Питер Кэри - Кража

• Название: Кража
• Автор: Питер Кэри
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21859-2

«Не знаю, потянет ли моя повесть на трагедию, хотя всякого дерьма приключилось немало. В любом случае, это история любви, хотя любовь началась посреди этого дерьма, когда я уже лишился и восьмилетнего сына, и дома, и мастерской в Сиднее, где когда-то был довольно известен — насколько может быть известен художник в своем отечестве. В тот год я мог бы получить Орден Австралии — почему бы и нет, вы только посмотрите, кого им награждают. А вместо этого у меня отняли ребенка, меня выпотрошили адвокаты в бракоразводном процессе, а в заключение посадили в тюрьму за попытку выцарапать мой шедевр, причисленный к „совместному имуществу супругов“»…

Так начинается одна из самых неожиданных историй о любви в мировой литературе. О любви женщины к мужчине, брата к брату, людей к искусству. В своем последнем романе дважды лауреат Букеровской премии австралийский писатель Питер Кэри вновь удивляет мир. Впервые на русском языке.

---

Это вам не Сидней. Объяснить, в чем разница?

— Иди сюда, — позвала моя возлюбленная. — Пятый этаж.

По другую сторону двери стояла непроглядная тьма, я медленно нащупывал путь по ступенькам, считая площадки — первая, где лежал омерзительный испорченный дымом ковер, вторая — загроможденная картонными коробками, на четвертой площадке из-под приоткрытой видавшей виды металлической двери пробивался мерцающий огонек свечи.

— Как тебе это?

Это была мансарда, почти совершенно пустая и белая. Марлена стояла в самом ее центре. Большая черная сумка лежала на полу за ее спиной, под большим окном с широким подоконником, в груде щепок — последствия ее вторжения. На подоконники валялся ломик «Стэнли Супер-Чудо», надежный, тяжелый кусок железа с перпендикулярно отходящей на одном конце лапой для выдергивания гвоздей и со смертоносным острием на другом.

— Лапонька, это твое?

Она молча забрала у меня инструмент.

Я отметил, как умело она держит его.

— Кому принадлежит это место?

Она пристально, хмуро поглядела на меня.

— Департаменту искусств правительства Нового Южного Уэльса, — ответила она. — Резиденция для художников.

— Каких еще художников?

— А ты? — она подошла ко мне, просительница, сложила плечики, чтобы прижаться к моей груди.

Я вырвал у нее ломик.

— Кто здесь живет?

Вырывая, я сделал ей больно, но она продолжала улыбаться, нежная, раненная, как груша в траве.

— Милый, завтра мы получим деньги из Японии.

— Завтра? Завтра я лечу домой.

— Майкл! — позвала она. Оторвалась от меня и заплакала, Годье-Бжешка, Уиндэм Льюис,[74] надломленная красота, разбежавшаяся трещинами и морщинами, глубокий провал, глаза как зверьки, господи помилуй, я отбросил ломик и обнял ее, такая страшно маленькая на моей груди, зажал ее голову ладонями. Я бы увернул ее в одеяло, подоткнул уголок.

— Не уезжай, — попросила она.

— Мой брат.

Она обратила ко мне взгляд огромных влажных глаз.

— Я вызову его сюда, — вдруг предложила она. — Нет, нет, — заспешила она, услышав мой издевательский хохот. — Нет, правда. — Сложив ладони, она изобразила нечто на буддистский лад. — Это можно устроить, — продолжала Марлена. — Он приедет вместе с Оливье.

О нет, подумал я, о нет!

— Оливье едет сюда?

— Конечно. А ты что же думал?

— Ты ничего не говорила.

— Но ведь моральное право принадлежит ему. Моей подписи недостаточно.

— Он едет сюда? В Нью-Йорк?

— А как же иначе? Что ты предлагаешь?

— Я думал, у нас с тобой романтическое путешествие.

— Так и есть, — заверила она, — так и есть.

И ради этого я предал мать и брата? Чтобы чертов Оливье мог полюбоваться, какие рога ему наставили?

— Не шути со мной, Марлена. — Я сын Черного Черепа, и мног о чего еще наговорил. И хорошенько пнул проклятый ломик, так что он к стенке отлетел. — Что это такое? — ревел я. — Что это за хуйня?

— Не знаю.

— Ври больше — не знаешь!

— По-моему, это ломик.

— Ты так думаешь?

— Да.

— И ты таскаешь это в сумочке?

— До Пенсильванского вокзала он лежал у меня в чемодане.

— Зачем?

Она пожала плечами.

— Будь я мужчиной, ты бы не спрашивал.

И тогда я хлопнул дверью. Нашел на Принс-стрит местечко под названием «У Фанелли», где мне любезно разрешили купить стаканчик виски за тысячу иен.

36

В воскресенье в Бахус-Блате…

Однажды в воскресенье в Блате появился епископ, вышел из ризничей, ковыляя, как краб, он приехал из Сиднея в то утро, а прежде его пытали китайские коммунисты. Спину разодрали плеткой, плоть у него была изборожденной и грубой, как Мориссонова дорога после дождя — вся в глубоких рытвинах от колес. После первого псалма он рассказал, почему не надо голосовать за австралийскую лейбористскую партию, а потом снял с себя облачение перед всеми ПРИХОЖАНАМИ, и матушка вздохнула, боже помилуй нас, но отец вместо подобающего отклика пожелал узнать, в котором часу епископ завтракал в Сиднее.

Что за вопрос?

