Артур Филлипс - Прага

• Название: Прага
• Автор: Артур Филлипс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-15104-4

1990 год, Восточная Европа, только что рухнула Берлинская стена. Остроумные бездельники, изгои, рисковые бизнесмены и неприкаянные интеллектуалы опасливо просачиваются в неизведанные дебри стран бывшего Восточного блока на ходу обрывая ошметки Железного занавеса, желая стать свидетелями нового Возрождения. Кто победил в Холодной войне? Кто выиграл битву идеологий? Что делать молодости среди изувеченных обломков сомнительной старины? История вечно больной отчаянной Венгрии переплетается с историей болезненно здоровой бодрой Америки, и дитя их союза — бесплодная пустота, «золотая молодежь» нового столетия, которая привычно подменяет иронию равнодушием. Эмоциональный накал превращает историю потерянного поколения в психологический триллер. Бизнес и культурное наследие, радужное будущее и неодолимая ностальгия, стеклобетонные джунгли и древняя готика, отзвуки страшной истории восточноевропейских стран. Покалеченных, однако выживших.

«Прага», первый роман Артура Филлипса, предшествовал роману «Египтолог» и на Западе стал бестселлером. Эта книга вмещает в себя всю европейскую литературу. Книга для «золотой молодежи», любителей гламурных психотриллеров, нового «потерянного поколения», которому уже ничто не поможет.

---

— Я не знаю названия по-английски, — говорит одна, слегка задыхаясь. — Его показывали в прошлом месяце в «Корвине». Там, где вы потерялись в открытом космосе с блондинкой и двумя смешными собачками.

— Конечно, конечно, — говорит Джон. — У меня это тоже любимый.

— Она не на самом деле с вами в реальной жизни, правда, та блондинка из кино? — спрашивает худенькая, не слыша Маркова смеха.

— Она вам не подходит, — серьезно говорит подружка потолще, а первая одергивает ее по-венгерски.

— О'кей, мы вас теперь оставим, но спасибо вам, — говорит худая. — Мы любим каждый из ваших фильмов. Но еще, мы хотим это сказать тоже… — Она смотрит в землю, потом на подругу — за ободрением, потом из-под нахмуренных бровей — на Джона. Говорит быстро и серьезно: — Мы прочли это в газете. Пожалуйста, потому что мы любим ваши фильмы, мы это говорим. Не употребляйте больше наркотики, пожалуйста. Вы такой хороший актер кино и очень красивый мальчик, даже в реальной жизни. Пожалуйста, не надо больше, эти наркотики. Мы знаем, вы умрете от них, если не перестанете. Мы знаем, что это трудно.

— Мы знаем, что это трудно, — вторит подружка, — но вас снова заберут в тюрьму, если вы не перестанете. Пожалуйста.

Джона трогает их участие, еще ни одна девушка не беспокоилась так — почти до слез — о его благополучии. Он понимает, что никаких обещаний давать нельзя — в ситуациях такого рода это несерьезно. Он снова благодарит подружек и говорит только, что постарается изо всех сил. Они еще секунду смущенно стоят, потом одна спрашивает, можно ли поцеловать его в щеку и другая тут же просит о той же любезности. Джон надеется, что Марк догадается рассказать об этом Эмили без намеков со стороны. Подружки удаляются, взявшись под руки, и Джон машет всякий раз, когда они оборачиваются через плечо.

Марк и Джон смеются, и ни один не может догадаться, каким актером был Джон, но еще миг или два алкогольного времени он согревается вниманием поклонниц, пока следующая волна перелетной клубной молодежи не вываливает на улицу и медленно не рассасывается, проявляя Чарлза Табора, целующего крошечную женщину, которая щупала его в подвале. Габор низко свесил голову и согнул шею, чтобы дотянуться до ее запрокинутого лица, она стоит на цыпочках и удерживает равновесие, схватив его обеими руками за задницу. Он слегка согнул колени и, чтобы добавить подруге устойчивости, прижал ладонь к ее спине, другой рукой тискает ее груди. Джон и Марк молча наблюдают, как их приятель лижет низенькой девушке шею и говорит что-то по-венгерски. Наэлектризованная желанием, девица подпрыгивает и обхватывает Чарлза ногами за талию, а руками за шею. Они снова целуются, теперь Чарлз тянется вверх, чтобы достать ее лицо, и таким манером, ничего не видя, шагает прочь по улице к проспекту и такси.

— Ужасно видеть такие вещи, — говорит Марк, поднимаясь и двигаясь к маленькой площади. — Идем, я тебе кое-что покажу.

Едва клуб остался позади, улица быстро стихает, будто закрыли дверь. Джон идет за Марком в узкий переулок, где из открытых окон первых этажей доносится венгерская речь. Лужи дрожат под выхлопными трубами «трабантов» и «шкод», покрытые радужными бензиновыми спиралями — маленькими заблудившимися галактиками.

— Знаешь, мне нравится твоя колонка, — говорит Марк. — Читаешь как содержание будущих легенд об ушедшем чудесном времени: «Помнишь эти заметки в начале девяностых?»

— Спасибо, — рассеянно отвечает Джон, совсем не в настроении. — Что ты хочешь мне показать?

— Кучу всего. Я хочу показать тебе кучу всего. Любопытно, как ты… вот эта улица, для начала.

Марк запускает пальцы в рыжие волосы на висках и тянет в стороны, пока волосы не встопорщиваются, как пучки перьев у больной птицы.

