Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Ты с ними...

— Я переписываюсь с Лизиной мамой. Уже потом я думала обо всем этом и не исключаю, что может быть Горик, сам того не зная, лечил какого-нибудь подпольщика. Но это всего лишь предположение, ни на чем не основанное, и говорить о нем не стоит.

— А где был Горик до того, как пришел в Харьков?

— Он говорил, что, не торопясь, шел к Харькову, останавливаясь то в том, то в другом селе. Там он лечил больных, и его, конечно, кормили.

— А немцы его не трогали?

— У него был какой-то документ о том, что он... не помню как там дословно, тем более, по-немецки, но смысл такой: отпущен из плена и направляется домой в Харьков. Его и не трогали. Сначала немцы не так свирепствовали, как потом.

— Это верно, — сказала Галя.

— Наверное, их командование по указанию своего правительства, а может быть и самого Гитлера, заигрывало с населением: пленных отпускали, штатских не трогали, словом — мягко стелили. И еще учти — воюет и первой входит в завоеванный город армия, а это в массе — мобилизованные обыкновенные люди с присущими им национальными особенностями, достоинствами и недостатками. Потом армия уходит воевать дальше, а на ее место приходит гестапо и специальные части, обученные действовать на оккупированных территориях, — вроде нашего энкавэдэ. Вот тут и начинается: уничтожение евреев, коммунистов, цыган, в селах – реквизиция продовольствия, угон в Германию молодежи. Это вызывает озлобление, сопротивление, партизанское движение, — оно возникало и стихийно, и организовывалось Москвой, — а в ответ — карательные операции, в ответ им — усиление сопротивления, и пошло, поехало.

Сейчас, — подумал я, — кто-нибудь спросит: откуда ты все это знаешь? Но никто ничего не спросил, а Сережа сказал:

— Так оно и было. Клава права.

У Резниковых были давние знакомые, эвакуировавшиеся всей семьей. Уезжая, они оставили Клаве ключ от квартиры и просили за ней проследить. Жили они в районе Пушкинской, в доме, считавшемся по тем временам многоэтажным — четыре или пять этажей. Особняк, в котором Резниковы имели комнату, приглянулся какому-то немецкому начальству, и живущие в нем должны были оттуда выбраться. Клава с Гориком переехали в квартиру уехавших знакомых, в ней было достаточно мебели, и свою мебель Горик порубил на дрова.

— Так многие делали, — сказала Нина. В жилых домах центральное отопление не работало, и Резниковы, как и другие, в одной из комнат устроили буржуйку, на которой и стряпали, когда было что стряпать.

— Люди умирали от голода, — сказала Лиза.

— В ту зиму многие умерли, — сказал Сережа и стал перечислять умерших, которых я хотя бы раз видел либо знал понаслышке. Умерли и симпатичные тетушки Сережи, жившие на Большой Панасовке.

— Пришел из села, понес им немного продуктов, — сказал Сережа, — а их нет в живых. И я не смог узнать, где их похоронили.

В городе было много врачей. К Горику, начинающему, никто не обращался, и он, как врач, ничего заработать не мог.

— Выручил Володя, — сказала Клава.

— Какой Володя? — спросил я.

— Доктор Кучеров Владимир Степанович, — сказала Лиза.

— Чего ты удивляешься, что я назвала его Володей? — спросила Клава. — Разве ты забыл, что Гриша дружил с ним с детства, и гимназистик Вовочка часто у нас бывал? Он так и остался для нас Вовочкой или Володей.

Когда в 41-м году наши войска оставили Харьков, у Кучерова на Качановке были больные и он их проведывал. Заболевали другие — он их лечил. Не одно поколение Качановки лечилось у Кучерова, его все знали, любили и уважали, и теперь, когда он приходил с визитом, кормили чем Бог послал и еще давали с собой продукты. Медсестры и санитарки, много лет работавшие с Кучеровым, отыскали его, и они открыли в помещении больницы медпункт и принимали там пациентов.

— Вот что интересно, — сказала Клава. — Местные жители снабжали медпункт топливом. Воровали уголь на станции Основа, для себя, конечно, но не забывали и медпункт.

— А что тут удивительного? — сказала Галя. — Кто пользовался медпунктом? Они сами и их семьи.

— А немцы их не трогали? — спросил я.

— Немцы — большие формалисты, знаю по себе. У Кучерова было разрешение на открытие медпункта, — сказал Сережа, — ну, его и не трогали.

— Немцы и выдали разрешение?

— Нет, немцы этим не занимались. Разрешение выдавала городская управа.

Прошло много лет, и теперь я не уверен, что правильно называю это учреждение — городская управа, может быть, оно называлось как-то иначе.

