Мария Сосновских - Переселенцы

• Название: Переселенцы
• Автор: Мария Сосновских
• Издательство: «Печатный вал»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91342-009-1

Документальная повесть Марии Панфиловны Сосновских рассказывает о жизни в Центральном Зауралье в XVIII-XIX веках выходцев из Новгородской губернии.

---

И тут в душу закрадывается запоздалое раскаяние: эх, надо было тогда помириться с зятем-то… Теперь уж ниче не сделаешь, теперь вон и внучки взамуж повыходили, внуки переженились и свои семьи имеют. Ну, Марьяна – она как отрезанный ломоть была, и внуков с ее стороны и в счет брать нечего… Вот что плохо: у Анфиногена до сих пор нет сына-наследника. Олимпия рожала троих мальчиков, да двое умерли, не прожив и до года, и третьего, Павла, этим летом Бог взял. Как горевала вся семья, когда не стало любимца и наследника Павлушки! Петр Васильевич как теперь видит на лавке под образами исхудавшее тельце правнука, накрытое белой холстиной, и слезы туманят и без того потускневшие глаза.

Олимпия сразу как-то сникла, поседела и постарела, ходила, как потерянная, и в своем горе Пия стала для Петра Васильевича не такой уж несносной, как казалась прежде. Но горюй не горюй – хозяйство требовало постоянной заботы, день-деньской шла работа и дома, и на заимке, и Елпановы стали понемногу забывать об утрате. Кроме него, конечно, прадеда…

Петр Васильевич вдруг вспомнил, как соседская бабка Фекла, обмывавшая ребенка, шепнула работнице:

– По всему видать, у их еще в этом годе покойник будет…

Елпанов, хотя и был стар, слышал превосходно, услышал бабкин шепоток и взорвался:

– Типун тебе на язык-от, шепотунья окаянная!

Бабка Фекла, крестясь, испуганно ушмыгнула в свою ограду.

Сейчас, вспомнив это, Петр Васильевич усмехнулся совсем беззлобно и подумал: «Знать-то, моя тогда очередь умирать была, а не Павлуши, дитяти безгрешного… А я зажился что-то. Можа, и мой черед скоро, пожил – и хватит… Родитель мой супротив меня немного моложе умер… Что ж, кому сколь веку дано – про то только Богу и ведомо!».

Уж далеко за полночь, а все не спится Елпанову. Кряхтя, он нашаривает возле кровати палку, выходит из горенки, снимает с гвоздя свой дубленый малахай и, накинув полушубок, шаркает старыми подшитыми валенками в прихожую, а потом на крыльцо.

На воле свистит и воет; возле крыльца намело, но Петр Васильевич, на пол-голени в снегу, бредет к воротам. Долго прислушивается: не раздастся ли сквозь ветер лошадиное фырканье, ржание или лай деревенских собак, не возвращается ли обоз.

«Господи-Боже, спаси и сохрани их в дороге в этакую-то непогодь! Где-то они теперь, ведь еще позавчера должны были приехать…».

Сам Петро Васильевич всю жизнь ездил с обозом и знает: теперь у обозников для лошадей корм совсем к концу подошел…

Нет, ничего не слышно из-за ветра, и зги не видать… Старик вышел за ворота и, пробуравливая снег, пошел в сторону Кирги, остановился, стал смотреть на тот берег. Здесь ветер был еще злее, он мигом забрался под полы и в рукава полушубка. Немного постояв, Елпанов, охая и крестясь, пошел обратно во двор.

– Кто там ходит, это ты, дедушка?

На крыльце, накинувшись шубой с головой, стояла Пия. – Я думала, что наши с Тагила приехали…

– Нет, иди-ко лучше спи… Навряд ли оне в такую непогодь поедут, знать-то, где-нибудь ночевать остановились…

Пия ушла обратно в дом, а Елпанов пошел в пригон посмотреть скотину.

«Ишь, заботится бабешка-то, не спит тоже, – думал он, ковыляя к пригону. – Только той, Серафимушке толстозадой, все нипочем – как с вечера дрыхнуть завалится, дак уж до позднего утра… Благо, когда Иван дома, хоть немного посидит, попрядет с вечера али еще чё-нибудь маленько поробит, а только муж за порог – заваливается, и – хоть трава не расти! Все мясо свое отращиват…»

Когда женили Анфиногена и у них пошли дети, сделали прируб, и дом Елпановых стал настолько велик, что хоть в прятки играй. Из коридора или, как говорили в семье, из прихожей, было шесть дверей в разные горницы и горенки; за счет теплых сеней увеличили кухню, прорубили еще два окна, и когда на обед собирались одни свои, обедали за большим столом в кухне. А сени прирубили новые – со множеством кладовочек и шкафов, вделанных в стены. Новые сени были светлыми, о двух окнах: одно, небольшое, над дверями, другое побольше – во двор, и оба были забраны железными коваными решетками. Весь дом подняли на высокий кирпичный фундамент; позади дома на месте старого погреба, который копал когда-то дед Василий, прямо от сеней поставили каменную кладовую, благо кирпич был свой.

