Евгений Воробьев - Высота

• Название: Высота
• Автор: Евгений Воробьев
• Жанр: Советская классическая проза

Воробьёв Евгений Захарович [р. 29.11(12.12).1910, Рига — 1990)], русский советский писатель, журналист, сценарист. Участник Великой Отечественной войны. Окончил Ленинградский институт журналистики (1934). Работал в газете «Комсомольская правда». Награждён 2 орденами, а также медалями

Основная тема его рассказов, повестей и романов — война, ратный подвиг советских людей. Автор книг: «Однополчане» (1947), «Квадрат карты» (1950), «Нет ничего дороже» (6 изд., 1956), «Товарищи с Западного фронта. Очерки» (1964), «Сколько лет, сколько зим. Повести и рассказы» (1964), «Земля, до востребования» (1969-70) и др. В 1952 опубликована наиболее значительная книга Евгения Воробьева — роман «Высота» — о строительстве завода на Южном Урале, по которому поставлена еще более популярная кинокартина «Высота» (1957).

---

Вадим, большелобый и сероглазый, слушал, как всегда, внимательно и молчал, стараясь точно запомнить все распоряжения Токмакова.

Бесфамильных опасливо посматривал вверх, бормотал себе под нос и смешно морщил веснушчатый лоб, — так он хмурил несуществующие брови. Могучая грудьвся в веснушках, была открыта, ветер забирался к нему за пазуху.

Борис был счастлив, что его послали наверх. Правда, не на самую верхушку домны, но все-таки наверх. «Константин Максимович! — снова прозвучал в ушах звонкий, ломающийся голос. Борис выговаривал в его имени-отчестве все буквы до одной. — Так буду стараться!.. Вы сами увидите!»

Пыль на время улеглась. Токмаков вновь увидел людей на верхушке домны.

Царга раскачивалась, трос ерзал на крюке, испытывая его выносливость и хватку, пробуя вырваться из своего глубокого узкого ложа. Снизу этот крюк, высотой в рост человека, казался совсем маленьким.

Двумя канатами-расчалками, оттянутыми в противоположные стороны, такелажники сдерживали царгу. Одна расчалка тянулась к верхушке каупера, вторая — к пылеуловителю.

И вот ветер — он вел себя теперь, как буян, — сильно дернул царгу, и расчалка, протянутая к кауперу, лопнула.

На площадке было шумно, но сухой треск, с которым лопнула расчалка, услышали все; этот звук был подобен выстрелу.

Катя закричала, словно только она одна и видела — стряслась беда! Она себя не слышала и не понимала, что именно кричит. Но Токмаков и сам все видел, а там, наверху, видят еще лучше. Если не натянуть новую расчалку, лопнет и вторая, и тогда царга, раскачиваемая ветром, станет игрушкой стихии.

Царга «заиграла» сильнее. Ее швыряло в стороны, она неслась по какой-то сумасбродной кривой, начинала крутиться то влево, то вправо, и обрывок троса болтался под нею.

Нечего было и думать о том, чтобы посадить сейчас царгу на свое место. Она ударит о домну, сомнет дощатые подмости на ее верхушке, погубит людей. От удара может лопнуть по швам и сама царга, сваренная из стальных листов.

Тревожный гул голосов. Чье-то «ах!». Девичий вскрик.

Токмаков тоже увидел, как человек ухватился за дощатые подмости царги и повис, раскачиваемый вместе нею в воздухе. Он ухватился за царгу в тот момент, когда ее пронесло над головами монтажников. Через плечо у него висел моток троса. Подтянувшись на руках, он ловко взобрался на верткие подмости.

Когда пыль слегка улеглась, Токмаков различил синий комбинезон и рыжеватую шапку волос.

— Коля! — крикнула Катя.

Она закрыла лицо руками, но тут же снова отняла их и ухватилась за концы косынки.

— Пасечник? — закричал Нежданов, живо обернувшись к Кате.

— А то кто же! — грубо бросила Катя. — Протри свои стекла.

Метельский, который стоял где-то по соседству с Катей, зажмурился, ноги его подкосились, и он опустился на землю.

Флягин тоже увидел Пасечника, повисшего на царге. Флягин схватился за «лейку», но тут же опустил ее. Слишком высоко, да и пыль мешает. Вот если бы с той верхней площадки — какие изумительные кадры он мог бы заснять!

Из трансформаторной будки вышла Одарка и встала рядом с Катей. Она посмотрела вверх, на царгу, — искала взглядом Вадима.

А наверху Пасечник делал то, что задумал. Он встал на подмости во весь рост, шагнул раз, другой и, прижимаясь к царге, начал разматывать трос. Потом, взобравшись на царгу, привязал к оборванной расчалке новый трос и помахал товарищам, словно хотел сказать: «Давно ждал такой работенки».

Он уселся на борту, свесив ноги, безмятежно, как на качелях.

Карпухин даже крикнул:

— Ну и артист! Король воздуха!

— Как под куполом цирка! — подхватил Нежданов. — На трапеции.

— Зачем цирк? — сказал Баграт. — Без сетки работает.

Пасечник посидел так с минуту. Затем круто повернулся всем туловищем, съехал животом и грудью по царге снова на подмости и ухватился за их край. Когда Царга вновь стала приближаться к домне, он повис на вытянутых руках, готовый к прыжку.

