в одно целое. Татьяна закрыла глаза. А когда открыла — полоска горизонта была розовой. Солнце сделало круг и возвращалось. Светало.

— Пойдем к тебе, — сказал он.

— Нет.

— Просто ляжем вместе и уснем, как брат и сестра. Я не буду приставать к тебе. Только останься рядом. Дорогая моя…

— Это невозможно.

— Но почему?

Он не понимал, почему сидеть всю ночь на лавке — возможно, а лечь в постель и заснуть — невозможно. Они же не пионеры, в конце концов. Они взрослые люди, хозяева своей жизни.

— Потому что для меня это иначе, чем для тебя, — объяснила Татьяна.

— Что иначе? Что? Я тебя не трону.

— Я начну думать о тебе. Страдать. А у меня нет на это сил.

Он ничего не мог понять. Татьяна Соколова — сексуальный символ своего времени. Открытки с ее изображением висели над койками солдат и студентов. Откуда такая щепетильность, такое целомудрие, тем более в ее годы…

Но именно в ее годы невозможно мириться с чем-то приблизительным. Что допустимо в тридцать — совершенно недостойно в пятьдесят. Вот, оказывается, что такое ВРЕМЯ. Есть жизненный опыт, который ничего не дает, кроме ржавчины на суставах и накипи на душе. И нет безумства храбрых, и никто не захочет варить тебе борщ. Зато есть ДОСТОИНСТВО. Она не будет стоять с приклеенной улыбкой, как цветочница, пришпиливать булавкой, как Румия. Она свободна. Захочет — одарит собой, захочет — встанет и уйдет, ее тылы обеспечены. Татьяна встала и ушла.

Вернулась в номер, легла щекой на подушку и вошла в сон, как в море.

Проснулась в час дня. Долго лежала, думала о том, что надвигается другая — молодая жизнь. Работает нога, работает душа. Она по-прежнему желанна, и все — как было. Нет больше тяжелого гипса и тяжелых мыслей надвигающейся старости.

Захотелось красиво одеться. Она оделась в бежево-розовой гамме, надушилась изысканными духами и вышла — розовая и благоухающая, как ветка сакуры. И сразу увидела ЕГО. Он стоял с цветочницей и слушал ее, глядя в землю. А она что-то говорила ему с напряжением. Девушка жила в его номере. Она ждала его всю ночь, а он пришел на рассвете… И сейчас она спрашивала его, где он был. А он ничего не мог объяснить. Не мог же он сказать, что всю ночь просидел на лавочке возле Татьяны Соколовой, которая годится ей в мамаши. Цветочница просто не поймет.