Идрис Базоркин - Из тьмы веков

• Название: Из тьмы веков
• Автор: Идрис Базоркин
• Жанр: Историческая проза

Действие романа классика ингушской литературы Идриса Базоркина охватывает последнее десятилетие XIX — начало XX века. С большим знанием исторического материала рисует писатель тяжелую жизнь ингушей того времени, страдающих от безысходной нужды и произвола царских властей. На примере судеб героев своего романа он раскрывает во всей полноте историю Ингушетии.

С большим мастерством описаны особенности жизни и быта ингушей, что придает роману своеобразный национальный колорит.

---

Его сын, его кровь, его будущее отныне — он знает это — тоже принадлежат Гойтемиру. Даже лишив его жизни, он ничего не сможет изменить! И Хасан-хаджи почувствовал все свое бессилие, свое ничтожество, свою ненужность.

Умеренный образ жизни сохранил его силы. Он был здоров. В жилах рук его было железо, в голове — ясность мысли. И только в сердце — пустота.

Ошибка была совершена в далекой молодости, когда он подумал, что, став любовником жены Гойтемира, он насытит свою месть, а сам устроит жизнь с другой. Он не знал того, что другой Наси — со всем, что было в ней хорошего и плохого, — на свете нет и что ее заменить никто не сможет. Слишком поздно он понял это. Понял, когда она уже стала матерью. Но он не знал, что она стала матерью его ребенка.

Хасан-хаджи то садился, то снова опускал голову на подушку. Первый раз в жизни откуда-то появилась эта влажность глаз. Откуда она? Он не умел плакать, но не умел и останавливать слез. Смятение охватило его душу. Временами ему хотелось встать, ворваться в ту комнату и изрубить Гойтемира на куски. Порой он готов был расколоть себе голову. Но за долгие годы он привык к тому, что люди уважали его, привык к их мыслям о себе. Это было его богатством. А сейчас — единственной силой, которая удержала и повелела оставить все так, как оно есть.

Но одно решение все же созрело и окончательно утвердилось в нем этой ночью: Гойтемир должен уйти теперь, когда жизнь еще дорога ему… Гойтемир должен узнать, за что он будет платить жизнью.

Это решение помогло Хасану взять себя в руки.

Утро наступило такое же хмурое, каким оно бывало не раз в эту осень. Все те же низкие облака, туманы. В такую погоду не хочется ничего. Тянет ко сну, разговоры не клеятся.

Хозяин с хозяйкой на рассвете вздремнули часок и проспали, когда гость выходил, умывался, совершал молитву.

Гойтемир, недовольный собой, хмурился и ворчал. Наси возилась с завтраком и думала о своем.

Мужа она никогда не любила, но привыкла к нему за эти годы. Так жили многие женщины. А Хасана сегодня ей было по-особому жаль. Все они останутся здесь, дома, и будут жить завтра, как и сегодня. А ему уходить прочь в свой пустой угол и только думать о ней, а теперь и о сыне.

Она ругала себя, но от этого на душе не становилось легче.

Пошла в кунацкую. Поздоровалась. Увидела в его глазах тепло. Отлегло немного. Значит, нет в нем зла против нее. Стала убирать постель. Первый раз убирала их общую постель. И было в этом что-то необычное, волнующее…

Вошел Гойтемир. Она ушла к себе. А когда вернулась с блюдом, уставленным едой, увидела, что мужчины спокойно разговаривают о деле. Она пригласила их к столу и осталась постоять у дверей.

— Ты что-то неважно выглядишь и неохотно берешься за еду, — говорил Гойтемир, пододвигая к гостю лучший кусок барашка. — Или плохо спал?

— Когда человек плохо спит, это значит, что он как-то спит. А я сегодня глаз не сомкнул, — ответил Хасан ровным голосом.

У Наси дрогнуло в груди.

— А что так? — удивился хозяин.

— На это трудно ответить одним словом, — сказал Хасан-хаджи, начиная есть. — На такой хорошей постели, какую устроила мне Наси, кажется, только мертвый уснул бы!

Гойтемир ухмыльнулся. Он не видел, какими испуганными глазами смотрела жена на гостя.

— Я ведь не избалован, — продолжал он. — Полночи нежился, а во вторую половину старался запомнить первую!

— Ты уж так хвалишь ее, что она загордится! Разговор перешел на Чаборза.

— Дело ведь в том, что открыто нам неудобно сватать ее, — начал Гойтемир. — Это опозорит Андарко. А как только он женится, мы сразу решим. Я считаю, что в таком деле тянуть ни к чему. Это и дороже и беспокойнее. У меня вот с ней то же получилось. Приехал я сватать ее, а какая-то драная шкура мне на ухо жужжит: у девки, мол, какой-то есть на виду… Так я, не успели они оглянуться, деньги родителям в руки, ее на бричку — и за ворота. Тем дело и кончилось. Спрашивал ее потом. Говорила: «Не знаю…» Да разве бабы правду скажут?

Хасан-хаджи ел и, казалось, не слушал хозяина, потом, словно любопытства ради, спросил:

— А ты не боялся?

Гойтемир только усмехнулся и, отхлебнув чаю, оказал:

— Да, видно, на этот раз она не схитрила. Потому что если б был кто действительно, так разве он дал бы из-под носа такую девку увести? — Гойтемир засмеялся. — А если был да дал, так такой он и джигит, что его ни бояться, ни вспоминать нечего!

Хасан-хаджи, серый от кончика носа до ушей, улыбнулся, глядя на Наси, и протянул к ней пиалу.

— Добрый чай. Налей. Только покрепче.

У Наси дрожали руки. Хасан-хаджи заметил это и снова улыбнулся.

— Далекое время, а волнует, не правда ли?

Наси не ответила. Она едва держалась.

— Ты прав, — сказал он Гойтемиру, — видимо, никого не было. А то волей или неволей люди стравили бы вас. Мы ведь самолюбивые. И стоит только кому-нибудь такого обиженного подковырнуть, как он, будь он телок телком, поднимется и сделает то, что другому герою не снилось! Такой уж мы народ! Ну, об этом хватит. Тут, как принято говорить, что нам Аллах пошлет!.. — Он допил чай, перевернул пиалу и положил на донышко оставшийся кусочек сахару. — Нет, нет. Спасибо! Я и так поел и попил от души, — поблагодарил он хозяев. — А насчет вашей просьбы вот что скажу: не по душе была она мне. Но для Чаборза, раз девушка ему приглянулась, я сделаю все. — Он помолчал и добавил: — Как для родного сына!..

Хасан встал.

— Дайте залог.

Встал и Гойтемир. Наси вытерла слезы.

— Спасибо, Хасан-хаджи. Я другого и не ожидал от тебя! — Гойтемир вынул из черкески газырь и подал его гостю. — И клянусь, лучший баран из моей отары — твой!

Хасан-хаджи улыбнулся странной улыбкой.

— Нет, Гойтемир, — возразил он. — Ничего я у вас не возьму до тех пор, пока Зору не войдет в этот дом. А тогда я обязательно заберу из твоего стада… но не барана, а самую лучшую овцу!

Гойтемир расхохотался. Он не заметил, какой огонь блеснул в обычно смиренных глазах Хасана-хаджи.

— Вот это хитрец! Любой баран — только один баран, а хорошая овца — это может стать сразу три барана! Ну что ж, я готов и на это. У нас не убудет!

— Нет, Гойтемир, я не из корысти. Я даю слово, что возьму у тебя яловую овцу…

Вышли во двор. Хасан вскочил на коня, которого подвела ему Наси, так быстро, что она даже не успела натянуть стремя.

— Да побережет нас Бог! — прошептала она, закрыв платком лицо до самых глаз.

Хасан-хаджи приветственно поднял руку и, чуть отъехав, пустил иноходца.

Хозяин с хозяйкой невольно залюбовались им. Круп гнедого ровно колыхался из стороны в сторону. А Хасан-хаджи, широкий в плечах, тонкий в талии, прирос к седлу. Только длинные завитки мерно вздрагивали на его папахе.

— Чем не джигит! — с иронией воскликнул Гойтемир. — А ходит молва, что не мужчина…

Наси повернулась и молча пошла в дом.

Потрясение, которое Хасан-хаджи пережил в доме Гойтемира, не прошло для него бесследно. Он заболел, замкнулся в своей комнате, запретил сестре говорить о себе соседям и даже ей разрешил входить только утром и вечером, когда она приносила еду. Многое передумал он за это время, многое не мог простить себе. Лишь через неделю он поднялся.

Постепенно жизнь вернулась к нему, и он стал почти таким же, как прежде. Только взгляд у него изменился. Он стал беспокойнее, в нем появилась суровость, которой прежде никто не замечал.

Как-то рано утром, выгнав скотину, Батази возвращалась домой.

Хасан-хаджи стоял около своего дома, накинув на плечи шубу. Подозвав Батази, он пригласил ее в дом и крикнул сестре, чтобы приготовила чай.

— Скажи мне, соседка, — обратился он к ней, пристально глядя в глаза, — какому богу ты молишься?

Батази смутилась, поднялась и начала теребить бахрому на шали, не решаясь сказать правду и не зная, как солгать такому всеведущему человеку, от которого, наверно, нет тайн. А он все смотрел на нее и ждал ответа.

— Сказать по правде, — наконец с трудом вымолвила она, — молюсь я и ингушским богам и Аллаху, потому что все они сильнее меня, а я — божий раб и у них в вечном долгу. Да не разгневаются они на меня!

— Хорошо, что ты сказала правду. Даже безобразная правда лучше, чем красивая ложь. А Аллаха обмануть нельзя. Он все знает. Но милостив. Всем, кто идет к нему с чистой душой, он прощает их заблуждение. Чти Аллаха, и он во всем поможет тебе!

— Постараюсь, Хасан-хаджи. Да на что такие Алаху? Мы — земля…

— Не говори этого. Ты не все понимаешь. Перед Аллахом все мы равны.

Он взял с подушки Коран и поднес его оробевшей Батази.

— Возьми этот божий Коран и клянись сохранить в тайне разговор, который у нас пойдет.

Батази с трепетом приняла священную книгу через шаль.

— Послушай-ка, Хасан-хаджи, — как можно мягче проговорила она, — к чему это? Я не пойму…