Александр Марков - Троица

• Название: Троица
• Автор: Александр Марков
• Жанр: Историческая проза

Осенью седмь тысящ сто семнадцатого года от сотворения мира, сиречь 1608 года от Р.Х., к Сергиевой лавре подступили войска самозванца и стояли шестнадцать месяцев… Сопротивление монастыря литовским войскам было не менее упорным и героическим, чем оборона Ленинграда и битва за Сталинград.

Об осаде лавры и других событиях Смутного времени повествует живой журнал юноши XVII столетия — «Летописная книжица о смуте в Российском государстве, о геройской защите Троицкого Сергиева монастыря, о пленении и разорении и о конечной погибели царствующего града Москвы, и об иных мятежных делах, достоверно и неложно написанная свидетелем оных, отроком послушником Данилкой».

---

Яков Делагарди, когда узнал о кончине князя, прибежал в слезах к дому его и хотел видеть тело покойного друга своего. Сторожа не хотели Якова пустить из-за его неверия. Но он на них так закричал гневно, и такими грубыми словами их облаял, что они в страхе расступились.

Сказыывают еще, будто не могли для князя Михайла найти гроба по росту его. И пришлось гробовщикам такой гроб особо заказывать. Никогда еще такого богатыря на Москве не хоронили.

Мая 18-го дня

В Архангельском соборе по сю пору народу тьма, все толпятся у гроба Михайлова, даже из дальних городов люди приехали. Плач и стенания не смолкают там денно и нощно.

Я хотел теперь же ехать к Григорью Волуеву, но келарь Аврамий меня задержал.

— Ступай, — говорит. — К Якову, да разузнай, хочет ли он далее служить царю Шуйскому. И ежели не хочет, то каковы его помыслы. И стал бы он служить иному царю Московскому, буде царство Шуйского Божьею волей пресечется?

У Якова на дворе немецкие воины меня схватили и обыскали, и долго к Якову не пускали. Потом впустили в сени, но Яков ко мне не вышел, а приказал ждать. И сидел я у него в сенях чуть не полдня, как последний холоп.

Когда же наконец сей доблестный муж удостоил меня чести лицезреть его знаменитую личность, я уже от усталости едва не уснул.

Стал я было у него спрашивать, что мне Аврамий наказывал, но Яков меня на полуслове оборвал.

— Я, — говорит. — Ни в какие ваши козни встревать не намерен. Премного сожалею, что по глупости своей связался с вами, москвитянами. И теперь не чаю, как бы мне из этого змеиного гнезда живым уйти, не посрамив чести государя моего короля Карла. Один у вас был достойный человек — Михайло Скопин. Другого такого не только в вашем распутном, вероломном и грубом народе не найти, но и в землях моего государя еще поискать надо. А вы его извели. Я же служу единственно государю королю Карлу, а до вас мне и дела нет, хоть все друг друга сожрите. Кабы не служба и не интерес шведского государства, сейчас же ушел бы в Выборг. Остаюсь же только потому, что поляки — наши враги, и я не должен того допустить, чтобы они вас завоевали, ибо они тогда чрезмерно усилятся. Ступай, Данило, прочь, и скажи своим попам и всем заговорщикам, чтобы более ко мне не посылали.

Я сказал: — Как же, господин мой, царь и бояре говорят, что князю Михаилу смерть учинилась Божьим судом. А ты откуда знаешь, что его извели?

Спросил же я так, потому что хотел удостовериться, истинно ли князь Михайло был отравлен. Хотел я таковой хитростью выведать мнение шведских ученых дохтуров. И уловка моя вполне удалась.

— Вы, — сказал Яков. — Народ не только лживый и вероломный, но и неученый к тому же, грубый и бестолковый. А князя Михайла во всю его болезнь мои дохтуры блюли, они же науку врачевательскую изучали в лучших и славнейших училищах христианского мира, в универсиях (или универсатах, я точно не разобрал). И уж они могут различить, какая хворь от Бога, а какая от яда.

Поклонился я Якову и пошел прочь. Он же меня в дверях догнал и руку мне на плечо положил.

— Не серчай, Данило. Я сгоряча на тебя ругался и напрасно. Ты-то ни в чем не повинен. Передавай поклон Григорью Волуеву.

Мая 20-го дня

Приходил на Троицкое подворье святитель Филарет, беседовал с келарем Аврамием. Вдруг позвали они меня на совещание свое, и Аврамий мне сказал с лукавой усмешкой:

— Ведомо тебе, Данило, что я хоть образом неказист, но зато премудрым рассуждением и хитростью всех превзошел.

Рассмеялись они оба с Филаретом. Я же премного испугался: ведь это из моего писания слова! Так он его читал, хоть я ему не показывал, а напротив, всегда стараюсь прятать в надежнейшее место. Аврамий продолжил:

— Вот хитрость-то моя и помогла мне догадаться, что ты, Данило, книжник и борзописец. Писание твое сложено не без искусства. И про смерть князя Михаила ты написал правильно. А чтобы умение твое не пропало втуне, порешили мы с Филаретом Никитичем задать тебе работу. Не всем еще русским людям ведомо, какою смертью и отчего князь Михайло скончался. И надобно поскорее свет истины донести до каждого человека, до самых дальних городов. Посему вот тебе бумага и чернила, и лучшие гусиные перья; садись и пиши грамоты.

