Максим Далин - Тракт. Дивье дитя

• Название: Тракт. Дивье дитя
• Автор: Максим Далин
• Жанр: Фэнтези

---

Только Иван Кузьмич, который и вправду не гулял, выглядел далеко не так завидно. Хоть отец Василий и пробеседовал с ним напролет весь вчерашний вечер, но страх, что притаился где-то в уголке его души, так и не исчез совсем, а вместе со страхом уцелела и злость, желание отомстить поганому лесу во что бы то ни стало. И нынешний день, уже не осенний, а зимний, этот холод, снег и ветер паче чаяния злость не остудили, а только подогрели.

«Будь он проклят, этот лес, – думал Кузьмич, будто лес был его личным врагом. – Весь бы его извести, а на его месте город построить. Светлый. С фонарями. При божьих храмах. Чтобы поганой нечисти и следа не осталось. На что этот дурацкий лес нужен, кроме как на дрова?! – но сквозь весь этот рассудительный монолог на диво отчетливо проступала мысль, весьма малодушная: – Вот бы уехать отсюда…»

Когда только молебен кончился, лесорубы направились к вырубке, где горели костры и был сложен инструмент, и Федор вместе с Игнатом и управляющим ушли туда же. Кузьмич же, сказавшись нездоровым, вместе с отцом Василием и дьячком побрели к дороге, где дожидалась под присмотром кучера его отличная вороная пара, запряженная в щегольскую коляску.

И отошли-то всего шагов на полтораста, никак не более, и стоял вокруг белый день, и люди были вовсе рядом, и отец Василий завел, было, беседу о пользе упования – и вдруг случилось то, чего случиться никак не могло.

За единый миг день свернулся в неописуемый кошмар.

Из-за древесных стволов, из снежной мглы, прямо перед Кузьмичом и отцом Василием возникла высокая фигура с развевающимися на ледяном ветру длинными белесыми волосами. И лицо у той фигуры было бледное и строгое, зато глаза, широченные, зеленые, горели нелюдским огнем, а в руках она держала чудной снаряд, вроде маленького лука, как его рисуют на лубочных картинках, только на точеной рукояти. На тетиве лука лежала черная стрела, оперенная совиным пером – почему-то Кузьмич с первого взгляда понял, что именно совиным.

Он хотел стащить с плеча ружье, но рука не послушалась. Кузьмич ощутил цепенящий ужас, заставил себя поднять глаза – и ужас стал еще холоднее. Он был точно леший, этот бледный парень с луком и стрелой, но он был нимало не похож на беса – зеленые глаза его были чисты, лик отрешен; он глядел прямо и сурово, как ангел с карающим мечом.

«Смерть идет», – подумал Кузьмич, и уже не страх и не злость, а тоска и сожаление непонятно о чем захлестнули его душу.

Леший чуть шевельнул губами, но Кузьмич расслышал так, будто его ледяной голос наполнил собой весь лес и весь мир до самого неба.

– Не токмо своей волей – с соизволения Государя жизнь твою обрываю, – отдалось в сердце громовым эхом. – Душа – миру, прах – праху, да будет воля Государева!

Тетива пропела басовой струной. Черная стрела пронзила тело Кузьмича, укрытое и защищенное медвежьей шубой и укутанное башлыком, легче, чем пуля – так легко, как горячий нож проходит сквозь масло.

Кузьмич успел ощутить только мгновенную вспышку боли в груди – и все затопил мрак. Тело, которое покинула жизнь, рухнуло навзничь. Леший шагнул назад и растворился в снежном крошеве.

Все это произошло в одну минуту, не более – и всю эту минуту странный столбняк овладел дьячком и отцом Василием, которые, будто обернувшись раскрашенными деревянными статуями, пронаблюдали за убийством молча и неподвижно, будто лишенные неведомой силой власти над собственными телами, не в состоянии не только крикнуть, но даже моргнуть. Зато когда морок рассеялся…

Дьячок заголосил фальцетом: «Люди! Убивают! Убивают, православные!» Лесорубы, услыхавшие вопли, с топорами, поленьями, ружьями кинулись на зов. Отец Василий не кричал. Он стоял неподвижно и смотрел на труп расширившимися глазами.

Мертвый Кузьмич лежал на спине, судорожно схватив себя за грудь. Между его скрюченными пальцами должна была торчать стрела с совиным пером.

Но стрелы не было. Медвежья шуба была совершенно цела.

И там, где только что стоял леший, не было ни малейшего следа на девственно белой снежной пелене…

Егорка опоздал.

Когда он сообразил, что случилось, оставалось уже только присоединиться к толпе, собравшейся у дома старосты. Староста, Михей Шустов, однако, тоже оказался среди встревоженных и напуганных мужиков и баб – около его дома к плетню был привязан конь урядника, а во дворе стояли коляски земского врача и станового пристава. Михей, впрочем, хоть его и выставили из избы для следственных процедур, при которых, как известно, не могут присутствовать посторонние, был полностью в курсе дела и авторитетно пояснял растерянным односельчанам.

