Евгений Воробьев - Высота

• Название: Высота
• Автор: Евгений Воробьев
• Жанр: Советская классическая проза

Воробьёв Евгений Захарович [р. 29.11(12.12).1910, Рига — 1990)], русский советский писатель, журналист, сценарист. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Ленинградский институт журналистики (1934). Работал в газете «Комсомольская правда». Награждён 2 орденами, а также медалями

Основная тема его рассказов, повестей и романов — война, ратный подвиг советских людей. Автор книг: «Однополчане» (1947), «Квадрат карты» (1950), «Нет ничего дороже» (6 изд., 1956), «Товарищи с Западного фронта. Очерки» (1964), «Сколько лет, сколько зим. Повести и рассказы» (1964), «Земля, до востребования» (1969-70) и др. В 1952 опубликована наиболее значительная книга Евгения Воробьева — роман «Высота» — о строительстве завода на Южном Урале, по которому поставлена еще более популярная кинокартина «Высота» (1957).

---

— Как бы ножки не застудили.

Катя вздрогнула, Пасечник шел рядом.

— Я с детства босиком привыкшая.

— Простудитесь! Охрипнете. Кто тогда частушки споет кавалеру? «Ох, ох, не дай бог», — запел Пасечник, передразнивая Катю. — А если дождь хлынет?

Оба посмотрели на небо. Ветер был бессилен разогнать плотные грозовые тучи. Они зловеще чернели.

Верхушки деревьев раскачивались под порывами ветра, вся природа жила предчувствием грозы. Вода в пруду была взъерошена ветром.

— А вы бы мне зонтик подарили, — фыркнула Катя. — Никогда, — она вздохнула, — зонтика в руках не держала…

— Что зонтик! Я вам другие дары припас.

— Это какие же?

— Ночь вот эту, например, могу подарить. Пруд этот. Сеть могу подарить особую, чтобы звезды ловить.

— Чудной вы какой!

— Я не чудной, — сказал Пасечник серьезно. — Я заколдованный. Хотите — горы подарю? Полночь наступит — пожалуйста, берите. Заря взойдет — тоже ваша будет.

— И верно, к полночи дело, — встревожилась Катя. — Как бы и вправду гроза не приключилась. А мне на тот берег добираться. Еще опоздаю.

— От мамы с папой небось за банкет попадет? — спросил Пасечник с усмешкой.

— Нет у меня ни отца, ни матери. Мать давно умерла. Отца Гитлер убил. Не заругают родители! Круглой сиротой на свете живу.

Она резко отвернулась от Пасечника и быстро зашагала. А он шел рядом и молчал, смущенный своим не уместным злословием…

— Катька-а-а! — донесся откуда-то издалека голос Хаенко.

Катя на ходу сунула ноги в туфли и быстро, как только могла, направилась к перекрестку аллей. Там под фонарем показались Хаенко, Одарка и еще кто-то.

Пасечник остался стоять в темной аллее.

— Ну куда же ты девалась? — встревожилась Одарка. — Последний катер уходит. Опоздаем!

Хаенко пошел Кате навстречу.

— Отшила голубчика? Порядок. — Он осклабился и спросил весело: — Хочешь, я тебе фокус покажу? Айн, цвай, драй и — «Три семерки». — Хаенко вытащил из кармана недопитую бутылку портвейна: — Не пропадать же товару, раз плачено… Ну-ка держи.

Хаенко ловко вытащил зубами пробку и достал из кармана две стопки.

— Сейчас мы для бодрости организма…

Катя стояла в оцепенении, смотрела на Хаенко отсутствующим взглядом.

— Чего уставилась? — спросил Хаенко. — На мне узоров нету.

Катя выхватила у него бутылку, с силой швырнула ее о фонарный столб, бутылка вдребезги разбилась, Катя, не оборачиваясь, пошла.

А Хаенко остался стоять под фонарем, держа в пятерне стопки, украденные в ресторане…

Токмаков вел домой подвыпившего Бориса, заботливо взяв его под руку.

— К-константин Мак-ксимыч! — разглагольствовал Борис. — Мы с в-вами живем в эпоху войн и р-революций…

Токмаков снисходительно посмеивался, глядя сверху вниз на оратора с торчащими мальчишескими вихрами.

— Вам К-константин Мак-ксимович, хорошо смеяться — говорил Борис с горечью. — Вы на войне ротой, батальоном командовали. Ордена у вас. А я в-вот… Ни в одной в-войне, ни в одной р-революции не участвовал…

Борис остановился у телеграфного столба и приложился к нему лбом.

— Как голова гудит!

— Сейчас-то не голова, а столб гудит. Токмаков бережно разлучил Бориса со столбом.

— Не горюй, Борис! Ты же будущий верхолаз!

— А верно, К-константин Мак-ксимович, что верхолаз — как р-разведчик на фронте? Всем другим строителям дорогу прокладывает.

— Ты лучше сам сейчас с Дороги не сбейся. Не забыл, где твой дом?

Борис неопределенно показал рукой куда-то вперед.

Подойдя к калитке, Борис приосанился, он старался твердо ступать, но это плохо удавалось, ноги заплетались.

— Вы з-заходите, — настаивал Борис.

Токмакову пришлось войти в дом вместе с Борисом, поддерживая его.

— Батюшки! Где же это ты так сподобился? — всплеснула руками Дарья Дмитриевна и с ужасом оглядела Бориса.

— Простите его, пожалуйста, — заступился Токмаков. — Вот — доставил героя.

