Фредерик Стендаль - Красное и чёрное

• Название: Красное и чёрное
• Автор: Фредерик Стендаль
• Издательство: НФ «Пушкинская библиотека», АСТ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-94643-026-5, 978-5-17-013219-5

---

Не прошло и четверти часа после прихода этого попа, а Жюльен уже чувствовал себя жалким трусом. Впервые смерть показалась ему чудовищной. Он представлял себе, во что обратится его тело, когда он начнёт разлагаться через два дня после казни... и прочее в таком же роде.

Он чувствовал, что вот-вот выдаст себя, обнаружив свою слабость, или бросится на этого попа и задушит его своими кандалами, но вдруг у него мелькнула мысль отправить этого святошу отслужить за него сегодня же самую долгую мессу в сорок франков.

И так как время уже приближалось к полудню, поп удалился.

XLIV

Едва он вышел, Жюльен дал волю слезам. Он плакал долго, и плакал оттого, что должен умереть. Потом мало-помалу он стал думать о том, что, если бы г-жа де Реналь была в Безансоне, он бы признался ей в своём малодушии...

И в ту самую минуту, когда он больше всего горевал о том, что возле него нет его обожаемой возлюбленной, он услышал шаги Матильды.

«Худшее из мучений в тюрьме — это невозможность запереть свою дверь», — подумал он. Всё, что ни говорила ему Матильда, только раздражало его.

Она рассказала ему, что г-н Вально, который в день суда уже знал о назначении его в префекты, осмелился насмеяться над г-ном де Фрилером, прельстившись соблазном вынести Жюльену смертный приговор.

— «Что за фантазия пришла в голову вашему приятелю, — только что сказал мне господин де Фрилер, — пробуждать и дразнить мелкое тщеславие этой мещанской аристократии! Зачем ему понадобилось говорить о кастах? Он им просто-таки сам подсказал, как им следовало поступить в их политических интересах: эти простачки и не помышляли об этом и уже готовы были слезу пустить. Но кастовая сторона дела заслонила для них ужас смертного приговора. Надо признаться, что господин Сорель очень наивен в делах. Если нам не удастся испросить ему помилование, смерть его будет своего рода самоубийством».

Матильда не могла рассказать Жюльену того, о чём и сама она пока ещё даже не подозревала, а именно, что аббат де Фрилер, видя, что Жюльен — уже человек конченый, счёл за благо для своего честолюбия постараться стать его преемником.

Жюльен едва владел собой от бессильной ярости и раздражения.

— Ступайте послушать мессу за спасение моей души, — сказал он Матильде, — дайте мне хоть минуту покоя.

Матильда, и без того терзавшаяся ревностью из-за длительных визитов г-жи де Реналь и только что узнавшая о её отъезде, догадалась о причине скверного настроения Жюльена и залилась слезами.

Горе её было искренне. Жюльен видел это и только ещё больше раздражался. Он испытывал неодолимую потребность остаться одному; но как этого добиться?

Наконец Матильда, после тщетных уговоров и попыток смягчить его, ушла, и он остался один, но чуть ли не в ту же минуту появился Фуке.

— Мне надо побыть одному... — сказал он верному другу. И, видя, что тот стоит в нерешительности, он добавил: — Я сочиняю прошение о помиловании. Да, кстати, вот что: сделай мне одолжение, пожалуйста, не говори со мной никогда о смерти. Если мне в тот день потребуются какие-то особенные услуги, я уж сам тебе об этом скажу.

Когда Жюльен наконец остался в одиночестве, он почувствовал себя ещё более подавленным, более малодушным, чем прежде. Последний остаток сил, который ещё сохранился в этой ослабевшей душе, был исчерпан усилиями скрыть своё состояние от м-ль де Ла-Моль и от Фуке.

Под вечер ему пришла в голову одна мысль, которая утешила его:

«Если бы сегодня утром, в ту минуту, когда смерть казалась мне такой омерзительной, меня повели на казнь, — глаза толпы были бы стрекалом для моей гордости; может быть, в походке моей чувствовалась бы некоторая напряжённость, как у какого-нибудь застенчивого фата, когда он входит в гостиную. Кое-кто из людей проницательных, если найдутся такие среди этих провинциалов, мог бы догадаться о моём малодушии... Но никто не увидел бы его».

И у него несколько отлегло на душе. «Сейчас я трус, — повторял он себе, напевая, — но никто об том не узнает».

Но едва ли ещё не худшую неприятность приберегал для него завтрашний день. Ему уже давно было известно, что его собирается посетить отец; и вот в это утро, когда Жюльен ещё спал, седовласый старый плотник появился в его узилище.

Жюльен пал духом; он ждал, что на него сейчас посыплются самые отвратительные попрёки. В довершение к этому мучительному состоянию его сейчас ужасно угнетало сознание, что он не любит отца.

