Николай Романов - Встреча с границей

• Название: Встреча с границей
• Автор: Николай Романов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1966

«Встреча с границей» — это повесть о людях, которым доверено самое дорогое — охрана священных рубежей нашей Родины. Вместе с главным героем молодым солдатом Николаем Ивановым, от имени которого идет повествование, мы знакомимся с боевыми буднями одной из отдаленных пограничных застав, буднями, полными напряженного труда, юношеских дерзаний, настоящей романтики.

Граница требовательна, строга к каждому, кто связал свою судьбу с ней. Здесь заслужить «аттестат зрелости» нелегко. Нужна большая сила воли, мужество, стойкий характер, мастерство, чтобы быстро и вовремя пресекать происки империалистических разведок и их агентуры.

О том, как с помощью товарищей и коллектива молодые солдаты становятся опытными воинами, как закаляется их характер в борьбе с трудностями, проявляется подлинная доблесть в схватках с врагами Родины, и рассказывается в книге. С большой любовью, теплым лиризмом рисуются образы солдат, говорится о чистоте и искренности их чувств, благородстве помыслов, высоких духовных идеалах.

Автор повести — Н. А. Романов, генерал-лейтенант запаса, член Союза журналистов.

---

Все молчали. Да и как говорить после команды «смирно»? Пауза была мучительной. От напряженного ожидания лицо старшины Аверчука стало свекольного цвета.

— Стало быть, никто не бросал? Окурок сам прискакал с соседней заставы? Хорошо.

Он набрал полные легкие воздуха:

— Напра-во! Шагом марш! Бегом марш! Раз-два, раз-ва, раз-ва... — частил старшина, направляя нас по замкнутому кругу. Потом он перестал считать, но дружный топот ног все еще выговаривал: «Аз-ва, аз-ва, аз-ва...»

Пошли на пятый круг. В хвост пристроилась молодая овчарка, еще не познавшая утомительных часов служебной тренировки, и, визжа от удовольствия, хватала за пятки левофлангового Гали. Тот несколько раз пытался образумить разыгравшегося пса, пока сам не растянулся на скользкой дорожке. Шаг сбился. Слышался уже беспорядочный топот и тяжелое дыхание бегущих.

Первым не выдержал Петька Стручков. Он вдруг захромал, начал отставать и в конце концов побрел шагом. Недалеко ушел от него и Топор — он тоже стал припадать на одну ногу. С каждым новым кругом строй все редел и редел. Под конец бежали только Янис Ратниек, Иванов-второй, Ванюха Лягутин и я.

Старшина, по-видимому, был удовлетворен результатом проведенной операции. Он опять собрал всех вместе, построил.

— Ну, теперь не будете бросать окурки где попало? Не надо повторять, что для курения отведено специальное место? Вопросы есть? Разойдись!

Кроме Топора, все, попавшие в строй, были некурящими, а «курцы», как их именовал старшина, находились в наряде или просто не оказались под рукой. Именно это обстоятельство и было главной темой вечерних разговоров.

— Мы не лошади, чтобы гонять нас на корде по кругу. — слышался мрачный бас Потехина-Топора. К нему визгливо подлаживался Гали. А горючий материал подбрасывал Петька Стручков.

Иванов-второй ухватил меня за локоть;

— Слышишь?

— Придется давать бой.

— А кого защищать?

— Заставу, секретарь, заставу. Ее доброе имя.

— Поэзия, Коля-Николай, поэзия. А жизнь — это проза. Жизнь — это Аверчук, Топор, Гали и твой длинноногий земляк.

— Свалил всех в кучу. Помнишь, что тебе недавно сказал Ванюха Лягутин? Секретарю можно бы быть и потолковее.

А наутро, совсем некстати, я услышал доносившийся из канцелярии голос старшины Аверчука. Он с кем-то делился по телефону:

— Как дела? Как сажа бела! Ну и напихали вы мне, науравнивали. Связать бы всех в кучу да около вашей канцелярии вытряхнуть. Знаем, как отбирают, не первый год служим. Что?.. И у нас эти строгие приказы были, а все равно действовали по пословице: отдай боже, что себе не гоже. Ну приезжай, посмотришь. Молодые? Этих я вымуштрую, будут по струнке ходить. Ты мою хватку знаешь. Что?.. Майор? Кремень! Понравился. Главное, миндальничать, философствовать не любит. Мне такие по душе. Ну бывай. Маришке привет!

Старшина вышел из канцелярии тяжелой, валкой походкой, должно быть, своей собственной, а не той, что демонстрирует перед строем, и подозрительно посмотрел в мою сторону:

— Слышал?

Я промолчал, хотя мог бы ответить: «А что я должен делать? Уши ватой заткнуть? По инструкции дежурному по заставе уши ватой затыкать не полагается».

— Про уравниловцев ничего не говорилось. Понял? А что я из вас настоящих солдат сделаю — никакой тайны в том нет. Это — моя обязанность. Вы прибыли сюда не за какой-то там романтикой. Слышал когда-нибудь: «воинская повинность»? Вдумайся в это: «п о в и н н о с т ь»! Призвали — служи, исполняй приказы, инструкции, наставления, исполняй четко, быстро, не раздумывая. А что это за солдат, который идет жаловаться, что его заставили трамбовать стойла в конюшне?

«Ну и злопамятный, — подумал я, — инцидент на учебном пункте до сих пор не дает ему покоя». Значит, я первый на очереди, из кого будут делать «настоящих солдат».