Что-что, а уж кирпич Елпановы делали отменный! Звонкий, прочный, какой хочешь – и печной, и строительный. Летом, особенно когда было много работников, все печи для обжига кирпича дымились и день, и ночь.

Когда у Олимпии уже не было в живых ни отца, ни матери, Иван с Анфиногеном продали дом в Тагиле, и вся недвижимость ее родителей и весь оставшийся капитал Спиридона Даниловича по закону перешел в елпановское хозяйство. У Серафимы не было детей ни от первого, ни от второго мужа. Наследник всего богатства теперь был один-единственный – Анфиноген Иванович. Но шли годы, а своего наследника у Анфиногена все не было…

Сам Анфиноген с детства здоровьем не отличался – не то что отец или дед. И ростом он был пониже их, да и в плечах узковат. Деду уж за девяносто перевалило, а отец выглядел молодец-молодцом: одной правой рукой останавливал на скаку коня, брал за рога двухгодовалого быка и пригибал к земле; еще не перестал бороться по праздникам и зачастую «уносил круга».

В свои шестьдесят Иван Елпанов казался много моложе своих лет. Высокий, стройный, бронзовое от загара лицо – и ни одного седого волоса на висках! Черные, как смоль, волосы подстрижены скобкой, красивое лицо обрамляла черная борода. К старости Иван Петрович не только не утратил своей мужской красоты, а словно забыв о старости, с годами становился еще привлекательнее.

Рядом с ним толстая, обрюзглая жена смотрелась его матерью… Серафима Ивановна и смолоду не была красивой: копна-копной, с широкими толстыми бедрами, с покатыми плечами, а под старость еще больше располнела и стала неуклюжей, едва ли не безобразной. Выйдя замуж за Ивана Елпанова, она мечтала со временем склонить мужа на свою сторону, а потом полностью подчинить его, стать всему хозяйкой. Но Иван Петрович, как и отец, был «крепким орешком», больше всего не любил, чтобы кто-то вмешивался в его дела, особенно жена. Отца почитал и слушал, но чтоб слушать жену в делах?!

– Ни в жисть! – говорил он. – Ну што может понимать баба в мужичьих делах, да еще в торговле?! Ее место – у печи да в пригоне возле скотины!

Иван Петрович хоть и бойко подторговывал хлебом, мясом, пенькой и льном, а позднее – и кирпичом, но почему-то думал не как отец, не стремился во что бы то ни стало выбиться в купечество. Может быть, он был не таким деятельным, как отец, не таким самолюбивым, изворотливым и предусмотрительным?

Но вот уж в чем Петр Васильевич и Иван Петрович были точь-в-точь похожи, так это в том, что не любили, чтобы кто-нибудь вмешивался в их дела.

…В 1812-м году, после войны и неурожая, хлеб невиданно вздорожал и после Ирбитской ярмарки Иван Елпанов сразу же засобирался с обозом в Алапаиху.

Полынья на Реже

Был конец марта, стояли морозные утренники, но днем подтаивало, дороги-зимники быстро осели, потемнели, и колеи стали наполняться вешней водой.

Нагруженные хлебом возы уже стояли посреди елпановского двора. Накануне Петр Васильевич говорил за ужином Ивану:

– Не ездил бы ты нонче в дорогу-то… Вдруг еще сильнее оттепель грянет, да к ней еще и снег? На речушках наледь выдавит, зерно подмочите, не дай Бог, а подмоченное-то, известно, по дешевке пойдет!

Иван запустил здоровенную пятерню в черную бороду, взъерошил ее, подумал и весело ответил:

– А-а-а, где наша не пропадала! Ниче, батюшка, до Алапаихи далеко ли? Бог даст, скоро обернемся, до крутой-то тали успеем и домой приехать!

– Ну нито тебе виднее: коли сильней оттепели не будет – успеть можно…

Когда запрягали лошадей, на дворе ощутимо потеплело, чуть подувал южный ветерок, и круглая полная луна сияла в небе. Какой-то голос вроде бы внушал Ивану, что ехать не нужно, но расчетливый и жадный ум так и толкал его в дорогу.

Обоз на этот раз был небольшой – всего из семи возов; поехали Иван Петрович, Анфиноген да двое работников. Впереди ехал сам хозяин, за ним работники и на последнем возу – Анфиноген. Петр Васильевич закрыл за ними ворота и, крестясь, пошел в дом.

Назавтра к полудню солнце грело чуть ли не по-летнему. На дорогах образовались большие нырки, полные грязи и навозной жижи. Петр Васильевич с тревогой думал: «Не надо было ездить – куда же в дальнюю-то дорогу да по последнему пути?! На Бобровке, того и гляди, наледь выдавит. Ну, на Реже – там по мосту можно пробраться… Ох, Господи, хоть бы зимником-то не ездили!».

Щемило, сжималось сердце – чуяло беду… А тут еще, как на притчу, небо к вечеру затянуло по-осеннему низкими тучами, хлопьями повалил снег, ветер стал северным и такая метель поднялась – казалось, не весна на дворе, а вьюжный февраль.