Николай Панов - Орлы капитана Людова

• Название: Орлы капитана Людова
• Автор: Николай Панов
• Издательство: Военное издательство Министерства обороны Союза ССР
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1963

Эта книга посвящена приключениям и подвигам разведчиков-североморцев, «орлов капитана Людова», как называет их автор. Наряду с широко известными, полюбившимися читателю повестями «Боцман с «Тумана» и «В океане», впервые печатается здесь новая повесть Николая Панова «Голубое и черное», в которой снова появляются боцман Агеев и проницательный командир разведчиков Людов, ставшие героями удивительных приключений в дни войны и в послевоенные годы.

---

Встрепенувшись, Таня взглянула на вошедшего. «Не выспалась тоже, бедняжка», — подумал боцман, увидев синеватые тени у девушки под глазами.

— А, Сергей Никитич, вы здесь? — улыбнулась Таня. Мичман возликовал в душе, что к нему обращена эта улыбка, но, как всегда, сдержанный, почти строгий, вытянулся перед столом.

— Да, вот пришел на «Топазе»… Кстати, почитать что-нибудь взял бы, Татьяна Петровна.

— А прежнюю книгу не сдали? — сказала Таня с шутливым упреком. — Пока не вернете — другую выдать вам не могу.

— Как же не сдал? Помните — еще в базе, когда вы с берега ночью вернулись, в библиотеку пошли с толстой книжкой… Я вам тогда свою принес… В ту ночь, когда тревогу сыграли… На доке я вам досаждал.

— Ах, да, я и забыла в хлопотах этих.

Ее рука скользнула, рассыпались по палубе листки картотеки. Мичман нагнулся за ними, но она сама быстро собрала листки, внимательно выравнивала перед собой.

— Да вот книжка эта стоит! — зоркий взгляд мичмана остановился на одной из полок, он вынул томик из ряда других. Повертев в руках, поставил на место.

— Ну, а теперь что вам предложить?

Таня деловито подошла к полке.

— Чернышевского «Что делать?» читали?

— Нет, «Что делать?» еще не читал… А может, из советских писателей что прочесть? Или о плаваниях русского военного флота? Интересуются матросы.

Мичман оперся ладонями о гладкий библиотечный барьер.

— Рассказал я им давеча, что по вашему совету прочел о лейтенанте Прончищеве и его геройской подруге жизни… Как укрепляли они боевую славу России…

Таня стояла у полки, полуобернувшись к нему.

— Нет ли чего о героях Гангута, которые при Петре Первом шведский флот разгромили? — продолжал мичман. — Помните, Татьяна Петровна, в базе, как пройдешь через сквер, гранитный памятник морякам Гангутского боя?

— Нет, памятника посмотреть не успела, не была в том районе, — сказала Таня, перебирая книги. — А вот о Гангутском бое сейчас вам найду кое-что…

Мичман ждал, опершись на барьер. Никогда еще, возникла чудесная мысль, не получал столько радости от внешне простого разговора, от такого вот ожидания в маленькой, залитой солнцем каютке. Казалось — не библиотечную книжку ожидает он, а прихода какого-то необычайного, огромного счастья.

Не потому ли так радовался, что сейчас увидел опять, еще раз убедился, что на руке Татьяны Петровны нет больше тоненького, похожего на обручальное кольца?

Глава двенадцатая ШТОРМ В КАТТЕГАТЕ

Копенгаген проплывал линией бесконечных причалов, стрельчатыми вышками соборов, будто свитых из окружающего город тумана. Дождь прекратился давно, туман на волнах исчез, но берег все еще был в сырой жемчужно-серой дымке.

Портовые склады, круглые нефтяные цистерны вырастали, казалось, прямо из неподвижной черной воды. К тесаным плитам причалов жались борта теплоходов и шхун, косые полоски парусов. Дома набережной, нависшие над проливом, смотрели в волны гигантскими готическими литерами на приземистых широких фронтонах.

Андросов окончил обход кубриков и вахтенных постов ледокола, поднялся на палубу из кочегарки. На траверзе «Прончищева» была центральная часть города. Андросов взял в штурманской рубке бинокль, стоя на мостике, рассматривал береговую черту.

Он повел биноклем в сторону, и в радужном обрамлении линз плеснулась рубчатая вода. В сдвоенный круг окуляров вплыла двухмачтовая шхуна, будто впаянная в водный свинец. Лишь вытянутый ветром флаг — белый крест на выцветшем красном полотнище — говорил о движении парусника.

Андросов разжал пальцы. Город, плывший, казалось, совсем близко по борту, отдалился. Дома, корабли, многовековые камни пристаней слились в одну неясную черту на горизонте.

У двери в рубку стоял лейтенант Игнатьев. Светлая прядь волос выбивалась из-под лакового козырька его сдвинутой на затылок фуражки. Игнатьев что-то медленно вписывал в общую тетрадь.

Увидев капитана третьего ранга, перестал писать, глядел как-то виновато.

— Стихи сочиняете, товарищ лейтенант? — спросил Андросов. — С музой беседуете в свободное время?

Он знал: Игнатьев сейчас не занят по службе, только недавно сдал штурманскую вахту Чижову.

— Почему же стихи? — смутился Игнатьев.

— Да я поэта за десять шагов узнаю, хотя бы по волосам! — шутливо сказал Андросов.

Движением руки лейтенант заправил волосы под фуражку.

Две страсти были у лейтенанта Игнатьева. Поэзия и штурманское дело. Вернее, штурманское дело и поэзия. В толстую общую тетрадь с выведенным любовно на обложке рисунком боевого корабля, рассекающего бурные волны, лейтенант, еще будучи в училище, стал вписывать наиболее полюбившиеся ему стихи, перемежая их строфами собственного сочинения…

— Дайте прочесть, что написали. Честное слово, останется между нами, — сказал улыбаясь Андросов.

Столько подкупающей мягкости было в этой улыбке, что улыбнулся и лейтенант, застенчиво протянул тетрадь. Андросов прочел четко написанные строчки:

— Вот проступают сквозь туман,
Как затушеванный рисунок,
Остроконечные дома.
Над берегами Эресунна.

Проходит шхуна. Белый крест
На порыжелом датском флаге.
Мы за границей. Курс норд-вест.
На горизонте Копенгаген.

— Из вас может выйти поэт, лейтенант, — серьезно сказал Андросов, отдавая тетрадь.

Игнатьев вспыхнул от удовольствия.

— Хорошо подмечено: как затушеванный рисунок этот берег в тумане. А что за Эресунн? Для рифмы, что ли, придумали?

— Никак нет, товарищ капитан третьего ранга. Эресунн — это же правильное название Зунда. Так он на всех штурманских картах обозначен.

— Значит, нет натяжек для рифмы? Это совсем здорово. Вам и в печати уже выступать приходилось?

— Печатался в училищной газете, кое-что в нашу флотскую давал… — Игнатьев смотрел доверчиво, уже видел в Андросове лучшего друга. Немного замялся. — Сейчас мою песню разучивают матросы, музыку к ней подобрали сами.

— «Бывают дни» — это ваш текст? — Игнатьев кивнул. — Песня душевная, матросам она полюбилась.

Игнатьев весь сиял.

— Только есть просьба. Вы капитану второго ранга Курнакову не говорите, что я здесь стихи сочинял, — с запинкой сказал Игнатьев.

— Почему же? Вы же не в часы вахты писали?

— Все равно. Начальник штаба мной недоволен. Считает, что стихи писать — не дело штурмана.

— Да? — сказал Андросов. — А я как раз думал, что поэзия и штурманское дело — довольно близкие категории. И там и здесь нужна предельная точность работы. А кстати, лейтенант, я думаю, — из вас должен выработаться хороший агитатор. Секретарь комсомольской организации не беседовал с вами об этом?

— Заходила речь. Да у меня большая штурманская загрузка…

— Значит, не стремитесь быть в нашем активе? Напрасно. Каждый подлинный поэт — агитатор. Помните, Маяковский писал: «Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана-главаря…» Вот что, лейтенант, в четырнадцать ноль-ноль будет в моей каюте собрание агитаторов. Отдохните к этому времени и обязательно приходите. И принесите какие-нибудь стихи для нашей стенгазеты.

— Есть быть на собрании и принести стихи!

Андросов смотрел, как, отбросив с бровей вновь выбившийся из-под козырька чуб, лейтенант весело сбежал по трапу.

— Однако пустовато после войны на европейских морских дорогах, — негромко, как будто обращаясь сам к себе, сказал капитан Потапов, стоя на мостике у машинного телеграфа.

Корабли, чуть покачиваясь, медленно продвигались вперед. «Пингвин» и «Прончищев» в кильватерном строю, соединенные тросами между собой и с высящимся позади них доком. «Топаз» — в кильватере дока.

Они двигались вдоль датского берега, из Зунда в Каттегат, проходили сейчас самое узкое место пролива.

Здесь, сходясь почти вплотную, берега Ютландии и Скандинавии салютуют друг другу белыми и желтыми крестами датских и шведских национальных флагов.

Андросов прошел на ют ледокола. Свободные от вахт матросы собрались возле поручней, глядели на берег. Там блестел готическими башнями над самой водой массивный замок из красноватого камня. Сторожевые каменные вышки, раскаты крепостных стен, черные точки бойниц…

— Замок Хельсингборг, — сказал кочегар Гладышев, большой любитель чтения. — Слышал я: вот тут-то, уверяют датчане, и жил принц Гамлет.

— Если не жил, то должен был жить, — откликнулся Андросов.

Матросы с любопытством смотрели на берег.

— Это какой Гамлет? О котором пьеса в театрах идет? — вмешался в разговор боцман Птицын. Он стоял у барабанной лебедки, следил за натяжением тросов, но сейчас придвинулся ближе к поручням. — Так, так… Хорошо, прямо нужно сказать, замок его сохранился.