Евгений Воробьев - Высота

• Название: Высота
• Автор: Евгений Воробьев
• Жанр: Советская классическая проза

Воробьёв Евгений Захарович [р. 29.11(12.12).1910, Рига — 1990)], русский советский писатель, журналист, сценарист. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Ленинградский институт журналистики (1934). Работал в газете «Комсомольская правда». Награждён 2 орденами, а также медалями

Основная тема его рассказов, повестей и романов — война, ратный подвиг советских людей. Автор книг: «Однополчане» (1947), «Квадрат карты» (1950), «Нет ничего дороже» (6 изд., 1956), «Товарищи с Западного фронта. Очерки» (1964), «Сколько лет, сколько зим. Повести и рассказы» (1964), «Земля, до востребования» (1969-70) и др. В 1952 опубликована наиболее значительная книга Евгения Воробьева — роман «Высота» — о строительстве завода на Южном Урале, по которому поставлена еще более популярная кинокартина «Высота» (1957).

---

Евгений Воробьев Высота

Часть первая

1

День выдался ветреный, но ветер не несет свежести, он настоян на зное.

Еще утро, а белое солнце пышет неистово, как в полдень, и небо от зноя стало белесым.

Жара, жара! Куртки сброшены с плеч. Работают в майках, иные обнажены по пояс. Майки, кепки, косынки, штаны, платья — все выцвело. И сквозь подметки чувствуется раскаленный камень, железо.

У киоска, где продают газированную воду, толпятся строители. Вода здесь и в жаркие дни всегда холодная: ее выпивают прежде, чем она успевает согреться. Пьют, за отсутствием стаканов, из компотных банок. Весь день продавщица твердит одну и ту же фразу: «С сиропом или без?» Весь день ее торопят. Весь день у нее не обсыхают розовые от сиропа, липкие руки. В блюдце лежит мокрое серебро и медь.

Токмаков, разморенный, подошел к киоску и стал в очередь.

У киоска остановился самосвал, груженный доверху черноземом. От машины несло бензиновым чадом и перегретой резиной. Казалось, еще немного — не выдержит, размякнет, потечет краска с крыльев, с капота.

Из кабины, не заглушив мотора, вылез водитель. Лицо его, шея, грудь и голые руки лоснились от пота.

Надо и свой собственный радиатор залить. — Водитель шлепнул себя ладонью по животу.

— Разрешите?

— Валяй! А то и закипеть недолго.

Токмаков пропустил чумазого водителя вперед и обернулся.

В кабине сидела девушка в клетчатой косынке. Токмаков взглянул на ее разгоряченное лицо, на белый воротничок, облегающий смуглую шею, ухмыльнулся и подмигнул, приглашая девушку к киоску. Она отвернулась.

Водитель залпом осушил банку воды, вскочил в кабину и уехал.

Токмаков выпил воду не торопясь и пожалел, что взял с сиропом, — жажду не утолил. Он выплеснул остатки розовой воды на асфальт, и сладкая лужица испарилась мгновенно.

Ну и печет! Как говорит Пасечник, в такие дни куры мечтают, чтобы их ощипали.

Токмаков зашагал к домне, стараясь держаться тени от заборов и построек. Потом свернул в сторону и пошел по аллейке доменного сквера, приглядываясь к деревцам. Какие они все хилые, тщедушные! Может, не подростки это, а карлики? Неужели деревце с такими мелкими листиками — клен?

Токмаков сорвал листик, помял его. Листик был ломкий, темно-бурый, а изнанка его, шерохова-тая, с ворсинками, была еще темнее — копоть въелась во все поры. Иные листики покоробились, свернулись в трубочки. Токмаков бросил листик. На пальцах остался черный след.

Трава в сквере тоже была грязно-серой от копоти и никла под ее тяжестью.

Впереди, прямо на аллейке, самосвал выгрузил чернозем. За холмом, перегородившим дорогу, возле водоразборной колонки, Токмаков увидел девушку в клетчатой косынке и водителя — тот подставил затылок под мощную струю воды, а девушка, смеясь, все больше отвинчивала кран гидранта.

«Вот это душ!»

Жара показалась Токмакову еще невыносимее, он прибавил шагу.

— Эй, товарищ! Не ходите по газону!

Токмаков свернул обратно на аллейку и полез, проваливаясь по колено, прямо через холм.

Земля была рыхлая, жирная. Еще не выветрился ее запах, она еще не утратила первоначальной черноты я сырой прохлады, которую Токмаков ощущал коленями.

— Безобразие! Смотрите, нашу землю топчет! — Девушка дернула водителя за мокрую майку. Тот отмахнулся и продолжал плескаться под краном.

— Ну и характерец у вас! — Токмаков начинал увязать в рыхлой земле. — По газонам — нельзя. Дорожку загородили. Лучше помогите выбраться, пока я земли не наелся.

— Другой дороги не нашли?

Девушка нехотя протянула Токмакову руку и резко отдернула ее, как только тот выбрался на дорожку.

— Некогда! — Токмаков затопал, отряхиваясь. — Спешу под душ. — Он кивнул в сторону води-теля, блаженно фыркающего и крякающего под струей.

— Не торопитесь, здесь очередь. — Девушка подбежала к гидранту, наклонилась и стала пить.

