Джон Райт - Туманы Эвернесса

• Название: Туманы Эвернесса
• Автор: Джон Райт
• Жанр: Фэнтези

Юный Гален Уэйлок — последний страж Врат Снов, за которыми ждет древний враг, жадно стремящий попасть в мир смертных. Тысячу лет семья Галена стояла на страже, презираемая всем миром, решившим, что опасность — пустой миф. Даже отец Галена покинул пост. Потеряв веру в другой мир, он бросил Эвернесс и пустынное побережье штата Мэн, и уехал в мир, став солдатом.

А теперь в мире снов зазвенел тревожный колокол, который никто не услышал. В глубинах зашевелились Приспешники Тьмы и долгой страже пришел конец. Армия самых настоящих мифических монстров вторгается в наш мир, Гален и его друзья начинают сражение. Отец Галена возвращается, чтобы присоединиться к сражению с силами всеобщей Тьмы. Все силы Света собираются в Эвернессе, который должен устоять. Иначе все погибнет.

Джона Райта называют самым важным талантом нового столетия. Его дебютная трилогия, «Золотой Век», получила самые восторженные отзывы публики и критиков. В «Туманах Эвернесса» он продолжает повествование, начатое «Последним стражем Эвернесса», и которое, будем надеяться, привлечет к себе внимание настоящих любителей фэнтези.

---

Пендрагон нахмурился.

— Мистер Уэйлок? Гален…

— Это были семь Амшаспанд[97] Ахерона: Таурви, Зариша, Хурдад, Мурдад и еще двое. Они вылетели из башни, которая называется «Несправедливость», чтобы объявить о наступлении империи тьмы; барабаны, в которые они бьют, сделаны из кожи мучеников, погибших за свою веру. А это означает, что верхушки трех башен главной крепости показались над водой, хотя ворота еще под поверхностью океана. У нас намного меньше времени, чем считал дед.

— Тогда поторопимся, — сказал Пендрагон.

— А где мы найдем Прометея? — спросил Ворон.

— Твой отец еще жив? — вопросом на вопрос ответил Пендрагон.

Ворон моргнул.

— Конечно. Живет в Нью-Йорке. Он…

— Позвони ему. Он знает, где Титан.

— В этом доме нет телефонов, — сказал Гален. — А моя хижина разрушена.

Пендрагон, не произнеся ни единого слова, вытащил из кармана плаща матово-черный мобильный телефон, одним движением открыл его и протянул Ворону.

Ворон начал набирать номер, удивляясь, почему неприятный холодок пополз по его позвоночнику.

III

Следом за Лемюэлем Венди вошла в маленькую комнату, украшенную гравюрами. Лемюэль не захватил с собой фонарь: вспышки розового света вырывались из-под большого белого покрывала, покрывавшего чашу, и отбрасывали слабый свет на ноги бывшего Стража; среди потолка играли тени.

Лемюэль тщательно закрыл дверь за ним.

— Я готова, — сказала Венди. — Что я должна сделать?

Лемюэль, кряхтя, встал на колени и жестом указал Венди поступить так же.

— Это что, религиозная церемония? — прошептала Венди.

Лемюэль печально улыбнулся.

— Если бы это было так, все было бы намного легче. Я хочу, чтобы мы не упали со слишком большой высоты, если потеряем сознание. Но, возможно, именно из-за этого возник обычай становиться на колени при виде священных предметов.

Он аккуратно поставил Чашу на пол между ними, покрывало заколебалось, его края сморщились и повисли в воздухе, как если бы их поддерживало давление света.

— А теперь, Венди, ты очень хорошая девочка, и это должно быть для тебя легче легкого… нет… не как у меня… не нервничай…

Ничего хуже он сказать не мог. Венди вздрогнула, по ее спине пробежала дрожь.

Лемюэль закрыл глаза и долго-долго не открывал их, как будто молился. Потом медленно открыл, посмотрел прямо в глаза Венди и сказал:

— Венди, хранить в памяти все, что мы делаем и говорим в этой жизни, и даже все, что думаем, означает наблюдать и судить. Судить — означает видеть, соблюдаем ли мы закон, который записан в сердце каждого человека со дня его рождения. Этот закон состоит из двух частей. Люди мыслят, и разум рассказывает им о мире, который мы знаем, и любой разумный человек должен делать для других людей то, что, по его мнению, они должны делать ему. Это Золотое Правило и есть закон нашего мира.

— Люди также чувствуют, и интуиция рассказывает им, что даже если в мире, который мы знаем, этот закон не соблюдается, существует другой мир, следующий, мир, которого мы не знаем, где этот закон должен соблюдаться. Мы не знаем, что случается после смерти. А там, где мы не знаем, остается только надежда или отчаяние. Мы либо надеемся, без доказательств, что есть жизнь после смерти; либо боимся, тоже без доказательств, что ее нет.

— Вспомни, — продолжал он, — что я тебе сказал о том, что такое судить. И теперь скажи мне, надеешься ли ты на жизнь после смерти?

Венди засмеялась.

— Ну конечно, — сказала она. — Не будь глупым!

Лемюэль облизал губы.

— Да…? И почему?

Венди округлила глаза, как если он спросил самую очевидную вещь на земле.

— Если после жизни ничего нет, тогда никакая история, вообще никакая, не будет иметь счастливый конец, верно? А любая история без счастливого конца — ложь. Значит не будет никакого смысла в историях, так? И никакого смысла ни в чем.

