Александр Пушкин - Переписка 1815-1825

• Название: Переписка 1815-1825
• Автор: Александр Пушкин
• Жанр: Публицистика

От редактора fb2 — файл со ссылками по feb-web.ru.

---

Le Père et la Mère de votre Comtesse Natalie de Kagoul sont ici depuis une semaine. Je leur ai lu en séance publique votre Онегин, ils en sont enchanté. Mais moi j'en ai fait une critique que j'ai gardé pour moi. Chakovskoï ne pourra pas en faire une [gran[de]] Octologie. — Votre fragment des Цыганы qui a paru dans la Полярная Звезда avec une suite que je ne connaissais pas, est peut-être le tableau le plus animé, du coloris le plus brillant que j'aye jamais lu dans aucune langue. Bravo, Bravissimo! Votre Кавказской Пленник qui n'est point un bon ouvrage a ouvert une carrière qui sera l'écueil de la médiocrité. — Je ne suis point un partisan de [po[ëmes]] longs poëmes; mais ces espèces de fragments démandent toute la richesse de la poésie; la forte conception d'un caractère et d'une situation. Войнаровски est un ouvrage en mosaïque composé de fragments de Byron et de Пушкин, rapportés ensemble sans beaucoup de réflexion. Je lui sais grâce pour la couleur locale. C'est un garçon d'esprit mais ce n'est point un poëte. Il y a plus de mérite dans les fragments de Наливайко. Il y a de la véritable sensibilité, de l'observation (j'allais dire de la connaissance du coeur humain), une intention heureuse et bien éxécutée, enfin un style pur et de la véritable poésie dans le Чернец, tant que Козлов parle d'après lui même; mais pourquoi a-t-il pris pour cadre une parodie du Giaour et finit-il par une longue paraphrase d'un passage de Marmion. Il a imité, et parfois très heuresement, voire narré rapide et les tours de phrase de Жуковский. Il doit savoir l'Anglais et avoir étudié Colleridge. —

Excuséz, mon cher ami, l'ennyeux de ma lettre, je vous écris par devoir et non d'abondance de coeur; je suis trop engourdi pour cela. Je vois a tous moments les [324] fautes de français et d'orthographe que je fais; sans avoir le courage de les corriger. Je n'écris pas par affaire d'amour propre; mais j'aurais voulu vous dire quelque chose de plus interressant. Imprimez donc plus vite vos Цыганы puisque vous ne voulez pas me les envoyer en manuscrit; écrivez moi de grace et faites mes compliments à votre frère que j'aime beaucoup, malgré que je n'ai fait que l'entrevoir. —

Je vous écrirai une autre fois plus en ordre sur votre tragédie. [325] [326]

170. К. Ф. Рылеев — Пушкину. 12 мая 1825 г. Петербург.

Дельвиг пересказал мне замечания твои о Думах и Войнаровском. Хочется поспорить, особливо о последнем, но удерживаюсь до поры: жду мнения твоего на письме и жду с нетерпением. Ты ни слова не говоришь о Исповеди Наливайки, а я ею гораздо более доволен, нежели Смертью Чигиринского старосты, которая так тебе понравилась. В Исповеди мысли, чувства, истины, словом гораздо более дельного, чем в описании удальства Наливайки, хотя наоборот в удальстве более дела. Ты прав, опасаясь, что Звездочка отнимет у меня много времени. Петербург тошен для меня; он студит вдохновение; душа рвется в степи; там ей просторнее, там только могу я сделать что-либо достойное века нашего, но как бы на зло железные обстоятельства приковывают меня к Петербургу. Ты обещаешь также поспорить с Бестужевым за обозрение, обещал прислать свое опровержение на Байрона и Бовля — и верно всё это отложишь в длинный ящик. Слышал от Дельвига и о следующих песнях Онегина, но по изустным рассказам судить не могу. Как велик Байрон в следующих песнях Дон-Жуана! Сколько поразительных идей, какие чувства, какие краски. Тут Байрон вознесся до невероятной степени: он стал тут и выше пороков и выше добродетелей. Пушкин, ты приобрел уже в России пальму первенства: один Державин только еще борется с тобою, но еще два, много три года усилий, и ты опередишь его: тебя ждет завидное поприще: ты можешь быть нашим Байроном, но ради бога, ради Христа, ради твоего любезного Магомета не подражай ему. Твое огромное дарование, твоя пылкая душа могут вознести тебя до Байрона, оставив Пушкиным. Если б ты знал, как я люблю, как я ценю твое дарование. Прощай, чудотворец.