Долго ли он летел к нам из Сиднея?

— Один час, — ответил епископ.

Мама пинала отца ногой, но Череп никогда не шел на поводу у других ПРИХОЖАН и уж тем более не собирался менять свое поведение из-за какого-то башмачка четвертого размера. Наш папаша был известным в Блате ТИПОМ. Перелет из Сиднея казался ему чудом, и он хотел, чтобы епископ все разъяснил — гладко проходит перелет или бултыхает?

— Гладко, — ответил ему епископ.

Господь ведает, что бы сказал мой папаша, если б поднялся из могилы и увидел меня узником в кладовой принадлежавшей Жан-Полю больницы. Задал бы мне ТРЕПКУ за то, что я повредил ЧАСТНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ. Справедливо, но совершив свой суд, он бы выяснил, наконец, что Мясник удрал аж в Нью-Йорк и снова бросил меня.

Это бы его здорово зацепило.

— Сколько же времени понадобится, чтобы попасть туда? — спросил бы он.

— Тринадцать часов.

— Благие небеса!

Мой отец — ТОТ ЕЩЕ ТИП. Все его помнят. Для чего Ты Меня оставил?

Послушать Мясника, так все полицейские — маленькие Гитлеры, но когда я сидел в больнице в долгах, они и не думали цепляться ко мне. Пока я оставался в кладовой, все было тип-топ. Они приносили мне всякую всячину, что найдут во время патрулирования, даже мишку, рекламировавшего ларек с пончиками.

Мой отец — жесткий человек, живший в пору див и чудес. Как-то раз я набрел на него ночью, когда он созерцал чудеса ЗАМОРОЗКИ. До заморозки он гонял в Мэдингли к мельбурнскому поезду и обратно, чтобы набить ледник. Потом появился холодильник, казалось бы, ЭВРИКА, но ОБЫЧНАЯ ПУБЛИКА не желала покупать замороженное мясо и требовала только висевшее на витрине, вот ГЛУПЦЫ, говорил отец. Он-то всегда был на стороне прогресса, и пусть центральную улицу расширяют, даже если для этого придется вырубить деревья. Мой отец — РЕАЛИСТ, это опять же все знали. Листья только засоряют канавы, не раз говаривал он в открытом баре отеля «Рояль».

Я сидел на стуле перед магазином. То есть — много лет назад, Боже благослови, когда Череп был еще с нами. Два парня из Мельбурна заехали к нам в «холдене», тогда это была новая МАРКА, до той поры мы и не слыхали о ней. На одном парне был костюм в полосочку, на другом клетчатые шорты, посмотришь на него — обхохочешься. Который в костюме и говорит: можно снять с вас фото?

Не будучи уверен в своих ПРАВАХ, я позвал Черепа и по его лицу сразу понял, что он тоже считает их за пару ИЗВРАЩЕНЦЕВ, но согласен позировать со мной вместе, отец и сын. У извращенцев был с собой «ПОЛЯРОИД», так он тогда назывался. Они сделали фото, мы встали кружком, и я видел, как я постепенно выныриваю на поверхность снимка, словно утопленник, которого течением прибило к плотине.

— Смотри-ка, — проворчал папаша. — Так и думал, что эта штука никуда не годится.

Я сразу понял, о чем он, но извращенцам понадобилось время, чтобы понять: от всего Черепа на снимке виднелся только фартук. Тогда они решили сделать второй «Поляроид» и отдать его нам насовсем, будьте любезны, беда невелика.

Сняли фото, которое вполне удовлетворило Черепа, преподнесли ему снимок и СВАЛИЛИ. Кто мог бы сказать, куда их еще занесло?

— Полумать только, — бормотал папаша, изучая свое подобие, постепенно расцветавшее перед ним. Лицо у него, точно топор, и злобные красные глазки, но когда он поставил «Поляроид» на каминную доску, он и сам словно стал другим человеком. — Подумать только, — повторял он. Склонил голову набок и чуть ли не улыбнулся. — Только подумать, так их и разэтак!

Поляроид выцветал и становился все хуже, а через неделю полностью ИСЧЕЗ. Казалось бы, папаша мог впасть в обычную свою ярость, но ничего подобного, словечка ни сказал, и «Поляроид» оставался на камине, пока Черен был жив, порой я видел, как папаша сверяется с ним, словно с барометром или часами. А теперь он умер, и все пошло прахом, и сорняки проросли сквозь иол террасы, служившей нам спальней.

Много дней я сидел в кладовой, дожидаясь, пока брат уладит С ДОЛГАМИ. Скверная это была комната, раковина, ведро, и колонка для нагрева воды, ревевшая глухой ночью. УМММ, УММММ. Нагоняла страх Божий. Я пристроил медведя и венок, включил радио, оно молчало, но хоть мигало зеленым глазком, успокаивало.

Открываю я однажды утром глаза и вижу: из прачечной идет пар, сквозь это облако пробивается солнечный свет и в облаке НЕБЕСНОЕ СОЗДАНИЕ, хотя это был МУЖЧИНА, однако красив, как знаменитый портрет ФИЛИППИНО ЛИППИ,[75] и одет в костюм тусклого белого серебра, я видел такую изнанку у крыльев мотыльков, когда они умирали в священном свете.

Камень откатился, я последовал за этим посланцем по коридору, старики выходили навстречу и предупреждали меня, чтобы я не споткнулся о шнур, тянувшийся от моего радио, а до восьми часов еще оставалось время: Джексон сидел за своим столом.