Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

• Название: Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
• Автор: Борис Солоневич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1938

---

Перековка

«Мы, дети страшных лет России,

Забыть не в силах ничего»…

В один из суровых дней, когда мороз был ниже 50 градусов и дышать колющим ледяным воздухом можно было только сквозь шерстяную рукавицу, я встретил киевлянина Ледю. Он был в меховой шапке, сапогах из оленьего меха, с небритым измученным лицом:

— Как это вас сюда занесло?

— Да, вот, из Турухана… Два года там отбыл…

— Далеко на севере?

— У черта на куличках… Полторы тысячи километров… В тундре… Там только одни якуты со своими оленями. Привезли, выгрузили и бросили — живи, как знаешь. На мое счастье, в том кочевье еще один ссыльный был, священник из Харькова — он помог мне. А то хоть ложись под чумом и подыхай…

— Чем же вы там занимались?

Высланная казачья семья. Сотни тысяч семейств крестьян и казаков привозили на далекий север и выбрасывали на произвол судьбы…

— Да, вот, вместе с батей помогали якутам этим с оленями возиться, да охотиться… Да еще грамоте пытались учить и медициной заниматься… Ну, дядя Боб, и доисторическая же жизнь там!.. Верите ли, больше года мыла не видал…

— А из молодежи там никого не встречали?

— Была одна девушка, кажется, скаут из Крыма… Но верстах в 300, да я тогда и не знал…

— Не знаете, что с ней?

— Чекист, который меня вез сюда, говорил, что умерла: туберкулез. Еще бы! С юга девушка, лет, кажется, 16–17… В полярной дыре, да без питания…

Я рассказал Леде свои новости. Он печально покачал головой.

— Ну, ну, не думал я, что ребят так здорово даванут… По Киеву, кажется, человек около 20 арестовали… Но кого куда выперли — право не знаю… Вот, жду Лиду, она, может быть, знает…

— А она приедет сюда?

— Да я же, дядя Боб, женился на ней! Покорила она мое сердце веселостью своей, да задором… Да, вот, около года только прожил семьей…

— Ну, так вам нечего Бога гневить… А я, вот, только месяцев что-то четыре или пять…

— Как? — просиял Ледя. — Вы тоже женились?

— Был такой грех, Ледя. За меня наша Ирина имела несчастье выйти замуж.

— Вот это здорово! — искренно обрадовался Ледя. — Подходящая пара… Но почему же «несчастье»?

Я посмотрел на него и невесело улыбнулся…

— Да… да… — понял он. — Паршивая наша судьба… Да и девчат наших — тоже… Эх, что и говорить, попались мы в переделку, дядя Боб!.. Ну, конечно же, вы правы были тогда, после похорон знамени… Нам-то уж жизнь на что ясней доказала — нужно быть или с ними, или против них… С ними — с души воротит. Значит — против… Так вот и выходит: из какой-нибудь сотни молодежи штук 5–6 на их сторону становятся, а остальные так или иначе против. Некоторые пассивно — вроде тихого саботажа, а другие покрепче… А сколько молодежи в тюрьмах! Да и постреливают ребята здорово… Чем их теперь напугаешь?.. Всякие антисоветские группировки, как грибы, растут. Их вылавливают, а они опять.

— А у вас, Ледя, аполитичность совсем выветрилась?

Лицо Леди, когда-то приветливое и юное, уже покрылось морщинами раздумья и горечи. Казалось, что за эти 3–4 года он возмужал и переменился совершенно…

— Да, это уж что и говорить!.. Этак, пропуская молодежь через тюремный фильтр, ГПУ хоро-о-оших себе врагов готовит! Да все «классовыми врагами» и зовутся. А ведь, по существу, сама система себе же врагов везде создает… Ох, и будет же когда-нибудь взрыв! Сколько горючего материала в душе каждого… Сейчас много не размахнешься — очень уж жмет все вокруг. Но что потом будет!.. Ведь не забудут ничего!..

— Значит, встретимся, так сказать, на баррикадах?

Ледя не улыбнулся.

— Да что-ж… Придется, если доживем… Но и то верно: боевой народ — наши русаки. Вот говорили — мягкая натура, славяне. А ведь никак не сдаются! Везде бой идет — в каждой деревне, в городе, даже в лагерях… И нет мира нигде… Эх, какой же я дурак был, что стрелять не учился. Да, как следует… Тьфу, дьявольщина! Уж чему, чему, а этому делу теперь в первую очередь учиться нужно… Да вот, все думали — «обойдется»…. «Моя хата с краю»… — Ну, я то, хоть — мне что — я щенок был… А как, вот, вы, Борис Лукьяныч, не сказали нам насчет винтов?.. О том, что против большевиков к а ж д ы й должен брать винтовку — каждый скаут… А герли и волчата — патроны подносить… Если не хотят потом в беспризорниках бегать… Эх!..

