Евгения Иванова - ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский

• Название: ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский
• Автор: Евгения Иванова
• Издательство: Мосты культуры - Гешарим
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-993273-191-5

В книге собраны материалы, освещающие разные этапы отношений писателя Корнея Чуковского (1882–1969) и идеолога сионизма Владимира (3еева) Жаботинского (1880–1940).

Впервые публикуются письма Жаботинского к Чуковскому, полицейские донесения, статьи из малодоступной периодики тех лет и материалы начатой Чуковским полемики «Евреи и русская литература», в которую включились также В. В. Розанов, Н. А. Тэффи и другие.

Эта история отношений Чуковского и Жаботинского, прослеживаемая как по их сочинениям, так и по свидетельствам современников, открывает новые, интереснейшие страницы в биографии этих незаурядных людей.

---

Мы живем здесь близко, и мы видим.

Что же можем мы дать ему в уплату долга? У нас ничего нет, у нас пустые руки. Одно только осталось у нас, чего никто не отнимет, — общая усыпальница. Больше ста лет мы наполняем ее своими мертвыми костями, а ей все мало. Мы строим башню из тел, вавилонскую башню. В стенах ее смешались разные кости, русские, еврейские и много безымянных. Ибо иные из братьев отреклись, умирая — от всего личного и даже от собственного имени, и мы не знаем, кто был Хаим и кто Михаил.

Кости наших духовных предков — это великое сокровище. Каждому желающему мы предлагаем долю.

IV

Больше этого я ничего не могу сказать В. Жаботинскому. Но я хочу сказать о нем еще несколько слов и даже не о нем одном, а вообще о националистах. Ибо их есть много, и старых, и новых, Жаботинский и Дмовский[195], и армянские дашнакцеканы[196], и бакинские татары. Каждый из них тянет в свой переулок и кричит: «Черемисия для черемисов»[197].

Великая смута последних лет сорвала покровы с наготы нашей и обнажила раны. Им нет числа. И все рты раскрылись, и вопиют об обидах, и возглашают лозунги, и требуют места на солнце.

Вера, племя — это самые простые, естественные, элементарные лозунги. Они просыпаются сами собою в каждой мельчайшей частице народов, населяющих Россию. Больше ста лет эти народы были как беззубые младенцы, увязанные в пеленках из солдатского сукна. Теперь младенцы стали расти, и у них режутся зубы.

Но я боюсь, что это железные зубы взаимного гнева. Зубастые дети уже расправляют челюсти и собираются грызться на македонский манер.

Религия, национальность. Это призывы законные, стихийно-неизбежные, но тот и другой уже приводили народы к массовому безумию и заводили их в кровавый тупик.

Три века тому назад, когда началась Реформация, религия была на первом плане. Тогда французские протестанты с легким сердцем призывали английскую помощь, и английские католики, жертвуя жизнью, помогали французам высаживаться на Девонширском берегу. Угнетение еретиков было общим правилом. Но угнетенные, если могли, платили той же монетой.

Всем памятны ужасы Варфоломеевской ночи и истребление кальвинистов. Но Кальвин начал с того, что сжег Сервета на костре.[198] И пуритане Кромвеля лишили ирландских католиков огня и воды.[199]

V

Французская революция выдвинула вперед национальный принцип. С тех пор во имя объединения Германии и Италии, освобождения Польши и Греции лилась благородная кровь и приносились бесчисленные жертвы. Но вместе с тем каждое угнетенное племя пуще всего лелеет свою нетерпимость и мечтает о том, чтоб в свою очередь стать угнетателем.

Старый Кошут[200] был героем Венгрии, но дети его провозгласили: Венгрия для венгров, не для румын и не для славян.

Защита Миссолунги против турок — самая доблестная страница новогреческой истории. Но греческие притязания от Марицы до Фанара — это сплошной кровавый бред. Великая Греция, Великая Сербия, Великая Болгария, Великая Албания, целый клубок змей сплелся в изгибах македонских долин, и не знаешь даже, откуда приступиться и как начать.

Австрия более полвека путалась в том же змеином узле и только теперь понемногу переходит к простому равенству всеобщей подачи голосов. Во всей Западной Европе национальность — это лозунг вчерашний и уже убывающий. Он вдохновляет только задние ряды и пожилые души.

Но мы, русские, живем навыворот и движемся затылком вперед. Мы начали с «всеобщего, равного, тайного, прямого», а теперь переходим на австрийское положение…

Я знаю, что это неизбежно. От В. Жаботинского нельзя уйти. Он прет из почвы и растет, как трава. В этом историческая Немезида российского государства. Сорок лет тому назад Леванда и Богров[201] стремились к обрусению. Им ответили на это укреплением черты оседлости.

Во время турецкой войны карские армяне переделывали свои имена из «анца» на «ов». Но в ту пору русские стражники еще не научились помогать башибузукам и курдам в ловле беглецов из Вана и Битлиса. Как аукнулось, так и откликнулось. Кто сеет ветер, пожнет бурю.

VI

Я знаю все это и знаю другое, худшее. Есть еще один национализм, самый крупный из всех, истинно русский. Он еще не создался, он впереди, он будет. Его элементы еще не сплавились вместе. Мелкие племена и здесь забежали вперед. Анреп и Гучков, Меньшиков и Чепышев[202], и «Союз русского народа», все это пока существует порознь. Если Меньшиков основывает лигу потомков Святополка Окаянного[203] — значит, для русского национализма еще время не наступило. Чтоб сплавить его воедино и двинуть вперед, нужен свой Жаботинский, такой русский патриот, который не мечтает о казенных бутербродах и служит своему идолу, как настоящему Богу.

Когда в Петербурге и Москве и Киеве вместо доктора Дубровина[204] вырастет доктор Люгер[205] и вместо Меньшикова — Крамарж[206], и Жаботинскому из Вильны придется спорить уже не с наемным гастролером вроде Гурлянда[207], а с собственным российским двойником, столь же скупым и столь же неуступчивым, тогда у нас начнется Цислейтания и Транслейтания, и Россия обратится в Австрию огромного размера.

Я знаю, что это неминуемо, но я не в восторге от этого. Я еще скажу. В угоду В. Жаботинскому и его соседям мы не станем изменять наши старые девизы. Мы возгласим их еще громче и поднимем знамя еще выше. Наше знамя общее для всей России. Та же свобода для всех, и братство для всех, и любовь для всех. И нет в нашем призыве неправды и мести и «преувеличенной ненависти». Или если есть, то она направлена совсем в иную сторону.

Нам с В. Жаботинским совсем не по дороге. Мы не мечтаем о том, чтоб превратить Россию в ряд темных чуланов. Мы желали и желаем, чтобы Россия стала общим храмом, где всем будет светло и всем просторно.

Владимир Ж<аботинский>. Еврейский патриотизм[208]

В своем «Письме» я предупредил, что не желаю вступать в спор при таких условиях, когда оппонент может ответить мне сейчас, а я ему через месяц. Так и случилось: ответы на «письмо» дошли до меня только теперь. Поэтому буду просто продолжать линию своих мыслей и предоставляю моим почтенным противникам и дальше о ней высказываться, как Бог на душу положит. Отдельными точками из их статей буду пользоваться, но тоже не для оспаривания, а для иллюстрации своего взгляда.

На этот раз хочу коснуться вопроса, не относящегося непосредственно к литературе. Небезынтересно проследить роль ассимилированного еврея и в других плоскостях. Отчасти в pendant[209] к соображениям о евреях в русской литературе, мне бы хотелось высказать некоторые соображения о евреях в русском патриотизме — и о евреях в русском освободительном движении. На этот раз о патриотизме.

Полагаю, что тема вполне современная. Спрос на патриотические чувства неоспоримо начинает повышаться именно в тех передовых кругах, которые до недавних еще времен были совсем иначе настроены. То есть они, конечно, и тогда любили свое отечество, но считали, что это в порядке вещей, и решительно не о чем тут разговаривать, и никакого «шума» в этом нет. Теперь картина меняется; отчасти тут повлияли причины, о которых здесь не могу распространяться, а отчасти — и не в малой мере — свирепый напор справа. В борьбе невольно перенимаешь кое-что даже у того врага, которого душевно презираешь, особенно когда он изловчается ударить тебя как раз по такой щекотливой мозоли, как вопрос о любви к отечеству. Поневоле пришлось создать чуть ли не целую литературу на тему: нет, неправда, мы любим, очень любим! Справедливость, однако, требует заметить, что в создании этой литературы собственно русские прогрессисты мало замешаны, а старались больше евреи. Оно и понятно: их больше допекали справа. Поэтому г. Мережковский, например, очень свободно высказал недавно свое весьма прохладное отношение к патриотическому моменту[210], но зато еврейские оппоненты г. Чуковского задали миру целый хоровой концерт патриотических излияний. Но поелику признано, что еврейское, написанное по-русски, есть то же самое, что русское, — я имею право говорить о восстановлении патриотизма «вообще» в передовом лагере и признавать за этой темой «общий» интерес.

Чтобы избежать недоразумений, делаю опять и в более полной форме одну очень важную оговорку: не следует смешивать патриотизм и преданность гражданскому долгу. Можно быть идеальным гражданином — и не испытывать ничего, похожего на патриотизм. Если какой-нибудь познанский поляк станет меня уверять, будто он прусский патриот, то я на его клятвы отвечу тем, что стану беречь карманы, — ибо от такого странного субъекта можно, по-видимому, ожидать и других странностей. Но если он мне скажет, что свято блюдет свой гражданский долг перед той же Пруссией, я вполне поверю в его искренность. Ибо как же иначе? Ведь если предположить, что гражданская лояльность немыслима без патриотизма, то получаются самые неудобные последствия. Сотни тысяч людей ежегодно эмигрируют из своих отчизн, эмигрируют навсегда, и приютившая страна обыкновенно через пять лет дает им права гражданства. Нелепо же думать, что при этом они вдруг получают и патриотические чувства: патриотизм — дело не наживное и выслугой пяти лет не накапливается. Но с другой стороны, совершенно несправедливо подозревать их в том, что они будут плохими американцами или англичанами и при случае предадут новую родину в интересах старой. Кстати, следовало бы ввиду этого рекомендовать некоторую умеренность тем из патриотических инородцев, которые принадлежат к сильно эмигрирующим нациям — особенно евреям. Кричать о том, что еврейская душа неразрывно спаяна с Россией, значит действительно ставить под большой вопрос, выгодно ли Америке допускать иммиграцию и в особенности натурализацию этой неразрывной души. Гораздо лучше неразрывность оставить в покое и рассуждать так: где и покуда я гражданин, там и служу одинаково честно верой и правдой и никому не позволю сомневаться в моей лояльности; а люблю я Россию или нет, люблю Америку или нет, до того никому сегодня дела нет и завтра не будет.