Владимир Бацалёв - Первые гадости

• Название: Первые гадости
• Автор: Владимир Бацалёв
• Жанр: Современная проза

---

Червивин не был декабристом, но был страшно далек от народа, будучи сыном эпохи. Большую часть светового дня Червивин от народа просто прятался в недрах котельной и сидел, как мышка, чем-нибудь похрустывая. Иногда его находила Лариса и пугала до смерти.

— Ко мне сейчас гость придет. Лежи тут тихо, как будто тебя и нет вовсе, — говорила она — А то мой гость звереет на посторонних баб: и тебе, и мне достанется.

Червивин немедленно затихал и пальцем не шевелил, но в закуток приходил пионер, также временно изгнанный, и говорил властно:

— Купи мне велосипед.

— Уйди, пожалуйста, — шептал сын эпохи.

— У всех отцы как отцы, а ты только задницу на батарее греешь, — пенял ему пионер. — Пошли хоть мяч погоняем, а я за тебя уголек покидаю.

Но Червивин не хотел дружить с пионером, как отец с сыном, и высматривал в щелку директора завода, чтобы раскрыть производственно-бытовые безобразия и впасть в доверие и милость. Неугомонный же пионер все-таки ставил комсомольского вождя на карачки и заставлял водить в игре «Брось, комиссар, не донесешь», постукивая сына эпохи кочергой по пяткам.

Однажды директор сам заглянул в котельную, но Червивин опять забился от страха. А натерпевшаяся разного, вольная в изъявлениях чувств Лариса высказала, как тяжко растить сына без помощи администрации, совершенно не надеясь на эту помощь. Просто у нее накипело.

Директор вполне оправдал отсутствие надежд такой речью:

— В юности я смотрел фильм про матерей, которые привели своих деток в кабинет к директору завода и потребовали детский сад. Хороший фильм про директора! А представьте жизнь: не построил им директор детский сад. Что ж они, деток выкинули бы или работу бросили и на Колыму за тунеядство двинули? Нет, нашли бы выход. По этому кинематографическому примеру я и говорю повсюду: надо развивать творческую активность масс. Народ лучше руководства знает, что ему надо и как этого достичь. Наше дело — не дать ему сбиться с выбранного пути, — и, потрепав Червивина за отросшие вихры, ушел довольный собой и своей бодрящей речью.

Постепенно в сыне эпохи зрела мысль о побеге. Но бежать в юбке по стране сексуальных маньяков казалось ему чреватым. Поэтому он стал примеряться к ватным штанам Ларисы, отмечая про себя, в какие дни она ходит без штанов и куда прячет. Воровал он хлеб из столовой и сушил в бумажном мешке под батареей, выяснял, как бы ненароком, где Москва и через какие города к ней бежать, ждал безлунную ночь и одновременно выражал перед битюгами полное смирение судьбе на физиономии.

Однажды на ГРЭС забрел Чищенный с той стороны, где у завода раз и навсегда забыли поставить забор, и наткнулся на Червивина, бросавшего уголек в топку и распевавшего «Огней так много золотых»… Ерофей Юрьевич его не признал, потому что накануне Лариса заплела сыну эпохи две косички, но Червивин сам бросился в объятья Чищенного, как отыскавшийся щенок.

Будь место другим и время иным, Ерофей Юрьевич не подал бы руки тому, кто поднял руку на бегемота. Но Чищенный уже столько претерпел от куросмысловской бюрократии, что принял на грудь Червивина и обласкал, как приемного сына..

Уже месяц существовал начальник отдела снабжения на складе, постепенно скатываясь к роли складского домового. После скандала с косоглазкой он решил плюнуть на участников, распустив их по акту как погибших от неизвестной эпидемии, и утром сказал в Куросмысловснабсбыте:

— Хорошо! Договориться мы не можем. Отметьте командировку, я возвращаюсь в Москву.

Косоглазка вынула командировочное удостоверение и на глазах пораженного Чищенного порвала в клочья, а клочья сожгла спичкой.

— Вы за это ответите должностью! — обезумел Чищенный.

— За что?

— За удостоверение!

— За какое-такое? — спросила косоглазка. — Я своим глазом не видела никакого удостоверения.

Она опять довела несчастного Чищенного до крика, сказала:

— Собака лает — ветер носит, — и прогнала за дверь онемевшим от такой наглости.

Ерофей Юрьевич бросился звонить в Москву, объяснять, что да как, но тут, по закону подлости, не знающему исключений, у него отняли деньги и ценные предметы ребята с асфальтобетонного завода, вычислив беззащитного приезжего по двум глазам, и на этих же двух глазах все пропили.

Пустой и подломленный вернулся некогда гордый снабженец на склад, где и Пелагеич, довершая разгром личности, попенял ему беззаботностью, свойственной командированным, и расслабленностью, свойственной им же.

— Вы бы, гражданин московский, надолго не отлучались, — сказал кладовщик. — И вообще бы лучше отлучались только в туалет.

— Почему? — удивился Чищенный.

— Ну так, — решил Пелагеич. — Оприходовать-то я вас оприходовал, значит, должны по правилам прихода лежать на раскладушке до потребности. Чай, не маленький, читал инструкцию.

— Ты в своем уме, дед? — спросил Чищенный.

— Ежели, не дай Бог, пропадете — с кого спрос?

— А ты разорви свою накладную и забудь, что я здесь.

— Документ-то под номером, с подписями! — удивился кладовщик, сверкая глазом…

Через неделю снабженца можно было считать сгинувшим на центральном куросмысловском складе. Лишь изредка, как привидение, налетал он с верхних стеллажей на Пелагеича и, чуть не плача, умолял:

— Да распредели ты меня кому-нибудь! Глядишь, там люди поумнее. Я же сдохну неликвидом!

Но никто не хотел брать Чищенного даже даром, даже по понедельникам, когда он сам тянул за рукав похмельного потребителя и рассказывал о себе только хорошее. Отбросив социалистические и общечеловеческие принципы, Ерофей Юрьевич с голода начал подворовывать и сдавать из-под полы в городе. На ГРЭС он оказался именно потому, что при нем принес три пары колготок комсомолкам в обмен на лук, чай и хлеб.

— Какая мерзкая косоглазка вам попалась, — посочувствовал Червивин. — Надо ее молотком стукнуть.

— Боюсь, мужу это не понравится, — сказал Чищенный, — а он человек сложный в отношениях.

— Меня, наверное, уже уволили и из партии выгнали, — подумал вслух Червивин. — Но все равно, лишь бы в Москву спастись бегством.

— А меня уволят без командировочного удостоверения, как прогульщика, — сказал Чищенный. — Единственный документ, утверждающий, что я был занят делом, а не болтался на юге с бабой, — приходная накладная. Надо ее выкрасть и убежать с первым поездом. Но Пелагеич, сукин сын, стережет от меня ящик.

— Все равно вам легче, вы себе работу всегда найдете, а мне что делать? — решил сын эпохи и угостил Чищенного окурком, так как сам не курил. Ерофей Юрьевич ответно подарил ему пару хлопчатобумажных колготок, которые на отощавшем Червивине повисли, как штаны, только стрелок не хватало.

Они поговорили о том, о сем, в основном о побеге, определили срок и разошлись готовиться. Но в назначенную ночь Чищенный вынюхал, что один из участников зоопарка — первый секретарь — давно вернулся в Куросмыслов, поэтому Андрей только зря померз у забора, зря погавкал за цепного пса, только что уморенного бутербродом из столовой, зря покричал «Пароль!.. Проходи» для отвода глаз и перед рассветом вернул ватные штаны Ларисе. А Чищенный, уже, казалось, навсегда поступившийся социалистическими принципами, дал им последний шанс и с утра сел у райкома в позе просителя. Милиционер гнал его рассказами, что Петр Прасковьевич ходит злой, как черт, на все колхозы и не принимает близко к сердцу даже близких родственников. Наперекор милиционеру Чищенный дождался первого секретаря, испытал его злость на себе и удрученный вернулся на раскладушку.

«Не надо было силком тащить его обратно в Москву, в зоопарк, — подумал Ерофей Юрьевич, считая себя безвозвратно погибшим. — Могли бы и по-хорошему договориться…»

Днем кладовщик Пелагеич пожаловался Чищенному без фальши, как стенке, что в последнее время шибко загрустил по закадычному товарищу Ивану Матреновичу, с которым они вместе выпивали часто и грели в беседах души.

— Отдавай накладную — завтра будешь греть душу, — предложил Ерофей Юрьевич обмен.

Но Пелагеич колебался: стоит ли отогретой души риск потерять центральный склад за самоуправство, — и ушел в раздумье на завалинку. Ерофей Юрьевич увязался за ним, чтобы «добить» старика аргументированно.

— Уйди, — попросил тот, — я думаю и размышляю.

— Влезь в мою шкуру! — умолял Чищенный, встав перед ним на колени, чтобы заглянуть в глаза — На кого опереться в жизни порядочному человеку, как не на тебя? Сюда посмотришь — сволочи, туда — косоглазки!..

Но оттуда как раз вышел Аркадий по чистой случайности.

— Вы еще в Куросмыслове? — удивился он присутствию Чищенного. — Видно, дел у вас невпроворот.

— Навожу порядок помаленьку, — солгал Чищенный.

— Зря вы не дружите в Москве с Макаром Евграфовичем, — сказал Аркадий. — Он дал бы вам совет: начните наводить порядок с себя. А вы вместо этого решили, что лучше исправить весь мир, чтобы весь исправленный мир потом быстро исправил вас одного.