Глава VII Прицел взят

Решай

Карательная политика ОГПУ не любит шутить. Ее конвейер не любит легко расставаться со своими жертвами. Всякие законы о гуманности советского правосудия — это, конечно, только слова на бумаге. А бумага, как общеизвестно, гнется под любыми дуновениями капризов владык…

И теперь в СССР есть люди, которые, по существу, не выходят ни на час из конвейера советской машины наказания. Тюрьма сменяется лагерем, лагерь — ссылкой, ссылка — высылкой, а потом все начинается сызнова. Много таких «классовых врагов», не выходящих на свободу, встречал я на своем советском пути. В большинстве случаев, это все священники и белые офицеры.

Мне лично «по штату» полагалось провести 5 лет в Соловках, потом столько же в ссылке (то-есть по назначению ГПУ) и потом еще 3 очистительных года в высылке. Всякими правдами и (значительно больше) неправдами мне удалось сократить все эти сроки, как без труда (но надеюсь не без удовольствия) могут высчитать мои читатели.

Осень 1930 года застала меня в милой Салтыковке — подмосковной местности, где жил мой брат. Я очутился там проездом, следуя из ссылки в высылку: из Сибири — в город Орел. Более 4 лет не видался я с родными, и даже сознание того, что через несколько часов нужно ехать дальше, не омрачало радости встречи. Если уж Соловки и Сибирь были в прошлом, — казалось, все худшее — сзади.

Целый вечер рассказывал я о своих приключениях и переживаниях. Было здесь и смешное, и трагичное, и трогательное, и страшное.

Брат молча курил папиросу за папиросой и задумчиво качал головой.

— Ну, и к какому ты выводу пришел после всего этого? — неожиданно спросил он меня в конце моих рассказов.

Я не нашелся сразу, что ответить.

— О чем это?

— Да вот, о советской действительности?

— Да какой же может быть иной, кроме самого пессимистического!

— Ну, слава Богу — значит, и твой оптимизм дал, наконец, трещину.

— Ну, уж сразу и трещину… Оптимизм — это не политический анализ, а, так сказать, точка зрение на мир. Но, вот, насчет «новой жизни» и соц-строительства — последние надежды, действительно, ушли бесповоротно… Нашей русской молодежи нет места в этой стране.

— Только вашей, как ты говоришь, непокорной молодежи нет места? А другим — мирно и сладко живется? Неужели, по твоему, кто-нибудь выиграл во всей этой идиотской истории, именуемой пролетарской революцией?

— Ну, чекисты, по крайней мере, выиграли.

— Во всяком государстве есть палачи, и им, как правило, сытно живется. И той сволочи, на которой держится советская власть и для которой жизнь и слезы человеческие — песок под ногами, — им тоже кое-как живется!.. Относительно, конечно. В старину дворник жил много лучше и, главное, спокойнее, чем какой-нибудь нынешний предисполкома… И вот, собралась такая шайка ни перед чем не останавливающихся людей, связала каждого взаимной порукой пролитой вместе крови и творит эксперименты…

В голосе брата слышалась сдержанная злоба.

— Так что же, по твоему, перебить эту сволочь?

— Поздно уже. Надо было раньше… Да не сумели. Сперва деликатничали, а потом не так взялись за борьбу. А теперь уже поздно — аппарат власти в их руках. Мы голыми руками ничего не сделаем.

— Так что же: faire bonne mine au mauvais jeu?[40]

— Ну, это уже к черту! А выход, по моему мнению простой — если тебе, как ты сам говоришь, нет места в этой стране, давай уйдем в другую!

— Драпать за границу?

— Ну, конечно… Не гнить же здесь, бессильно сжимая кулаки, и еще притворяться «энтузиастом социалистической стройки»… Вот, возьми — сколько хороших ребят хотело быть полезными стране… Этак по хорошему. Вот, и скауты, и сокола — да мало ли кто еще хотел быть просто русским, просто полезным России. Но ведь, как ни работай, все равно все это идет на пользу мировой революции и советской шайке… Вот, возьми себя: Сколько ты уже в сумме отсидел — годиков с 5? Ну, хорошо — ты: от тебя запах контрреволюции за версту слышен. А твои скауты — эти тысячи молодых голов, арестованных тогда вместе с тобой? А тысячи и тысячи других — там в лагерях?… А на воле — какое у них будущее — социалистического раба?…

Брат нервно закурил новую папиросу.

— Ты сам должен понимать, Боб, что без тебя бежать я не мог. А теперь… теперь — пора.

— Погоди, погоди, Ваня… Уж очень это все для меня оглушительно. Я, пожалуй, уже даже отвык от широкого взгляда на жизнь… Вся борьба была направлена на то, как бы словчиться, чтобы хоть сегодня-завтра быть живым и сытым. Дай толком оглядеться, да очухаться. За все эти годы я видал советскую жизнь только с оборотной стороны. Со стороны изнанки. Дай немного посмотреть на нее и с другой стороны. Ведь трудно же так молниеносно решать вопрос только с индивидуальной точки зрения…