— Первая получка, мама. Р-рабочий класс гуляет. А это прораб мой, К-константин Мак-ксимыч.

— Тсс! — испугалась Дарья Дмитриевна и перешла на боязливый шепот. — Не дай бог отец услышит.

Она вызвала из комнаты Машу и попросила ее сейчас же уложить Бориску в постель.

Маша без особой приветливости поздоровалась с Токмаковым и попыталась отвести Бориса, но тот вдруг заартачился:

— А я с Машкой не пойду. Я с К-константин Мак-ксимычем пойду!

Чтобы избежать лишнего шума, Токмаков отправился в комнату Бориса. Снял с него ботинки, уложил.

— Дайте я его раздену, — смутилась Маша. — Что вы с ним возитесь?

— Отстань! Это наше м-мужское дело… И народы Азии на нас смотрят, — забеспокоился вдруг Борис, тыча голой ногой в карту мира, куда-то в восточное полушарие.

— Конечно, смотрят народы, — поддержал Токмаков с готовностью. — И очень внимательно. А ты, брат, в таком виде.

Когда Борис угомонился и как будто заснул, Токмаков выслушал слова благодарности от Дарьи Дмитриевны, от Маши и начал прощаться.

— Может, чайку выпьете на дорогу?

— Нет, спасибо. Поздно уже. Я к вам в воскресенье приду. Если, конечно, ваше столь горячее приглашение остается в силе.

— А вы, оказывается, злопамятный! — смутилась Маша. — Я вас еще раз приглашаю.

— Ну если еще раз, приду обязательно.

6

Вешалка большая, но не найти свободного крючка. Все увешано кепками, фуражками, картузами. Начальнические картузы из парусины. Висит шляпа, измятая, выцветшая и запыленная до потери естественного цвета, — значит, и Нежданов здесь.

В комнату вносят баллон с газированной водой. Баллон держат в оцинкованном ящике, набитом льдом. Не закрывается крышка ящика, баллон все время шипит. Стаканы переходят из рук в руки.

Сквозь раскрытые окна доносится смутный гул стройки. Резко выделяются только гудки паровозов и пневматические очереди клепки.

За окнами — отсветы электросварки, прожекторы, мощные фонари, полосы света от снующих мимо машин.

Оперативка вот-вот начнется. Не всем хватило места за большим столом, иные сидят у окон, вдоль стены.

— Ты что меня уговариваешь? Что я — девушка? — гремит главный диспетчер Медовец.

На прораба, тоже не очень низенького роста, Медовец смотрит сверху.

— Вот увидите, Михаил Кузьмич! — Прораб заискивающе подымает глаза. — Вы мне только пиломатериалов подбросьте. Много мне не нужно. Ну хотя бы пяток платформ. Сразу всем участком с места рванусь!

— Як та кляча! — громыхает Медовец. Он бережно трогает своей ручищей верхнюю пуговицу прорабовского кителя и продолжает вполголоса: — Ты кинокартину «Индийская гробница» бачив? Не бачив? Зря! Там один магараджа хотел заживо похоронить свою любовницу. Изменила она ему. С одним хлопчиком. Ты меня чуешь? Алло!.. И вот стоит эта самая бабенка и смотрит в окошко, как ей индусы гробницу строят. А индусы босые, надо считать, в одних трусах. Копают землю мотыгами, трамбуют ее деревянными ступами. И в этот самый трагический момент слышу голос в зале, впереди: «Надо было Матюшину поручить стройку. Матюшин ту гробницу за пять лет не построил бы. Такая же у него на участке механизация… И бабенка эта через него спаслась бы». — Медовец затрясся от приступа смеха. — Да чего ты рукой машешь? Алло! Чистая правда! Какие могут быть шутки?..

Одни входят в комнату, громко здороваясь, и тут же начинают между собой споры или как бы продолжают споры, начатые давно и лишь временно прерванные. Другие входят молча, держатся в тени и садятся в дальнем углу, за печкой.

В углу за печкой сидел и Токмаков. Сегодня его впервые пригласили на совещание.

Управляющий трестом Дымов увидел Токмакова на площадке уже к концу дня, когда тот собрался уходить, и сказал:

— Будьте сегодня к восьми. У нас оперативка — как Футбольный матч. Состоится при любой погоде. Даже в воскресенье.

«В восемь вечера меня у Берестовых будут ждать, — подумал Токмаков с досадой. — Вот так напился чаю с вареньем! И Борис ушел. Не с кем записку передать, извиниться!»

И все-таки Токмаков скорее обрадовался, чем огорчился, — уж очень лестным было приглашение Дымова.

Дымов сидит на председательском месте, в конце длинного стола, и что-то пишет. Его мощные покатые плечи опущены. Справа от Дымова — главный инженер Гинзбург, Глаза полузакрыты; у него, как всегда, сонный вид. Гинзбург — в вылинявшей холщовой куртке со следами не то бетона, не то извести и в таких же, некогда синих, штанах. Гинзбург сосет потухшую трубку, а Дымов, глядя на трубку, морщится и с подозрением следит: не горит ли?

Слева от Дымова стенографистка. На стене за спиной чертеж — доменная печь в разрезе.

Корреспондент газеты «Каменогорский рабочий» Нежданов протирает очки и оглядывает соседей прищуренными глазами. Выражение лица у него насмешливое и в то же время беспомощное. На висках, возле ушей и на переносице видны вдавлинки от очков. На столе перед Неждановым блокнот.