— Выдавала городская управа, — повторил Сережа и улыбнулся. — Почти по протекции.

— По какой протекции? — удивился я.

— А эта протекция сидит рядом с тобой.

— Это ты оказала протекцию? — пораженный, спросил я Галю.

— А я работала в городской управе, правда, всего лишь статистиком, и от меня ничего не зависело. Но я уже знала своих сотрудников — почему же не замолвить словечко?

Горик согласился на предложение Кучерова работать вместе с ним. Горику надо было ходить через весь город, и он часто ночевал в медпункте или у Кучерова, но регулярно приносил домой продукты, которые они получали в виде гонорара.

— Так мы худо-бедно, но как-то жили, — сказала Клава. — А потом Горик с Кучеровым попали на базаре в облаву. Володю не тронули — пожилые им не нужны, им молодые нужны, — а Горика забрали. Володя пришел сюда, на Сирохинскую и рассказал, что он шел вслед за задержанными и видел, как их загнали в товарные вагоны. Остальное ты знаешь.

Рассказывать Клаве о Горике — облегчение или лишняя боль? Я не знаю и, поколебавшись, спрашиваю:

— А как погиб Хрисанф?

— Это было уже после смерти Горика. Город бомбили.

— Харьков сильно бомбили, — сказал Сережа.

— Немцы?

— Когда в городе наши — бомбят немцы, когда немцы — бомбят наши.

— Бомба попала в наш дом. Я как лежала, так и осталась лежать, а Хрисанф выскочил на лестницу. Лестница рухнула, и он погиб, я лежала возле внутренней стены, а наружная обвалилась. На другой день меня увидели, и пожарные меня сняли. Который там час? Пора на работу.

Клава — рабочая на какой-то маленькой фабрике легкой или местной промышленности.

— Служащей не смогла устроиться?

— И не хочу. Женщины, с которыми работаю и общаюсь, — без амбиций и претензий, с ними мне легко. И у каждой большое горе. Господи, кажется, не осталось ни одного человека, у которого не было бы большого горя. А работа у меня не тяжелая, только монотонная.

Нина собирается в Госбанк.

— Я там когда-то работала, и оказалось, что меня помнят. Вот и взяли. Галя едет на свой завод, вернувшийся из эвакуации.

— На прежнюю работу?

— Нет. Я была в оккупации и теперь не заведую бюро, а рядовой экономист, Не забудьте захватить завтраки, – говорит Лиза. — Они на столе.

— Шикарная жизнь, — говорит Нина. — Ну, до вечера. Еще наговоримся.

2.

Все, кроме Сережи, ушли на работу.

— Поспишь? — предложила мне Лиза.

— Нет, я много спал в поезде. Лучше сразу отвезу директорское письмо.

— Это далеко?

— На улице Дзержинского, где-то между Бассейной и парком.

— Так это семеркой без пересадки.

Я оделся и вышел во двор. В ограждении веранды не хватало многих досок. Вышла Лиза в видавшем виды ватнике, зашла на веранду, подняла сиденье деревянного дивана, на котором я летом спал с двенадцати лет, и стала в нем рыться.

— Пошли на топку? — спросил я, кивнув на разоренный борт веранды.

На гроб Горику. Сережа и делал. Заколотилось сердце, стало темнеть в глазах, ухватившись за угол стола, я сел на длинную скамейку и сидел молча.

— Подожди-ка, — сказала Лиза, когда я встал, и какой-то тряпкой стала чистить на мне шинель. — Скамейка грязная. Да и шинель не лучше. Еще из армии?

— Ага.

— Пальто продал?

— Пришлось.

— Видно и вам пришлось несладко.

— По всякому приходилось.

— Я что хотела тебе сказать. Ты Клаву не очень тревожь расспросами о Горике. Сегодня ночью, когда сели за стол, она первый раз за все это время заплакала.

Лиза вошла в дом. Я подошел к убежищу и спустился в него. Двери не было. Когда глаза привыкли к темноте, увидел, что нет стола, скамеек и кое-где обшивки на стенах. Заслышав Сережины шаги, поднялся наверх. Возле убежища стоял Сережа, тоже в старом поношенном ватнике, а у его ног — ведро с углем.

— Ты где достал уголь? — спросил я Сережу.

— А это еще старые запасы. Когда весной пошли разговоры, что скоро война, я и запасся. Дорого обошлось, но, слава Богу, хоть не мерзли. На следующий год уже не хватит, придется где-то доставать.

— Пользовались убежищем?

— Первое время пользовались, а потом надоело каждый раз бегать — лежали на своих кроватях. Разобрать его надо: мы здесь огород сажаем.

— Так давай разберем.