– Так что дьячок говорит, будто самолично видал, как в его неизвестный, который злоумышленник, стрелой стрелял. А батюшка молчит. Молчит и молчит. Доктор сказывал – нервный припадок приключился.

– Потрошат, чай, Кузьмича-то? – спросил Лука, и непонятно, чего в вопросе было больше: страха, жалости, отвращения или злорадного любопытства.

– Так что известно. Потрошат. И будут потрошить, потому – уголовное смертоубийство. Доктор должон знать, как оно там… которое… в нутре у него…

В толпе закрестились.

– Ах ты, сердешный… хоронить-то как его станут, на кладбище, аль как?

– Без покаяния, да еще и потрошеный, спаси и помилуй нас Царица Небесная…

– Вот же монашенка прохожая говорила – на родительскую субботу, мол, как солнышко закатывалось, знамение видели, рука с мечом…

– Господи, обереги – страсти какие…

Во двор вошел старший сын Михея, Иванка, в просторечии – Шустенок. Несмотря на ветер и снег, он был без шапки – волоса, осыпанные снегом, стояли торчком над бледной его физиономией.

– Батя, – сказал он Михею сипло. – Сопроводил, стало быть.

– А он – чего? – спросил Михей.

– Ну чего… Я грю, батюшка, чего было-то, а он помолчал-помолчал, да и бает… Ничего, бает, чадо, не было. Никаких бесей. Никого, бает, не слушай. Они, бает, сами не знают, чего болтают даром.

На Шустенка уставилось в недоумении множество глаз.

– То есть как – никого? А Авдей-то Борисыч? Он же, чай, своими глазами…

– А стрелой-то? Как же?!

Шустенок пожал плечами.

– Ну-к, православные, за что купил, за то и продаю. Батюшка Василий баял. Кузьмич, бает, сам от себя помер. А вечор, бает, исповедался. Чуял, бает.

Кто-то присвистнул.

– И соборовался?

– Да тише вы, кобели вы! Человек-то Богу душу отдал, а вам…

– Отец-то Василий, – снова заговорил Шустенок, – он чего еще баял… Никаких, мол, леших нет. Есть, мол, только Божий промысел, недоступный уму…

– Ах, ты, господи…

В сенях хлопнула дверь. На крыльцо вышли становой, доктор и Федор. Становой ухмылялся и крутил усы, худенький доктор тщательно расправлял башлык. Федор был зеленовато-бледен, его глаза ввалились, но лицо казалось собранным и жестким.

Урядник прикрыл дверь и крикнул:

– Ну все, мужики, не толпись, млёха-воха! Расходитесь!

Толпа колыхнулась и осталась на месте. Доктор садился в коляску. Становой что-то говорил Федору вполголоса.

– Расходитесь, мужики! – гаркнул урядник снова. – Никакого смертоубийства, млёха-воха, все по закону!

Слова вызвали эффект, совершенно противоположный ожидаемому.

– Как – никакого?!

– А стрелой-то стреляли?!

– Дьячок-то, Авдей, чай…

– Как же не смертоубийство?! Что ж, он сам себя застрелил?!

Становой снова разгладил усы и изрек сочным басом:

– Похоже, мужики, что вашему дьячку померещилось. Кто из вас помогал нести покойника, царство небесное, и класть в сани?

Кузьма, Агафон и Петруха шагнули вперед.

– Ну мы, – сказал Петруха, пытаясь быть дерзким. – А чего?

– Вы эту стрелу в теле видели?

Пала тишина. Агафон стащил шапку и принялся скрести затылок.

– Видели? – повторил становой.

– Никак нет, – пробормотал Кузьма. – Вроде не было стрелы.

– Точно, не было…

– Не было и есть…

– А ведь стрела – не пуля, – сказал становой веско. – Она должна бы из тела на вершок торчать. Как не заметить?

Все молчали. Коляска доктора выехала со двора.

– Ну хорошо, – сказал становой. – Понятно. Вы не видели. Так ведь и мы с доктором и, вот, с Федором Карпычем, тоже не видели. Тело как тело. Без признаков насилия. Верно, Федор Карпыч?

Федор кивнул.

– А чего ж он тогда умер? – крикнули в толпе.

– Сердце разорвалось, – сказал становой и пошел к своему экипажу. – Так доктор сказал. Случается у немолодых людей.

Урядник снова принялся увещевать мужиков разойтись. На сей раз толпа, подавленная, как-то тяжело удивленная, начала медленно расползаться в стороны. Мужики останавливались по двое, по трое, скручивали цигарки, закуривали, кашляли, избегая по странному наитию смотреть друг на друга… Почти никто не взглянул, как из дома Шустова Игнат, Антон и еще кто-то из мужиков выносили тело, накрытое простыней, и клали на дроги. Было отчего-то сильно не по себе, хотя все, вроде бы разъяснилось к общему успокоению.