Как только царга оказалась над домной, Пасечник разжал пальцы и ловко спрыгнул на площадку.

Он с удовольствием притопнул, ощутив себя снова на домне, и подмигнул рядом стоящему Борису. Тот подался к Пасечнику, собрался что-то сказать, но только заплакал.

Пасечник проводил взглядом свои недавние качели, отнесенные ветром в сторону, в серое от пыли небо.

Расчалку, привязанную Пасечником, подали на каупер, натянули, и царга заметно успокоилась.

Но ветер дул с прежней силой.

От подмостей, которыми была обшита неприкаянная царга, уже оторвалось несколько досок. Сорвался и полетел вниз фанерный щит с лозунгом: «Ни минуты простоя на домне „Уралстроя“!» Потеряв равновесие, упал и со звоном разбился зеркальный прожектор…

11

Токмаков не спускал глаз с царги. Уже от одного этого зрелища он чувствовал физическую усталость, крайнюю ее степень, почти изнеможение, будто сам он все время держал на весу какую-то невыносимую тяжесть, будто нервы и жилы его были вплетены в трос вместе со стальными нитями.

«Где же застрял Матвеев? — тревожился Токмаков. — Впрочем, без лестницы старик спускается, по уголкам… Скорей бы сюда! А я — сразу наверх».

Шесть витков в тросе, по тридцать семь ниток в витке — подходяще. Но как подсчитать ветровую нагрузку? Шутка ли — сто пятьдесят квадратных метров паруса. Прямо как шхуна.

У Токмакова совсем пересохло во рту от горячего ветра. Неужели это вчера вечером он пил у Берестовых чай с вареньем? И кто отодвинул вчерашний день на такое огромное расстояние от сегодняшнего утра? Маша и не подозревает, какое у него сегодня утро… Ничего с этой подъемной мачтой не сделается. И трос должен выдержать. Вовремя он заменил трос, взял более прочный.

Восьмикратный запас прочности — хорошо. А десятикратный — еще лучше.

Опять дернуло царгу, опять ее погнало в сторону. Все сильнее игра ветра.

Жаль, царгу не удалось посадить на пылеуловитель. Царгу нельзя также опустить на землю и отложить подъем. Для этого нужно обогнуть злополучный трос, а как это сделать, когда царгу шатает?

Значит, все-таки единственный выход — посадить груз на место. И сделать это нужно как можно скорее.

Вдруг ветер разбушуется еще сильнее? Или несчастье с тросом?

Наверно, наверху выбились из сил, да и людей не хватает. Послать сейчас людей наверх своей властью Токмаков не имеет права. Но добровольцы?

И, как всегда в самые трудные минуты жизни, Токмаков обратил свою надежду, веру и тревогу прежде всего к товарищам по партии. Он подбежал к людям, наблюдавшим за подъемом, остановился на полдороге, показал рукой на верхушку домны и голосом, неожиданно громким для самого себя, крикнул, перекрывая шум ветра:

— Коммуни-и-исты, впере-од!..

Он прокричал эти два слова тем зычным командирским голосом, который ему самому всегда казался чужим, но который хорошо знали когда-то его саперы, — голосом, полным страсти и вдохновения, непреклонной воли и отваги, требовательным и в то же время задушевным.

Токмаков первый рванулся к лестнице литейного двора, начинающей лабиринт лестниц, лесенок, настилов, подмостей и скоб, ведущих наверх, но, не добежав до лестницы, остановился и махнул рукой.

Мимо него пробежал, затягивая на ходу монтажный пояс, Баграт, тяжело протопал электросварщик Шереметьев, прошел своей неторопливой походкой Карпухин, прошел, что-то крича на ходу, Гладких, очень неуверенно, спотыкаясь на ровном месте, прошагал Метельский, промчался, ни на кого не глядя и никого не видя, Нежданов в своей грязно-бурой шляпе, напяленной глубоко на уши.

«А этот, в очках и в шляпе, куда прется?» — подумал Токмаков с раздражением.

Флягин, которому Нежданов на ходу, не оборачиваясь, бросил: «Вперед!», снял было с шеи ремешок от «лейки», поискал глазами, кому бы ее доверить, увидел, что Нежданов уже взбирается по лестнице, повесил «лейку» обратно на грудь и остался стоять, где стоял.

Рядом с Флягиным, заложив руки в карманы, стоял Хаенко. Куртка у него держалась на обрывках закрученной медной проволоки.

— Вон их сколько туда полезло! — показал Флягин наверх и добавил, оправдываясь: — Толкучка! Приличного кадра снять не дадут.

— Факт, не дадут! — подтвердил Хаенко. Флягин покосился на него.

— Пожалуй, и места там не нашлось бы… Для всех…

— Факт, не нашлось бы! — сказал Хаенко уже с явной издевкой. — А меня, собственно, туда и не звали, Ты тоже беспартийный?

Флягин ничего не ответил и отошел от Хаенко подальше.

Лебедчик Метельский поднялся по лестнице самым последним. Чем выше он подымался, тем нерешительнее становились его шаги. Он с ужасом посмотрел вверх, потом вниз. Колени подогнулись, его ударило в пот, будто окунули во что-то холодное и липкое, и он сел на ступеньку, закрыв глаза, обхватив руками шаткие перильца.