Поверху выведешь уставом: «Повесть о преставлении и погребении благоверного князя Михайла Васильевича Скопина-Шуйского». И далее пиши все по правде, по чину и по-порядку. Словами книжными чрезмерно писания не испещряй, и высоким риторством не увлекайся, а подбирай слова простые русские, чтобы даже мужику-землепашцу было понятно. Да не возводи всю вину на Малютину дочь, не бойся правды, указывай прямо на Дмитрия Шуйского и на самого царя.

Я бы тебе помог писать, да не могу: мою руку сразу узнают. А лишних людей к такому делу приставлять опасно. Поэтому придется тебе одному управляться.

И вот сижу я в келье запершись пред огромнейшей кипою бумаги и со страхом готовлюсь приступать к этому великому делу.

Мая 21-го дня

Восемь грамот написал.

Мая 22-го дня

Десять грамот.

Мая 23-го дня

Четырнадцать, чуть рука не отсохла.

Мая 24-го дня

Управился: написал последние восемь. Сейчас в баню пойду. Хватит ли щелоку от чернил отмыться?

Мая 27-го дня

Царь поставил главным воеводой брата своего Дмитрия. Скоро все войско пойдет под Смоленск на Жигимонта. Только вот дойдет ли?

Люди московские уже в голос зовут царя Василия убийцей князя Михаила. А ратные люди ненавидят Дмитрия Шуйского. Яков Делагарди, хоть и обещал со шведами своими присоединиться к Дмитреву войску, сказал мне тайно, что Дмитрий Шуйский похож на тучного борова мужеством своим, и образом, и умом. И у него, у Якова, при одном взгляде на Дмитрия нутро переворачивается и пропадает аппетит (сиречь, ествы хотение).

Келарь Аврамий с Филаретом Никитичем по-прежнему сети плетут против Шуйских, и кое в чем приуспели. Главное, подговорили они боярина князя Василья Голицына, чтобы он царя упросил послать часть войска вперед к Смоленску, и чтобы это войско соединилось с отрядом Григория Волуева, который теперь стоит в селе Цареве-Займище, близ Смоленской дороги. И царь согласился послать 10000 ратных к Волуеву, поведет же их князь Елецкий.

А я поеду к Григорию завтра же, упрежу Елецкого и скажу Григорию всю правду о делах московских. А там уж Григорий пусть сам решает.

Ныне уже явно над Шуйскими сгущаются тучи черные. По всей земле русской собирается буря. Видел я грамоты, посылаемые воеводой рязанским Прокофием Ляпуновым: в них он без всякой увертки прямо зовет свести Шуйского с царства. И мои-то грамотки по всему государству разлетелись. А Филарет Никитич и келарь Аврамий, видать, в заговоре с большим боярином, с князем Василием Васильевичем Голицыным. Уж не хотят ли Голицына на престол возвести?

Июня 3-го дня

В городе Можайске.

Еду в Царево-Займище. Князь Елецкий с войском за мною по пятам поспешает. Царь Василий новым ужасным и позорным делом лишил себя последних радетелей и конечно переполнил чашу терпения христианского. Да постигнет его кара праведная по делам его бесчестным!

Он, подлец, обобрал наш славный Троицкий Сергиев монастырь, ризницу опустошил, забрал утварь драгоценную, и дорогие одежды святительские взять не устыдился! И у бедных иноков и у слуг отобрал всё даже до последнего платка, которым бы им горькие слезы утереть!

Об этом Василиевом злодеянии узнал я накануне отъезда моего из Москвы от келаря Аврамия.

Июня 6-го дня

В Цареве Займище в остроге.

Когда я приехал, Григорий был пьян мертвецки. И этим он меня удивил несказанно, потому что доселе я его пьяным не видывал. Обнял он меня крепко и сказал, проливая обильные слезы:

— Знаю, Данило, знаю. Извели, сгубили, окаянные! Кому ж мы служим-то теперь? Царю Василию? Ну, погоди, царь-батюшка Василий Иванович. Я тебе послужу.

И не стал со мной более говорить, пал на скамью и уснул.

Июня 10-го дня

Пришел князь Елецкий с 10000 ратных. Это народ самый бывалый и опытный, дворяне и дети боярские и даточные люди из земель полуночных, с Новагорода, с Вологды, с Поморья, из Двинской страны и иных. Они с князем Михайлом побивали литву и русских воров под Новым городом и под Тверью, и под Колязиным монастырем, и у слободы Александровой. А те, что остались с Дмитрием Шуйским, все новопришлые, не видевшие брани, и в науке у Християна Зомме не бывавшие.

Передал я Григорию грамоту от Филарета Никитича. Григорий на грамоту взглянул, усмехнулся и мне ее вернул:

— Прочти, — говорит, — Данило, мне это писание. Я в книжном почитании не силен, а тут и почерк корявый.

Стал я грамоту читать, а там слова недоумительные, с большой хитростью лукаво сплетенные: