Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Все? — спросил он. — Ну, здравствуйте! Рассаживайтесь. Стульев не хватит, вы уж как-нибудь.

Садились по двое на стул. Одной рукой держались за спинку стула или плечи соседа, в другой держали головной убор. Егоров-Капелюшный не сел, хотя один стул оставался незанятым.

Директора я видел только на собраниях или мельком, но ни разу его не слышал. Впечатление он производил человека умного и интеллигентного.

— Пожалуйста, доложите еще раз, — сказал он Егорову-Капелюшному.

— Рапортую. Эти студенты явились на строевые занятия не в своих головных уборах, а вот в этих. — Он обвел кругом фуражкой, обрушился на нашу недисциплинированность, как пример, сообщил, что мы не пели в строю по его команде, и закончил рапорт словами: «Они ведут себя как анархисты».

— Разберусь, — сказал директор. — Вы завтра в институте?

— В институте.

— Когда освободитесь, прошу зайти ко мне. А сейчас можете быть свободны. До завтра!

Когда Егоров-Капелюшный вышел, директор обратился к нам:

— Все так и есть, как сказал ваш военный руководитель, или вы хотите что-нибудь сказать?

— Так, да не так, — ответил Сеня Рубель.

— Ну, расскажите.

Сеня резко поднялся, стул качнулся, сидевший рядом с Рубелем Удав чуть не свалился, но, вскочив, сбалансировал и устоял, а стул упал. Удав его поднял и, держась за спинку, остался стоять. Мы смеялись.

— Александр Македонский был, конечно, великий полководец, — процитировал директор, — но зачем же стулья ломать?

Мы снова засмеялись.

— Жаль, что вы его отпустили, — сказал Рубель. — Я предпочел бы говорить при нем.

— Что ж теперь делать? — ответил директор. — Придется говорить без него.

— У нас нет летних головных уборов, и мы не будем тратить на их приобретение свои деньги. А Егоров-Капелюшный...

– Товарищ Егоров-Капелюшный, — поправил директор.

— А наш военный руководитель требовал, чтобы мы являлись на строевые занятия в головных уборах. Так что же нам, в такую погоду зимние шапки надевать? К сегодняшним занятиям мы купили вот это, — Сеня вынул из кармана, и показал тюбетейку. Мы тоже вынули тюбетейки и помахали ими. Директор обвел нас глазами и опустил голову.

— По 65 копеек, еще куда ни шло, — продолжал Рубель. — А военрук закричал, что мы издеваемся над Красной армией, и что если через 15 минут не явимся в настоящих головных уборах, он снимет всех нас со стипендии.

— Снимет со стипендии? — переспросил директор.

— Да! — закричали мы дружно.

— Продолжайте, — сказал директор.

— Он и раньше этим грозил. Что ж нам было делать? Лишаться стипендии? Строевые занятия всегда проводились один час. От звонка до звонка. Ну, мы и решились на это. — Он протянул шляпу в сторону директора.

— Кто же это у вас такой умный, что придумал взять эти шляпы? — спросил директор.

Настала тишина. Все замерли. Я сидел рядом с Сеней и видел, как у него на лбу выступил пот. Он вынул платок, вытер лоб и ответил вдруг охрипшим голосом:

— Э, нет... Я не доносчик.

— О, Господи! — воскликнул директор. — Я не собирался наказывать того, кто это придумал. Да, в конце концов, это и неважно — у каждого своя голова на плечах. Продолжайте, пожалуйста.

— Так на чем я остановился? Ага! А военрук повел нас в парк и продержал до сих пор. Кажется, все.

— А почему отказались петь в строю?

— Устали... Да и, откровенно говоря, накипело. Увел на целый день, конечно, зная, чьи это шляпы. Мы же через 15 минут в них явились. Ну, и вот...

— Может быть, еще и плясать по его желанию? — сказал Удав, все еще стоявший рядом с Рубелем. Мы засмеялись.

— Да-а... — сказал директор. — Анархией попахивает. Ребята, запомните твердо, раз и навсегда: то, что вы иногда позволяете себе в институте, в армии позволять нельзя. Там свои законы, железная дисциплина и беспрекословное выполнение приказов. Любых. Нравятся они вам или нет. Устали или нет. А когда у вас военные занятия, считайте, что вы в армии. Бреетесь?

Вопрос был настолько неожиданным, что мы молча переглянулись.

— Я спрашиваю у вас: бреетесь? Подбородки и под носом бреете?

— Бреемся.

— Ну, вот, бороды растут, а ума не прибавляется.

— Так и Егоров-Капелюшный бреется, — сказал Удав. Мы захохотали. Хохотал и директор, а, отдышавшись, сказал:

— Так и я тоже бреюсь. Поговорим серьезно. Егоров... Товарищ Егоров-Капелюшный стипендиями не распоряжается, не вправе их ни назначать, ни снимать. Он может только поднять вопрос об этом. Неужели сами не могли сообразить? Или охота была дурака повалять с этими шляпами?