Токмаков тоже подошел к крану, нагнулся и подставил губы под струю, игриво толкнув плечом девушку.

Девушка отпрянула.

— Делать вам нечего!

Токмаков досыта напился и вытер рукой губы.

— Зря нервничаете. Отличная водица! А делать мне действительно нечего. Бюллетень! — Токмаков похлопал по карману спецовки.

— Оно и видно: тяжелобольной. Только рельсы таскать! — Девушка вскочила в кабину. — Не забудьте кран закрыть. Если здоровье позволит…

Самосвал дернулся с места и уехал.

«Откуда она взялась, эта недотрога?»

Токмаков посмотрел на хлещущую из гидранта воду и крепко завинтил кран.

Он хотел было проведать своих монтажников и направился к подножию домны, но заметил в той стороне долговязую фигуру Дерябина. Старший прораб Дерябин стоял спиной, покачиваясь с пяток на носки; в руках, заложенных за спину, он держал свернутый в трубку чертеж. Дерябин смотрел вверх, и Токмаков поспешно свернул влево, довольный тем, что остался незамеченным.

Токмаков прошел мимо листа фанеры, на котором висела газета «Каменогорский рабочий». Газету вывесили утром, а она пожелтела и обесцветилась так, словно солнце жгло ее все лето. Рядом, на щите, Токмаков прочитал: «Осталось 77 дней до пуска домны». Крупные красные семерки смотрели из квадратного окошечка, выпиленного в фанерном щите.

Всего каких-нибудь шесть дней не был Токмаков на стройке.

Оказывается, за шесть дней можно отвыкнуть от неумолчного гама.

Сегодня трубы, цилиндры, резервуары самой причудливой формы казались ему более внушительными, чем обычно. Он успел отвыкнуть от деталей домны, если только можно называть «деталями» сооружения, рядом с которыми люди выглядят карликами.

Но человек чувствует себя среди этих железных великанов уверенно и дает им названия, сравнивая с предметами домашнего обихода, одежды, утвари. Так появились «свечи», «граммофоны», «башмаки», «самовары», «рукава», «коромысла», «штаны», «подсвечники», «серьги». И только царгу все называли царгой, хотя так и напрашивалось сравнение с браслетом, с обручем или с поясом, — весь кожух домны состоит из этих гигантских поясов, поставленных один на другой и сваренных вместе.

Токмаков увидел много нового в переменчивом пейзаже стройки.

Домна вытянулась за эти дни вверх.

Теперь, стоя у ее подножия, приходилось сильно запрокидывать голову, чтобы следить за монтажниками, работающими на высоте.

Конечно, хорошо, что монтажники забрались за шесть дней так высоко. Но обидно, что все сделано без тебя.

Кто-то закричал сверху. Кажется, Пасечник. Что случилось? Пасечник размахивает руками, виден его искаженный рот. С кем же он переговаривается? Ах, с Матвеевым!

Токмаков сразу и не заметил старика.

— Эй, там, наверху! — надрывался Матвеев. — Опять у вас все замерзло?

Матвеев изнывал от жары. Он снял кепку и вытер лысину.

— Наше вам с кисточкой, товарищ прораб! — донеслось сверху.

Это снова кричал Пасечник. Он беззаботно шагал на высоте по узкой-узкой балочке. Токмаков погрозил ему кулаком.

— Уже грозишь? Значит, выздоровел на сегодняшний день! — кто-то хлопнул Токмакова по больному плечу.

Токмаков вздрогнул, круто обернулся и увидел Гладких.

— Это ты ладно придумал, что вышел на работу! Главное сейчас что? Главное сейчас, в свете последнего решения, — сборка на земле. Это я тебе как группарторг говорю. Надо тебе, Токмаков, целиком сесть на этот участок.

Токмаков отмахнулся:

— Ладно, ладно!.. У меня еще бюллетень. А ты. Гладких, о своей службе не забывай. Пасечник опять там без монтажного пояса разгуливает…

Но Гладких этого уже не слышал. Он побежал за кем-то вдогонку, ему нужно было обеспечить чью-то явку на какое-то собрание. Вечно Гладких кого-то зовет, разыскивает.

Но самого Гладких никто из монтажников не ищет, он никому не нужен. Как про него говорит Пасечник — льет воду на ветряную мельницу.

— Константин Максимович! Добрый день! — донесся мальчишеский голос.

— Здравствуй, Борис!

Борис сдернул кепку, и вихор встал на его темени торчком.

Токмаков подошел к лебедке, пожал Борису руку. Тот, весьма довольный, осмотрелся: все ли видели, что прораб здоровался с ним за руку?

— Наверху уже были? — Борис показал на макушку домны.

— Не собираюсь.

Токмаков намеревался сегодня лишь проведать своих монтажников, не вмешиваясь ни во что. Но не прошло и получаса, как он уже сидел, свесив ноги, на раскаленной солнцем стальной трубе. Перед ним был разостлан чертеж. Токмаков озабоченно потирал лоб.

Возле трубы стоял Матвеев. Он почесывал лысину и оправдывался:

— В натуре все правильно…

— В натуре, в натуре!.. А для чего тебе чертеж дан? Опять не прочитал как следует? Теперь возись, перевязывай!