Николай Романов - Встреча с границей

• Название: Встреча с границей
• Автор: Николай Романов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1966

«Встреча с границей» — это повесть о людях, которым доверено самое дорогое — охрана священных рубежей нашей Родины. Вместе с главным героем молодым солдатом Николаем Ивановым, от имени которого идет повествование, мы знакомимся с боевыми буднями одной из отдаленных пограничных застав, буднями, полными напряженного труда, юношеских дерзаний, настоящей романтики.

Граница требовательна, строга к каждому, кто связал свою судьбу с ней. Здесь заслужить «аттестат зрелости» нелегко. Нужна большая сила воли, мужество, стойкий характер, мастерство, чтобы быстро и вовремя пресекать происки империалистических разведок и их агентуры.

О том, как с помощью товарищей и коллектива молодые солдаты становятся опытными воинами, как закаляется их характер в борьбе с трудностями, проявляется подлинная доблесть в схватках с врагами Родины, и рассказывается в книге. С большой любовью, теплым лиризмом рисуются образы солдат, говорится о чистоте и искренности их чувств, благородстве помыслов, высоких духовных идеалах.

Автор повести — Н. А. Романов, генерал-лейтенант запаса, член Союза журналистов.

---

В прениях первым выступил Железняк. Он почему-то пошел в атаку на редактора. Об ухищрениях нарушителей хорошо пишете. О служебных собаках — тоже здорово. Умные животные, ничего не скажешь. А вот пограничники точно на деревянных ходулях, все на одну колодку. Уж если отличная застава — так все отличники, плохая — все плохие.

Майор, одобрительно кивая головой, что-то заносил в свой объемистый блокнот.

— А разве в жизни так бывает? — с пристрастием допрашивал Железняк. — Возьмите хоть наших людей. Одно дело, скажем, Чистяков, другое — Гали.

И тут Алеша с сочным украинским выговором привел запись Архипа в журнале наблюдений. Все захохотали. Председательствующий, вместо того чтобы стучать карандашом по графину, смеялся заразительнее других.

Капитан Смирнов, как и остальные выступающие, поднял руку, попросил слова, скромно подошел к скошенной трибунке на столе у председателя. Он поддержал секретаря, что это собрание не юбилейное, а отчетно-выборное. Надо облегчить работу новому бюро и называть хорошее хорошим, а плохое плохим. Да и редактору мы должны посочувствовать. У него, по-видимому, норма: пятьдесят процентов положительного и пятьдесят — отрицательного. Иначе материал не пойдет.

— На этот раз процент отрицательного увеличится: накину за неуважительное отношение к прессе, — пошутил майор, держа, впрочем, карандаш наизготовке.

— Иду навстречу. Начну сразу с недостатков.

Лицо капитана стало строже, озабоченнее. У него есть серьезные основания для тревоги. Некоторых пограничников испугал наш горный участок заставы.

— И странно, что в числе таких оказались и комсомольцы. Мы уже привыкли: где трудно, там молодежь. По комсомольским путевкам едут на стройки Заполярья, на целину, укрощать сибирские реки. Ну а нам поручено охранять горный участок границы. Сложная задача, что и говорить. Но ведь кому, как не комсомольцам шагать по нашим кручам?..

Я смотрю на Чистякова, Яниса, Ванюху. Они сидят, как загипнотизированные. Каждая улыбка, каждый жест капитана, как в зеркале, отражается на их лицах...

Вдруг в комнату будто ворвался сквозняк. Все задвигались, захлопали. Я поймал себя на том, что не слушаю начальника заставы, и в искупление своей вины начал азартно аплодировать. Аплодисменты вспыхнули с новой силой, а вслед за ними смех. Я понял, что сделал какую-то оплошность, и нагнулся к Иванову-второму.

— Чего они?

— Капитан тебя хвалит. Валяй, аплодируй, стоит!

От моих ушей, наверное, можно было прикуривать. Хорошо, что капитан заговорил уже о другом. Я не понял, касалось ли это нашей заставы или всех пограничников. Да, конечно, всех. Начальник заставы призывал бороться с настроениями, будто в век атома, в век покорения космоса, когда враг строит планы о сверхшпионаже, о глобально-космической агентуре, об электронной разведке, наша граница отжила свой век или отживает. Попробуйте оставить ее открытой хоть на одну неделю — и сразу полезет через нее всякая мразь, как земляные черви после дождя.

— Особенно хотелось бы сказать вот о чем, — возбужденно продолжал начальник заставы. — Граница не терпит равнодушных. Собственно, они нигде не нужны, а здесь особенно. Опыт подсказывает: большинство наших бед посеяно равнодушием. Невнимательно осматривает пограничник контрольно-следовую полосу, с прохладцей наблюдает с вышки, безучастно проходит мимо незнакомого человека, оказавшегося в подозрительной близости от границы, — и возмездие не заставит себя долго ждать. Была бы моя воля — я над всеми парадными и непарадными входами на заставах, в комендатурах, пограничных штабах и управлениях поднял полотнища со словами: «Сюда равнодушию вход категорически воспрещен!»

Капитан передохнул и, как мне показалось, стал печальнее.

— Вы сегодня изберете новое бюро. В него уже не войдут те, с кем мы через несколько дней распростимся, кто добывал заставе звание отличной. Мы часто ищем героев где угодно, только не у себя дома. А вот они, герои! Три года сурового напряженного труда. Его ничем не измерить, как нельзя измерить тепло человеческой души. И мне бы хотелось, чтобы наше комсомольское пополнение подхватило хорошие традиции ветеранов заставы и понесло дальше, как эстафету!

Вот теперь аплодисменты были бы к месту, а я вдруг загрустил. Рассудком понимал, что смена пограничников на заставе так же естественна, закономерна, как смена времен года, и все-таки не хотелось верить этому. Неужели через несколько дней мы останемся без сержанта Гришина, ефрейтора Железняка, рядового Чистякова?..

ТЯЖЕЛАЯ НЕДЕЛЯ

Должно быть, одному богу да старшине заставы известно, как пограничники умудряются ко дню демобилизации сохранить почти новыми сапоги, гимнастерки, брюки, да еще перешитые, подогнанные по фигуре. Как они, не выезжая в город, обзаводятся щеголеватыми чемоданами, электрическими бритвами и даже транзисторными радиоприемниками.

Старослужащие готовились к отъезду по-разному.

Сержант Гришин какой-то незнакомой походкой бродил по заставе, подравнивал безукоризненно выровненные койки, проверял смазку идеально смазанного оружия, наверное, в десятый раз рассказывал новому повару, как кормить людей, выходящих в горы, что им давать с собой. Составил план-календарь, где и в какое время посеять лук, редис, салат, петрушку, шпинат. Зачем весной держать солдат на одних крупах, когда уже в апреле можно иметь свою зелень?

Чаще других рядом с ним шагал Ратниек. И было странно видеть всегда улыбающиеся глаза Яниса потухшими.

Вечером сержант задержал меня в ленинской комнате.

— Секретаря-то теперь неудобно звать Иванов-второй? — пошутил Гришин. — Помогайте ему. Бюро у вас подобралось хорошее. Но имейте в виду, и обстановка усложнилась. Много людей увольняется с заставы...

Рядовой Чистяков перед отъездом разговорился, будто хотел наверстать упущенное за все три года. Мы дивились не только вдруг прорвавшемуся красноречию, но и необыкновенно тонкой наблюдательности, зрительной памяти. Он так отчетливо, с такими подробностями описывал горные маршруты, опасные подъемы и спуски, труднодоступные места, что мы забывали, где находимся: во дворе заставы или на господствующей вершине.

Ефрейтор Железняк надумал поставить на заставе паровое отопление. Он уже давно присматривался к лежавшим под навесом батареям и отопительному котлу. А строители не торопились: то мастеров нет, то труб нужного диаметра.

Капитан Смирнов тяжело вздохнул:

— Эх, Алеша, Алеша! Что бы твоей идее родиться хоть за месяц до окончания службы?

— Трубы только вчера нашел: в колхозе от парников остались. Отдают безвозмездно.

— И сумеешь?

— Сумею!

— Тебе не приходила мысль, сколько кубометров дров надо распилить, расколоть, чтобы, накормить эти прожорливые печи?

— Нет.

— Сколько уходит драгоценного времени на то, чтобы растопить их, поддерживать нужную температуру согласно Уставу внутренней службы и при этом не спалить заставу?

— Нет, — улыбнулся Железняк.

— И откуда мы отрываем это время? И что зима на носу? Слушай, останься на пару-тройку недель, а я утрясу вопрос с финансистами, чтобы заплатили, как вольнонаемному.

— Я думал, товарищ капитан, что вы лучшего мнения обо мне. Прикажите рабочее обмундирование выдать.

Капитан притянул к себе голову Железняка, потрепал отросшие волосы.

— До чего жаль расставаться с вами!..

День отъезда начался с приключения: рядовому Чистякову заменили фуражку. Вчера от усердной чистки ацетоном зеленая тулья его прежней фуражки пошла желтыми пятнами. Михайло крутил ее в руках и морщился, как от зубной боли. Все понимали, что это значило для пограничника!

И вот утром Чистяков обнаружил на своей табуретке новую фуражку того же размера и даже с именной надписью под внутренним клеенчатым ободком. Чистяков доложил о происшествии сержанту, капитану, но те только улыбались и невинно разводили руками.

В полдень было последнее построение старослужащих. Капитан Смирнов от имени командования округа вручал отъезжающим Похвальные грамоты.

— Служу Советскому Союзу! — гулко и празднично звучали ответные слова ветеранов пограничной заставы.

И все стихло...

Вечером меня невольно потянуло в небольшую комнату, прозванную старшинской, хотя там помещались и рядовые. Вот здесь, немножко на отлете, у самого окна, стояла койка сержанта Гришина. Я ни разу не видел его на этой кровати. Он то водил нас с собой в горы, то инструктировал по ночам, то ездил в отряд по делам заставы. Мне казалось, что эта койка заправлялась только однажды, когда впервые была поставлена сюда.

Мои размышления прервал дежурный, объявив о построении.

Капитан Смирнов представлял вновь прибывшего сержанта Березовского. Он стоял рядом с начальником заставы. Первое впечатление было внушительным: подобранный, крепкий, широкоплечий — атлет, да и только. Лицо обветренное, подвижное, из-под фуражки выбивалась черная волнистая шевелюра.