— Ну, понял что-нибудь?

— Так точно, понял!

Но на сей раз фраза «Так точно» потеряла свой электрический заряд. Аверчук снова стал проверять, насколько я прочно знаю обязанности дежурного по заставе, хотя вчера перед заступлением в наряд полчаса экзаменовал меня в канцелярии.

ПРОЩАЙ, АЛЕША!

— Ты когда вернешься с границы?

— К вечеру. А что, Алеша?

— Ничего. Просто так.

Нет, не просто так. Два часа дня, а ефрейтор валяется на койке. Движения вялые, полусонные. Таким я его еще ни разу не видел. Неужели и этого придавила тяжелая лапища Аверчука? Вчера Железняк сдавал отопление. Приезжий техник восхищался работой, приглашал к себе, обещал доложить командованию отряда, намекал на денежную премию. А старшина Аверчук ухмылялся: дескать, охота тебе, чудаку, возиться с этими трубами, да еще после демобилизации. Добро бы дело делал. Наплачешься с твоей системой. За водой следи, за температурой котла следи, в расширительный бачок на чердаке заглядывай. Своего техника-смотрителя надо иметь. Изобретатели! Встречался ему еще один такой на старой заставе. Пора, говорит, думать о малой механизации, чтобы воду, значит, подавать насосом, дрова резать электропилой, картошку чистить машиной. А что же тогда солдату делать? Железняк огрызнулся: «Я словно предвидел, что тебя пришлют на эту заставу, и дровяные печи оставил нетронутыми. Выбирай любую систему». — «Ну вот что, мастер-ломастер, завтра же уматывай отсюда! Гражданским не положено здесь болтаться...»

Вечером я не нашел Алешу на заставе. Повар сказал, что он не завтракал и не обедал. Но личные вещи были на месте. Какое-то неосознанное чутье привело меня на Висячую скалу. Железняк лежал навзничь на холодных камнях, подложив руки под голову. Он не обернулся на мои шаги, не ответил на приветствие. Неподвижные зрачки глаз, казалось, застыли. В них, как в опрокинутом небе, отражались пылающие звездочки.

Я понимал, что слова не могли его утешить, да и не знал таких слов. Лучше посидеть рядом и помолчать. А возможно, и впрямь он увидел что-то необыкновенное на темно-синем небе и не мог оторваться от него? Звезды были настолько яркими, выпуклыми, что хотелось потянуться за ними рукой. Раньше я не верил, что где-то небесные светила выглядят иначе. Какое имеет значение для них разница пусть даже в тысячи километров, когда они удалены от земли на тысячи световых лет? И тем не менее это так. Даже небо было чище, точно его вымыли. Я мысленно шагал по Млечному Пути, плотно сотканному из мириад сверкающих точек. Может быть, когда-нибудь человечество будет так же легко пересекать этот путь, как, скажем, сейчас режут облака наши реактивные лайнеры. Откроются новые планеты, на которых обитают какие-нибудь необыкновенные живые существа со своей культурой, со своими мечтами побывать на нашей Земле.

Мне показалось, что Железняк тяжело вздохнул. Я нагнулся к нему.

— Алеша, неужели тебя в самом деле мог так огорчить наш голова?

— Как ты сказал? — переспросил Железняк и улыбнулся через силу. — У нас на заводе был один токарь по прозвищу Голова. Работник — так себе, и Головой его прозвали не за мастерство. В месяц он находил тридцать шесть причин, чтобы выпить (по одной — в рабочий день и по две — в воскресенье). А как только хмель ударит в башку, так к жене с кулаками: «Голова я тебе аль не голова?!» Десять лет терпела женщина, а на одиннадцатый пришла в цех и все рассказала. И вот мы — это, значит, комсомольцы — внесли предложение: считать головой жену и ей вручать зарплату. И муж обращался к супруге уже по-другому: «Голова, дай трешку, сегодня же праздник».

А после небольшой паузы Алеша вдруг попросил:

— Коля, почитай свои стихи.

Я опешил. Откуда он знал о моей сокровенной тайне?

— Удивляешься?

— Да, — признался я.

— Закон природы. Сто процентов ребят и пятьдесят процентов девчат пишут стихи или по крайней мере переписывают из чужих альбомов.

Я обиделся. Это значит, что у всех мальчишек должна стоять перед глазами моя Люба, которой посвящались стихи?

И снова плывем в густом созвездии Млечного Пути. Звезды мерцают, перемигиваются. Им нет никакого дела до наших земных тревог.

— Я ведь тоже вхожу в эти сто процентов, — примирительно заговорил Железняк. — Только, мне из редакции газеты ответили, что стихи слабые, наивные и плохо рифмуются. И, кажется, посоветовали писать прозой. Я сам знаю, что не Пушкин. А вот послушай, как другие пишут:

Шепчут листья ветерку украдкой,
Шевелясь, как локоны волос...
Затерялись снежные палатки
В шаловливой накипи берез.
Стынет ночь узорчато и клейко...
Потянулись сосны в облака.
Пролегла широкая линейка
С золотым налетом сосняка,
Часовой с отзывчивою шпорой,
Приминая свеженький песок,
Слышит листьев торопливый шорох
И дыханье белых парусов...
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Тают мысли радостно и сладко,
Рассмеяться хочется до слез
Оттого, что снежные палатки
Затерялись в зелени берез.

Это был отрывок из моего стихотворения под названием «Лагерная ночь». Что за мистика!