«Случай поместил нас рядом на земле, — раздумывал он, в то время как тюремщик прибирал кое-как его камеру, — и мы причинили друг другу столько зла, что, пожалуй, больше и не придумаешь. И вот он явился теперь в мой смертный час, чтобы наградить меня последним пинком».

Суровые попрёки старика обрушились на него, едва только они остались одни.

Жюльен не удержался и заплакал. «Экое подлое малодушие! — повторял он себе в бешенстве. — Вот он теперь пойдёт звонить повсюду о том, как я трушу. Как будет торжествовать Вально, да и все эти жалкие обманщики, которые царят в Верьере! Ведь это могущественные люди во Франции: все общественные блага, все преимущества в их руках. До сих пор я по крайней мере мог сказать себе: «Они загребают деньги, это верно, они осыпаны почестями, но у меня, у меня благородство духа».

А вот теперь у них есть свидетель, которому все поверят, и он пойдёт звонить по всему Верьеру, да ещё с разными преувеличениями, о том, как я струхнул перед смертью. И для всех будет само собой понятно, что я и должен был оказаться трусом в подобном испытании».

Жюльен был чуть ли не в отчаянии. Он не знал, как ему отделаться от отца. А притвориться, да так, чтобы провести этого зоркого старика, сейчас было свыше его сил.

Он быстро перебирал в уме все мыслимые возможности.

— У меня есть сбережения! — внезапно воскликнул он.

Это восклицание, вырвавшееся у него как нельзя более кстати, мигом изменило и выражение лица старика, и всё положение Жюльена.

— И надо подумать, как ими распорядиться, — продолжал Жюльен уже более спокойно.

Действие, которое возымели его слова, вывело его из пришибленного состояния.

Старый плотник дрожал от жадности, как бы не упустить эти денежки; Жюльен явно намеревался уделить какую-то долю братьям. Старик говорил об этом долго и с большим жаром. Жюльен мог от души позабавиться.

— Так вот: господь бог вразумил меня насчёт моего завещания. Я оставлю по тысяче франков моим братьям, а остальное вам.

— Вот и хорошо, — отвечал старик, — этот остаток мне как раз и причитается, но ежели господь бог смилостивился над тобой и смягчил твоё сердце и ты хочешь помереть, как добрый христианин, надобно со всеми долгами разделаться. Сколько пришлось мне потратить, чтобы прокормить да учить тебя, об этом ты не подумал...

«Вот она, отцовская любовь!» — с горечью повторял Жюльен, когда наконец остался один. Вскоре появился тюремщик.

— Сударь, после свидания с престарелыми родителями я всегда приношу моим постояльцам бутылочку доброго шампанского. Оно, конечно, дороговато, шесть франков бутылка, зато сердце веселит.

— Принесите три стакана, — обрадовавшись, как ребёнок, сказал ему Жюльен, — да позовите ещё двух заключённых: я слышу, они там прогуливаются по коридору.

Тюремщик привёл к нему двух каторжников, которые, попавшись вторично, должны были снова вернуться на каторгу. Это были отъявленные злодеи, очень весёлые и поистине замечательные своей хитростью, хладнокровием и отчаянной смелостью.

— Дайте мне двадцать франков, — сказал один из них Жюльену, — и я вам расскажу мою жизнь всю как есть; стоит послушать.

— Но это же будет враньё? — сказал Жюльен.

— Ни-ни, — отвечал тот, — вот же тут мой приятель; ему завидно на мои двадцать франков, он меня враз оборвёт, коли я что совру.

Рассказ его был поистине чудовищен. Он свидетельствовал о неустрашимом сердце, но им владела только одна страсть — деньги.

Когда они ушли, Жюльен почувствовал себя другим человеком. Вся его злоба на самого себя исчезла без следа. Тяжкая душевная мука, растравляемая малодушием, которому он поддался после отъезда г-жи де Реналь, обратилась в глубокую грусть.

«Если бы я не был до такой степени ослеплён блестящей видимостью, — говорил он себе, — я бы увидел, что парижские гостиные полным-полны вот такими честными людьми, как мой отец, или ловкими мошенниками, как эти каторжники. И они правы; ведь никто из светских людей не просыпается утром со сверлящей мыслью: как мне нынче пообедать? А туда же, хвастаются своей честностью! А попадут в присяжные — не задумываясь, с гордостью осудят человека за то, что он, подыхая от голода, украл серебряный прибор.

Но вот подвернись им случай выдвинуться при дворе, или, скажем, получить или потерять министерский портфель — тут мои честные господа из светских гостиных пойдут на любые преступления, точь-в-точь такие же, как те, на которые потребность насытиться толкнула этих двух каторжников.