Рылеев.

Маия 12 дня 1825.

Бестужев еще в Москве.

Адрес: Александру Сергеевичу Пушкину etc. etc. etc. [327] Ко мне адрес: в доме Американской Компании, у Синего моста.

171. Л. С. Пушкину. Первая половина мая 1825 г. Михайловское.

Жив, жив Курилка!
Как! жив еще Курилка журналист?
— Живёхонек! всё также сух и скучен
И груб, и глуп, и завистью размучен,
Всё тискает в свой непотребный лист
И старый вздор и вздорную новинку.
— Фу! надоел Курилка журналист!
Как загасить вонючую лучинку?
Как уморить Курилку моего?
Дай мне совет. — Да… плюнуть на него.

-

Вот тебе требуемая эпиграмма на Каченовского, перешли ее Вяземскому. А между тем пришли мне тот В.[естника] Евр.[опы], где напечатан 2-ой разговор лже-Дмитриева, это мне нужно для предисловия к Бахч.[исарайскому] Фонт.[ану]. Не худо бы мне переслать и весь процес (и Вестн.[ик] и Дамс.[кий] Жур.[нал]).

Подпись слепого поэта тронула меня несказанно. Повесть его прелесть — сердись он, не сердись — а хотел простить — простить не мог достойно Байрона. Видение, конец прекрасны. Послание, может быть, лучше поэмы — по крайней мере ужасное место, где поэт описывает свое затмение, останется вечным образцом мучительной поэзии. Хочется отвечать ему стихами, есть ли успею, пошлю их с этим письмом.

Гнедич не получил моего письма? Жаль, оно, сколько помню, было очень забавно. В том же пакете находилось два очень нужные — тебе и Плетневу. Что Плетнев умолк? Конечно бедный болен, Иль Войнаровским недоволен — к стати каковы мои замечания? надеюсь, не скажешь, что я ему кажу — а виноват: Войн[аровский] мне очень нравится. Мне даже скучно, что его здесь нет у меня.

Если можно, пришли мне последнюю Genlis — да Child-Harold — Lamartine [328](то-то чепуха должна быть!), да вообще что-нибудь новинького, да и Старину. [329] Талию получил и письмо от изд.[ателя]. Не успел еще пробежать: Ворожея показалась мне du bon comique [330]. А Хмельницкой моя старинная любовница. Я к нему имею такую слабость, что готов поместить в честь его целый куплет в 1-ую песнь Онегина (да кой чорт! говорят, он сердится, если об нем упоминают, как о драмм. писателе). В.[яземский] прав — а всё — таки на него сердит. Надеюсь, что Дель.[виг] и Бар.[атынский] привезут мне и Анахарзиса Клоца, который верно сердится на меня за то, что мне не по нутру Резвоскачущая кровь Гриб.[оедова].

Дельвигу объятия мои отверсты. Жду от него писем из эгоизма и пр., из аневризма и проч.

Письмо Ж.[уковского] наконец я разобрал. Что за прелесть чертовская его небесная душа! Он святой, хотя родился романтиком, а не греком, и человеком, да каким еще!

Тиснуть Сарское Село и с Нотой. Напрасно объявляли о Бр.[атьях] Разб.[ойниках]. Их бы можно [хорошо бы] напечатать и в Разн.[ых] Стих.[отворениях]. Богатая мысль напеч. Нап.[олеона], да цензура…. лучшие строфы потонут…

172. К. Ф. Рылееву. Вторая половина мая 1825 г. Михайловское.