И она улыбнулась солнечной улыбкой.

— Но мы точно знаем, что счастливые концы есть. Мы всегда это знали, всегда. Счастье — существует. Это единственное, что на самом деле существует, так?

Лемюэль, слегка удивленный и даже испуганный, взглянул на нее так, как будто ожидал другого ответа; но страх сменился радостью, когда он увидел, что полотно натянулось и поднялось.

Никто из них не коснулся его рукой, но, в полной тишине, белое покрывало взлетело, заплясало в воздухе и отплыло от Чаши, открыв потоки искрящегося света, затопившие комнату.

Глаза Лемюэля заслезились от яркого света, но он не осмелился отвести взгляд. Венди, лицо которой осветилось радостной улыбкой, глядела прямо в Чашу.

Чаша представляла из себя простой бокал с широким горлышком, глубокий и вместительный, стоящий на квадратной ножке и сделанный из гладкой слоновой кости; свет бил через бока и дымчатую ножку, окрашивая все вокруг в различные оттенки розового. Сам свет шел от бриллиантов, алмазов и светящихся бабочек, погруженных в жидкость, наполнявшую Чашу.

Венди уже видела такой свет: стрела в руке Галена или шарик, который Ворон сумел вернуть в тело Галена. Это был множества свет живых душ, радостных светящихся душ. И она спросила себя, кто этот великий дух, или человек, у которого было столько жизненной силы, равной многим жизням, что он влил ее в этот кубок надежды, чтобы другие, однажды, могли выпить из него.

На деревянных гравюрах на стене, на которые падал живой свет, появились почки и цветы того дерева, из которого они были сделаны. На ее хлопковой юбке появились семенные коробочки и цветы хлопка. И она радостно захихикала, когда на ее открытых кожаных сапожках появилась шерсть.

Потом, с серьезным и торжественным лицом, с глазами, сияющими от наслаждения, не ожидая просьбы Лемюэля, Венди взяла Чашу в руку и выпила содержимое.

Странно, но чем больше она пила, тем больше оставалось в бокале, пока жидкость не полилась через край.

Когда она и Лемюэль вышли из маленькой комнаты, на том месте, где стояла Чаша, уже росло молодое деревце, в воздухе плавали листья, и пахло весной.

Венди сбросила обувь, подпрыгнула в воздух и поплыла, радостно смеясь; Лемюэль остался позади и был один, когда чудовищный гром барабанов ударил с востока и странный вой горнов проплыл над головой, направляясь на запад.

Его лицо побледнело от страха, и даже розовый свет, лившийся из Чаши, не смог вернуть краску на его щеки. Лемюэль закутал бокал длинным белым покрывалом, взял покрепче и побежал вверх по лестнице.

IV

Вар сидел, качая головой, в потрепанном, но удобном кресле в своей маленькой комнате, поглаживая кота, мурлыкавшего у него на коленях. Он знал, что может заснуть и не проснуться, но, именно сегодня, поставил на камине два будильника, которые громко тикали в спокойной маленькой комнате.

Много-много дней подряд он не брился и не подстригал волосы, которые белым снежным одеялом лежали теперь на его плечах, а кот играл завитками белой бороды.

Он сидел лицом к окну, за которым был виден маленький парк, единственное зеленое пятно среди окружавших его бетона, стекла и стали. Иногда там играли дети. Вар обнаружил, что это намного интереснее телевизора, который стоял, заброшенный, в уголке, куда Вар толкнул его после очередной поломки.

Плита тоже сломалась, и уже давно. На плите стояла электрическая плитка с кастрюлей, в которой он подогревал себе суп, свою единственную еду. Время от времени у него появлялось желание зайти в магазин на углу, чтобы выпить чашку кофе или съесть тарелку омлета, который делал его друг, Езекия, иногда он даже одевал тяжелое пальто и медленно шел по тротуару, пока не вспоминал, что Езекия умер пять лет назад, а магазин закрылся через год после его смерти. Над окном на кнопке висел календарь, который он, страница за страницей, перелистывал, аккуратно вычеркивая прожитые дни и ожидая этот день, день, обведенный золотой рамочкой, подчеркнутый и окруженный маленькими картинками. Эти картинки нарисовал он сам во время долгих скучных недель и месяцев, нарисовал, чтобы напоминать себе самому то, что ему рассказали об этом дне.

Там было крошечное изображение черных башен, встающих из моря, нарисованное над именем месяца; летающие козлы, тянущие колесницу; огромный корабль; героическая фигура, распятая на утесе, цепи не давали ей подняться; девушка с ключом, летящая в воздухе; был и волшебник с тем же ключом в руках; и солнце, потемневшее в разгар дня.

Когда он в последний раз попал в больницу, то видел вокруг себя умирающих стариков, и знал, почему они отсюда не выйдут. Им не для чего было жить, у них не было картинок. Они не ждали дня, обведенного золотой рамкой.

Вар, однако, отказался умирать, и упрямо вернулся обратно.

Под окном стоял радиатор, на которое он поставил рамку с рисунком, завернутую в красную материю. Рисунок, выполненный углем, изображал молодую красивую женщину, его давно умершую жену. Когда-то он застеклил рисунок, с каждой стороны от него поставил по вазе и каждый день менял в них цветы. Почти каждый день. Иногда он забывал.