Ромен Звягельский - Виктория

• Название: Виктория
• Автор: Ромен Звягельский
• Жанр: О войне

---

Но не только поэтому Барбара не думала о цене, которую нужно было заплатить за счастье сына: счастье сына было бесценно. Она не старалась полюбить Вику ради сына, просто она видела, что эта русская девочка, которая и прикоснуться к нему боится, и есть часть ее сына, потому что Барбара видела те мощные силы, связывающие этих детей.

На ее глазах происходило рождение связей, на которых может устоять молодая любовь.

Вечная мудрость

— Вы раненько вспорхнули, — мужчина спросонья был похож на взлохмаченного лешего, — сейчас пойду покурю и будем завтракать. Это что у нас?

Они проезжали город.

— Борисоглебск, — констатировал мужчина, — я тут в страшном бою первый орден завоевал. Рукопашный был бой, вон оно как!

— Вы часто ездите в Москву?

— Не, — отмахнулся он, — Побереги Боже, но я Виктория Васильевна, эту всю дорогу своими ноженьками протопал, так что вот оно что…

Мужчина ушел в туалетную комнату, а Виктория смотрела ему вслед, подняв брови, и лишь через минуту поняла, что это — человек из ее прошлой жизни…

— Ну, что же давайте знакомиться, — сказал он, вернувшись в купе с полотенцем на плече, посвежевший, вроде бы и выпрямившийся, помолодевший, Плахов Иван Петрович, директор школы в станице Отрадокубанской.

«Здравствуйте! Здравствуйте! дорогой учитель рисования! Сколько раз, стоя за мольбертом, в институте живописи, на эскизах в мастерской у Поля Вантэ, в Королевской академии художеств, в лучших музеях перед картинами великих фламандцев, на выставках в столицах мира, я вспоминала вас. И поняла я только много позже, что лишь любовь рождает искусство! Это через первую страсть к вашему мужскому присутствию в моей юности, я прониклась волшебством красок, я стала творцом. Лишь любовь моего Жака помогла мне одолеть пятнадцать лет учений живописи. Его самоотверженность. И теперь ваша ученица стоит с ними, с большими художниками мира, если не в одном ряду, так в одном цеху. И это — ученица простого сельского учителя рисования из станицы Темиргоевской».

— Я буду вас рисовать, Иван Петрович! Вот увидите, я вас так нарисую!

— Узнала! Девочка!

Старый солдат сурово поглядел на женщину, сидевшую перед ним, потом обмяк и суетливо полез за полку к вешалке, одел пиджак, звякнув несколькими орденами.

— А мы наслышаны о вас.

Иван Петрович совсем стушевался и еще долго не мог успокоиться и начать беседу.

— Я вас не узнала, — призналась Виктория, — вы не сердитесь?

Он пожал плечом. Задал главный вопрос:

— Чего же сердиться. Что же ты на родину-то не возвернулась, Вика?

— Я встретила человека, которого полюбила, теперь он мой муж. У нас четверо детей!

— Эва! — Петрович почесал в затылке, он совсем не был похож на директора художественной школы, — А я думал, может чего в лагере… Так это ж дело добре, раз так, то и предлагаю отметить встречу крепким горячительным напитком — чаем краснодарским!

Он сбегал за кипятком, торопливо поставил стаканы в подстаканниках на стол, подержался за ухо и стал спрашивать дальше.

— А вот к примеру, муж-то у тебя кто, немец?

— Бельгиец. Он был со мной вместе в лагере, только в соседнем.

— Бельгия вроде была оккупирована немцем еще до войны, до нашей. Так он служил там или сидел?

— Сидел, — Виктория улыбнулась пытливому старику, — А в основном стоял у забора и на меня смотрел, а я на него.

— А вы в Бельгии прямо так и живете? Квартиру дали? На стольких-то детей? Ты не обижайся моим расспросам, потому что нам, старикам, такое событие — с иностранкой поговорить, я теперь своей старухе как непрочитанная книга, она, рот открыв, меня слушать будет, я и бельгийка — в одном купе за чаепитием!