Думаю, ты уже получил замечания мои на Войнаровского. Прибавлю одно: везде, где я ничего не сказал, должно подразумевать похвалу, знаки восклицания, прекрасно и проч. Полагая, что хорошее писано тобою с умыслу, не счел я за нужное отмечать его для тебя.

Что сказать тебе о думах? во всех встречаются стихи живые, окончательные строфы Петра в Остр.[огожске] черезвычайно оригинальны. Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на один покрой: составлены из общих мест (Loci topici). Описание места действия, речь героя и — нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен (исключаю Ив.[ана] Сусанина, первую думу, [331] по коей начал я подозревать в тебе истинный талант). Ты напрасно не поправил в Олеге герба России, Древний герб, с.[вятой] Георгий, не мог находиться на щите язычника Олега; новейший, двуглавый орел, есть герб византийский и принят у нас во время Иоанна III. Не прежде. Летописец просто говорит: Таже повеси щит свой на вратех на показание победы.

Об Исповеди Наливайки скажу, что мудрено что-нибудь у нас напечатать истинно хорошего в этом роде. Нахожу отрывок этот растянутым; но и тут конечно наложил ты свою печать. Тебе скучно в Петерб.[урге], а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа. Как быть. Прощай, Поэт — когда-то свидимся?

173. И. И. Козлов — Пушкину. 31 мая 1825 г. Петербург.

St. Pétersbourg, le 31 Mai 1825.

Mon cher Pouchkine,

Il m'est impossible de vous exprimer l'extrême plaisir que m'ont causé vos charmants vers; ce fut vraiment un délicieux instant dans ma vie et je vous en remercie chaudement. Ce n'est pas le peu de talent que je puis avoir, mais mon admiration pour le vôtre et le sincère attachement que je vous porte, qui justifient le premier hémistiche du 7-e vers; encore une fois merci et grand merci: il a été droit à mon coeur!

J'ai lu le 2-d chant de Эвгений Онегин; c'est un charme: j'ai lu aussi les poésies fugitives; parmi celles que je ne connaissais pas encore, j'en ai trouvé qui me paraissent inimitables: La fille de Czerni-Georges, les versets du Coran et deux Elégies surtout m'ont tourné la tête. Quand je veux faire des vers, je lis mon Byron, Joukovsky et vous, et tant bien que mal notre imagination fermente et je me mets à chanter. J'espère que votre triple inspiration ne m'abandonnera pas dans mon nouveau petit poème, c'est la Princesse Dolgorouky-Chérémétieff: je trouve que ce sujet est infiniment touchant. Je n'ose pas dire que la Дума de Reileeff, qui porte ce nom, soit sans mérite; mais il me semble qu'elle n'empêche pas de tenter un petit poème de 7 à 800 vers. Mon plan est fait et quelques fragments aussi, mais avant tout c'est ma Fiancée d'Abydos, qui viendra se présenter à votre porte.

Je vois votre frère et tous nos amis très souvent; Baratinsky nous arrive, dans quelques jours, ainsi que Viazemsky, mais en revanche Tourguénieff part; c'est une perte irréparable. Si vous lisez nos journaux, vous verrez que Boulgarine ne se rappelle plus qu'une seule chose, concernant Tourguénieff, c'est qu'il prend beaucoup de café et gobe des mouches en avalant ses craquelins. Nos journalistes deviennent de jour en jour plus plats. Vos deux Epigrammes contre celui de Moscou font mourir de rire, surtout Basile et Michel; ceux d'ici en mériteraient de semblables; mais si vous voulez du verbiage français dans un autre genre, lisez le nouveau poème de Lamartine sur Harold; malgré quelques beaux vers, c'est de ce galimatias double dont parle Beaumarchais. Je finis cette lettre peut-être beaucoup trop longue: pardonnez si j'ai osé vous traiter comme une ancienne connaissance, je vous demande votre amitié, cher Pouchkine, et fais des voeux ardents pour votre bonheur.