— Конечно, мы знаем, что он не назначает и не снимает стипендии, — сердито ответил Мукомолов. — Но откуда нам знать, как отнесутся к его требованию снять с нас стипендии? Откуда нам знать, насколько серьезное преступление являться на военные занятия без головных уборов?

— Никто вас за это со стипендии не снял бы и не снимет. Можете и дальше приходить на строевые занятия без головных уборов или в этих ваших тюбетейках. Ну, приказал он вам сгоряча явиться через 15 минут в головных уборах, хотя прекрасно понимал, что за это время ни домой, ни в магазин не сходишь. Что вы должны были сделать? Да прийти ко мне, меня нет — к заведующему учебной частью, декану — и все образовалось бы. А вы как поступили? Не знаю как это и назвать. Вот я и спросил вас о бритье. Ладно, пора кончать. Но чтобы впредь ничего подобного не было. Прежде, чем что-нибудь сделать, надо думать. Идите, отдыхайте.

Стали подниматься. Борис Гуглий обратился к директору:

— Как нам извиниться перед преподавателями?

— Это ваше дело.

— Но не извиняться же каждому перед всеми преподавателями.

— У вас староста есть?

— Староста есть, — ответил Женя Курченко. — Но он был в зимней шапке. Директор засмеялся.

— Поди знай чья это шляпа, — сказал Мукомолов, вертя ее на пальце.

— А вы прекратите ее крутить, — сказал директор. — Это шляпа профессора Покорного. А вы отдайте мою шляпу, — сказал он Сене Рубелю.

— Извините, пожалуйста, — сказал Сеня, отдавая шляпу.

— Хорошо Рубелю, — сказал Удав. — Уже извинился.

Директор рассмеялся.

— Я вспомнил, — сказал он, — рассказ Чехова «Смерть чиновника» и представил, как вы ходите извиняться. Идите лучше по домам.

Мы поглощены своей жизнью — напряженной, бурной и веселой, у нас нет охоты высовывать из нее нос, да и, кажется, нет для этого времени, но то, что происходит в стране, то и дело вторгается и к нам.

Молодой художник, преподававший в моей группе, пропустил несколько занятий. Когда он пришел, и в коридоре мы курили, кто-то спросил:

— Болели гриппом?

— Нет, не болел. Я написал картину «Смерть Щорса». Щорс умирал на руках у Дубового, так я и писал. Дубовой, — теперь он начальник штаба Киевского военного округа, — мне позировал и помогал рассказами о Щорсе и об обстановке. Картину взяли в Ленинград на выставку ко дню Красной армии. А Дубового арестовали, и мне пришлось срочно выезжать в Ленинград — замазывать Дубовому бороду. Да... Вам, будущим архитекторам, будет легче.

Во время очередной лекции по истории партии я подумал о преподавателе: куда ему до Стеценко! Вспомнил, что давно его не встречал, и сказал об этом сидевшему рядом Короблину.

— А ты что, — не знаешь?

Ничего больше ни спрашивать, ни отвечать не нужно — все понятно. После Бергвальда у нас появился другой руководитель. Смена руководителей — дело обычное, и мы не придали этому значения. Прошло какое-то время. В перерыв по коридору мимо нас прошли два архитектора, поздоровались.

— Что-то я давно не встречал нашего душечку-тарахтушечку, — сказал я.

— А ты что, — не знаешь? — спросил Журавлевский.

— Я тебе завидую, Петя, — говорит Ася. — Все проходит как-то мимо тебя. — Вдруг голос ее дрогнул, она схватила меня за руку и потащила к окну. — Заслони меня. — По щекам ее текли слезы, она закрыла лицо руками и отвернулась к окну. Я оглянулся: все, с кем мы стояли, отошли подальше.

— Отойдем в сторону, — говорит мне Геня Журавлевский. — Есть хороший анекдот.

Отошли. Геня начинает рассказывать: «Как живете?»... Подходит наш общий друг Толя Мукомолов. Геня ладонью его отталкивает.

— Отойди. Я анекдот рассказываю. Я тебе потом расскажу. Мукомолов, оглядываясь и улыбаясь, отходит.

— Ну, — говорю я Гене: — Как живете?

— Как в автобусе: одни сидят, другие трясутся. А то еще — как на пароходе во время качки: тошнит, а деваться некуда.

Как только войдешь в институт и поднимешься по ступенькам, проходишь вдоль стола, за которым сидит наш швейцар Григорий Иванович. Глядя на нас, он хмурит полуседые брови и делает строгий, даже осуждающий вид, но увидишь его глаза и поймешь, что эта строгость — напускная. Он знает всех в лицо и по фамилии. Проносишься мимо него и слышишь: