Протоиерей Иоанн Толмачев - 3.Недели по Троице 1-17

• Название: 3.Недели по Троице 1-17
• Автор: протоиерей Иоанн Толмачев
• Жанр: Религия
• Год: 2002

---

Нужно ли говорить, что живописные евангельские рассказы, родившись в величайшем уме Божественного Наставника людей, под простой "изящной" оболочкой несомненно должны заключать в себе внутренний глубокий и спасительный смысл, что рассказами о земледельцах, рыбаках, виноградниках и т. п., Иисус Христос учил Своих слушателей не земледелию, не рыбной ловле или домашнему хозяйству, для чего достаточно обыкновенного учителя, а высочайшим и глубочайшим истинам Своего божественного учения, — что именно эти святые истины и составляют самое зерно притч, завитое в оболочку рассказа, в "золотые ткани" колоса, по выражению поэта (Кольцова "Песня пахаря"), в изящную оболочку рассказа.

Что же побуждало Христа Спасителя облекать Свое Божественнное учение в образную форму притчи? Припомним, что, и первые слушатели Божественного Наставника — ученики Его — иногда затруднялись этой формой и просили y Него объяснения только что выслушанной притчи, подвергаясь даже от Него укоризне за свою непонятливость.

"Изъясни нам притчу сию" (Мф.15:15) — просили они Учителя, оставшись с Ним наедине от народа. "Не понимаете этой притчи?" отвечал Господь. "Как же вам уразуметь все притчи?" (Мф.4:13). Припомним, как радовались ученики Господни, когда их Учитель начинал говорить им прямо, не употребляя притчи. "Вот теперь Ты прямо говоришь!" — восклицали они, "и притчи не говоришь никакой. Теперь видим, что Ты знаешь все" (Иоан. 16:29–30). Сам Иисус Христос как бы утешал Своих учеников наступлением времени, когда Он уже не будет говорить им в притчах, но прямо об Отце возвестит им: "Доселе Я говорил вам притчами, но наступает время, когда не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце" (Иоан. 16:25).

Должны же были быть у Божественного Наставника, вне Его, в Нем самом или в Его слушателях побудительные причины для того, чтобы говорить к ученикам и народу притчами и часто "без притчи не говорил им," как заметил однажды о Христе Спасителе Святой Евангелист Матфей (Мф. 13:34), так что сами ученики Его удивлялись и спрашивали: "для чего притчами говоришь им" (13:10).

Не вечно ли безоблачное синее небо Палестины, вершины ли палестинских гор, приближающиеся к небу, долины ли, богатые пастбищами и цветами, живописные ли берега Генисаретского озера, где произнесены Господом первые Его притчи, виноградники ли колена Иудина, вообще природа ли востока, делающая речь восточного жителя образной и живописной, природа ли, окружавшая Христа в детстве, влияла через Его сердце на сам язык Его и рождала полные симпатии к природе поэтические образы Его притч? Да, в этом объяснении есть некоторая доля правды.

Тот, Кто так чуток был к дыханию "ветра," то тихому, чуть-чуть ощущаемому, то порывистому и разрушительному, ниспровергающему дом, поставленный на песке, Кто, с такой любовью вдумывался в по видимости беззаботное существование самой дешевой "птицы," Кто чувствовал все превосходство одежды полевой "лилии" в сравнении с пурпуром и виссоном одежды самого Соломона, Тот, без сомнения, был близок к чарующей природе Своей родины, одной с ней жизнью дышал, и потому легко говорил ее языком, выражая ученикам и народу ее образным языком Свои задушевные мысли. Равно как, говоря о виноградниках, сеятелях, пастухах, винных мехах, фарисеях и мытарях и т. п., Он показывал Себя сыном Своего народа (по человечеству), его занятий, обычаев, слоев и т. д.

Мы видим в этом объяснении долю правды, потому что, по нашему мнению, чувство природы одно из прекрасных чувств человеческой природы Христа Спасителя и, показывая Его близость к жизни Своего народа, служит живым свидетельством действительности Его "вочеловечения." Мы только далеки от той крайности, чтобы само учение Христа Спасителя производить от влияния на Него окружавшей Его природы или считать плодом обычаев и чаяний Его народа, как это делает Ренан и последователи его "идиллического евангелия," далеки от той крайности, чтобы самую основную идею учения Христа Спасителя (о царстве Божьем) считать плодом влияния на него красот Галилеи и Генисаретского озера, или постоянно представлявшегося Ему зрелища мирных пастбищ. Думать так не значит ли Мадонну Рафаэля, последний день Помпеи Брюллова, картину Иванова признавать произведением не художнического гения, а происхождением сепии, лазури, умбры и т. п. красок, в обилии покрывавших палитру художника? Но мы далеки также и от той мысли, что живописная речь Христа Спасителя была случайным и естественным выражением, на которое невольно наводила Его окружавшие Его с детства природа и быт еврейского народа.

Можно ли допустить что-нибудь случайное в жизни и учении Христа Спасителя, когда они были предвидены и предопределены прежде сложения мира, от самой вечности. Образный способ учения Христа Спасителя был предуказан еще в Ветхом Завете, наравне со всеми другими чертами Его личности и событиями его жизни. "Внемли, народ Мой, закону Моему, приклоните ухо ваше к словам уст Моих:" так еще устами древнего псалмопевца, призывал Мессия к слушанию Своего учения. "Открою уста мои в притче, и произнесу гадания из древности" (Псал. 27:1–2). Поэтому Святой Евангелист Матфей, изложив в своем Евангелии одну из бесед Христовых, замечает: "все сие говорил Иисус народу притчами и без притчи не говорил им, да сбудется реченное через пророка, который говорит: отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира" (Мф.13:34–35). И так, не случайна была образная речь в устах Христа Спасителя: она была предсказана и и была необходима в устах Его, как один из признаков, по которому первоначальные слушатели Его учения умели узнавать в лице Его обещанного Богом Учителя мира, посланнаго в мир, чтобы возвестить людям сокровенные мировые тайны.

Правда, Иисус Христос не первый говорил притчами. Образным языком и до него говорили священные учители народа израильского: пророк Нафан, обличавший причей преступление Давида, раненый пророк времен Ахава, пророки Исаия, Иеремия, Иезекииль, Осия, Михей. Даже простые люди выражали свои мысли притчами, как, например, Иоафам, сын Гедеона, женщина фекоитянка времен царя Давида. Кто не знает, в частности, имени царственного мудреца народа израильского, который изрек три тысячи притч и сложил тысячу песней, наполнив всю землю, и которому отдаленные страны удивлялись "за песни и изречения его, за притчи и изъяснения их" (Сирах. 47:17–19[1000]). Но с другой стороны, ни один из древних пророков не сделал притчу преимущественным способом обучения народа, как это было у Господа, а тем более никто из них не влагал с такой легкостью и художественным изяществом в образный рассказ такого глубокого содержания, какое заключают в себе притчи Христа Спасителя.

В самом деле, что такое притчи самого Соломона в сравнении с притчами Христа Спасителя по форме и содержанию, как не краткие, более или менее замысловатые или даже простые изречения, редко возвышающиеся своим содержанием над уровнем простого житейского опыта, наблюдательности и благоразумия в узких пределах общественной и частной жизни народа еврейского. "Сын мой! внимай мудрости моей, и приклони ухо твое к разуму моему, чтобы соблюсти рассудительность" (Прит.5:1), такова цель и задача притчи. "Бойся, сын мой, Господа и царя; с мятежниками не сообщайся, потому что внезапно придет погибель от них, и беду от них обоих кто предузнает? (Прит.24:21–22). В светлом взоре царя — жизнь, и благоволение его — как облако с поздним дождем. (Прит.16:15) Кто найдет добродетельную жену? цена ее выше жемчугов (Прит.31:10). Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и — безрассудная (Прит.11:22). Неодинаковые весы, неодинаковая мера, то и другое — мерзость пред Господом (Прит.20:10)."

Вот в кругу каких предметов, хотя и не исключительно, вращается ветхозаветная притча. Мои слушатели видят, что она легко обходится без полной образной формы. Но Тому, Кто более пророков и священных учителей народа Божьего, более Ионы и Соломона, притча была необходима для выражения высочайших и глубочайших истин Его божественного учения, истин настолько высоких и глубоких, что они называются тайнами сокровенными от веков и родов в Боге. Она становилась в устах Его плодом не только божественной наставнической мудрости величайшего из учителей, но и делом Его беспредельной любви к редким для другого учителя ученикам, рыбакам, пастырям, садовникам, мытарям, женщинам, вообще народу слепому, темному, который даже его ближайшие учители фарисеи проклинали за неведение.

"Но этот народ невежда в законе, — говорили гордые фарисеи, — проклят он" (Иоан. 7:49). И вот для этого народа, который своим неведением только возмущал душу фарисея-учителя и вместо снисходительной любви вызывал на устах его при всяком случае одни проклятия, Божественный Наставник в Своем мудром уме и любящем сердце нашел простое средство не только для того, чтобы вывести народ из мрака неведения, но и возвести младенческий ум Своих слушателей до разумения истин, недоступных по своей высоте и святости гордому уму фарисея-учителя. С каким состраданием смотрел Он на этот народ, оставленный пастырями, завладевшими ключами разумения! Как мать с материнским чутьем и любовью лепечет со своим младенцем, как отец учит своего подрастающего мальчика познанию Творца мира, указывая ему на солнце, на звезды, которые светят в радостные очи ребенка, как наставник, объясняя урок своей малютке-ученику, прибегает к помощи понятной для него картинки — так и Божественный Наставник, беседуя о высочайших истинах Своего учения с детьми по уму, рыбаками, пастухами, виноградарями, женщинами, указывал им на знакомые им нивы, поля, сады, сети, на всю окружавшую их, прекрасную как Божий рай, природу и самые трудные уроки Его учения находили доступ к детскому уму и залегали живыми образами в их чистом, неиспорченном сердце. Некоторая косность или медленность слушателей в воспринятии не столько самих притч, сколько в уразумении истин, заключавшихся в притчах, часто непостижимых и для зрелого ума, не смущала и не охлаждала ревность Божественного Наставника. Он был уверен в правильности Своего педагогического приема и что эта косность пройдет сама собой, как скоро коснется души их благодать Святого Духа, подобно тому, как полусвет ночи быстро исчезает при первых лучах дневного светила. "Теперь вы этого не поймете, — говорил Он им, — но настанет время, когда и это уразумеете." Мудрый Наставник намеренно оставлял за притчами некоторую долю трудности для уразумения, вызывая ум слушателей вдумываться в притчу и тем еще более запечатлевать ее в себе, побуждая их к тому даже отеческой укоризной. "Этой-то притчи вы не понимаете? Как же после этого будете понимать все притчи."