— Вот оттого я этим и занимаюсь, раз уж ты спрашиваешь. Вообще-то, кажется, это Эмили спрашивала, но я уже слишком пьян и не различаю. На этой маленькой улице я люблю все. Жизни, которые здесь проживались. То, как здесь чувствуют. Каково было стоять здесь влюбленному. Можешь представить, что ты стоишь вот здесь влюбленный и видишь мир, как он выглядел, когда еще не было фильмов, пока кино не заставило тебя видеть все в определенном свете?

Марк пятится по середине улице, задрав голову, чтобы рассмотреть здания, мимо которых проходит. Он указывает своей полузаинтересованной тургруппе на архитектурные детали, одинаково пылким голосом описывая рукотворные и стихийные черты, для него все здесь равно превосходно: фигурные карнизы и дыры от пуль, высеченные даты и осыпающиеся рельефы, некогда изящные балюстрады верхних этажей, сегодня не досчитывающие по одному-два столбика-урны, щерящиеся, как беззубые старухи, чье очарование только Марк и способен заметить.

— Ну скажи, скажи, что ты понимаешь, о чем я говорю, пожалуйста.

— Ну да, ну да. Здания.

— Я люблю эту улицу за то, что она такая идеально захолустная, но притом хорошо видно, какой она была, когда была новостройкой, где-то в тыща восемьсот девяностых или около того. Смотри, как она спланирована, чтобы выставить здание оперы неожиданно и с максимальным драматизмом. — Марк останавливается точно там, откуда улица начинает открывать вид на проспект Андраши и оперу. — Или наоборот, ты выходишь сюда после романтического вечера в опере, и всего в нескольких футах от огней и экипажей у тебя тут интимная обстановка для прогулки влюбленных. Ты идешь по этой улице, и ты совершенно счастлив, ты весел и нипочем не задумаешься, отчего. Но строители города все рассчитали. Знаешь, в мире очень мало мест, где я чувствую себя дома. Вот жалость, а? Вообще-то и их с каждым днем все меньше, да. И они усыхают. У тебя тоже так? По всему, приближается день, когда останется совсем немного места. Вот и все, что у меня будет. Мне придется стоять смирно-смирно и смотреть только в одну сторону, но, сказать по правде, при этом я буду в порядке. — Марк смеется. — Понимаешь, о чем я, Джон?

И Джон смеется, догадываясь, что Марк этого ждет.

Они выходят на Андраши далеко от Джонова дома, на длинную прямую обсаженного деревьями проспекта, ведущую к Площади Героев. Лицо Марка ненадолго заливается неоновым зеленым румянцем под вывеской в витрине на первом этаже — «24 ORA NON-STOP», обещающей бакалейный магазин и закусочную, и Джон идет за Марком в фосфоресцирующее сияние и к табуретке у стойки.

— Эдь мелег свндвичет, керек сепен, — говорит канадец материализовавшейся за стойкой пятидесятилетней женщине. Джон заказывает то же самое и «уникум». Рубаха на нем провоняла чужим куревом, глаза болят; он гадает, который час. Женщина поворачивается к маленькой электропечке на полке и принимается жарить два куска ржаного хлеба с плавленым сыром и ломтиками розовой ветчины. Наливает Джону его черный дижестив. Они молча смотрят на нее, смотрят на свои полуотражения в окне. Джон снова заказывает «уникум».

— Ты когда-нибудь задумывался, почему художники околачиваются в кофейнях? — тихо спрашивает Марк, уставившись на передник женщины, которая слизывает каплю плавленого сыра с тыльной стороны большого пальца. — Сегодня я весь день только этим и занимался, и почему-то все время вспоминал о тебе, что тебе это особенно должно понравиться. Правда. Так почему бедные художники взяли моду околачиваться в кафе?

Марк ждет ответа, и, не дождавшись, говорит, что это важно, это серьезный вопрос.

— Не знаю. Вдохновлялись атмосферой.

— Ха! Нет, тебя тоже провели, как и всех. Сперва-то в кафе не было никакой вдохновляющей атмосферы. Она появилась позже, когда все узнали, что там тусовались художники. Сначала это были просто помещения, где водился кофе. Атмосферы не больше, чем тут.

— Amerikai? — спрашивает женщина за прилавком. Волосы у нее цвета захватанной медной дверной ручки, груди в обтяжке из фальшивой ангоры свисают, какдва раскормленных медвежонка.

— Нем, канадаи. — отвечает Марк.

Она кивает, довольная беседой, и принимается поправлять предметы на полках: ликеры, коробки с пирожными из Норвегии, немецкие завтраки-хлопья с героями немецких мультиков, французские презервативы, украшенные фотографиями — инструкциями и рекламой.

— Я могу проследить их до самого начала, — говорит Марк.

С легкостью знатока он сыплет датами, именами и событиями, начинает не торопясь, потом все больше заводится: 1945 — Ленуар надеется, что в кафе потечет такая же жизнь, как до войны, и даже создает группу, которая должна проследить, чтобы лучшие кафе не закрылись, сохранили прежние часы работы, меню и обстановку; 1936 — тогда, до войны, Флёри печально журился, насколько кафе уже не те, что были перед последней войной. Он слишком молод, чтобы наблюдать этот факт, но, тем не менее, пишет об этом в своем дневнике. Еще он пишет с детским восторгом о том, как однажды видел в кафе Вальморена. Он восхищался, видя, как его кумир стоит там во плоти.