Вика подперла рукой щеку и любовалась этим простым открытым человеком, который не скрывал опаски своей по поводу ее жизни за границей, но слово «любовь» принимал, как пароль, открывающий все двери.

— У меня свой дом. Сначала мы с Жаком жили у его родителей, потом Жаку достался в управление салон, он парикмахер.

— О! Выходит, простой рабочий человек, — обрадовался Плахов.

— Потом муж настоял на том, чтобы я пошла учиться в институт.

— Это правильно. Это я одобряю. Толковый мужик!

— А для образования потребовались большие деньги, и тот дом, что Жак для нас построил сам, наняв рабочих…

— …шабашников…

— Да, мы продали, чтобы меня образовывать.

— Вот он весь секрет социализьма, — стукнул старичок по столу, — от каждого по способностям, каждому по труду. Хочешь, иди учись бесплатно, хочешь, не дай Бог, болей, никто тебе слова не скажет. А скоро будет вообще: от кажного по способностям, а вот уж каждому-то по нужде.

Он словно желал вызвать Викторию на спор о преимуществах социализма и капитализма, и уже заранее старался в том споре победить.

— Вот ты, к примеру, небось не работаешь?

— Работаю. Я же выучилась, Иван Петрович.

— С четырьмя-то детями, — не поверил Плахов.

— У меня своя мастерская, а с детьми помогает Жак, мой муж.

— Мужик у тебя, что надо, это мы выяснили, а как же тебе-то там приходится, работать заставляют? — зашел он с другого бока, — или он боится твоего влияния на ребятишек?

Виктория рассмеялась.

— Детишки уж взрослые: старшему двадцать пять, младшей четырнадцать. Тут уж никто не повлияет. А работать меня не заставляют. Я сама не могу не работать, это мое призвание — призвание свыше!

— Это что же за работа такая? — удивился Плахов.

— Я художница, я рисую картины и езжу с ними по всему свету. Так что, низкий поклон вам, Иван Петрович.

Старик покачал головой, принимая благодарность. Потом прокашлялся и сказал:

— Я вот, Вика, в РОНО согласую, может, выступишь у нас перед ребятами, им полезно, а мне — почет и уважение…

…Жак метался по квартире, как ужаленный, потом заперся в кабинете. Вика сидела на кухне, сложив на коленях руки, переваривала угрозы гэбэшника. Барбара, Элиз и Хендрик собрались в столовой.

— Что он кричал? — спросила Барбара, — Что надо этому русскому?

— Полицейский же сказал, мама, завтра истекает срок пребывания нашей Вики в Бельгии. А этот хряк кажется обещал Вике показать, где зимуют лапландские олени.

— Ее ждет наказание, — подтвердил Хендрик, — То, что говорят про российские порядки в наших газетах, не выдумка. Сталин может отправить ее в Сибирь.

— Боже, какой ужас, — всплеснула руками Барбара, очевидно не представляя, о чем говорит муж, но возмущаясь самой вероятности наказания, За что?

— За то, что она полюбила иностранца, — резюмировала Элиза, — Вы не понимаете, что надо что-то делать? Не ломайте Жаку всю жизнь!

Родители не ожидали от дочери такого странного намека, разве они ломают ему жизнь? Что от них-то зависит?

— И потом, она не католичка, — пожала плечом Барбара.

В это время в комнату вошел Жак. Он засунул руки в карманы брюк почти по локоть, так и бухнулся на колени, не вынимая рук, опустив голову.

— Ты что, сынок? Встань!

— Я не стану без нее жить…

У Хендрика зачесалась рука.

— Как ты можешь говорить матери такое!

Но Барбара смотрела на сына и лихорадочно искала слова, выход искала, спасение для сына и понимала, что спасение это — сидит сейчас одна одинешенька на кухне и боится их решения.

— Он — твой сын, дорогой, он — также отчаянно любит и готов на все. Что же из того, что он говорит об этом вслух.

— Поднимись и сядь, — приказал отец и выдвинул стул для сына, — Что ты хочешь, помимо суицида?

— Ты знаешь. Если мы обвенчаемся, ее никто не тронет.

— Как это мало — жениться только, чтобы она осталась в стране, заметила Элизабет.

— Помолчи, — снова бросил отец, но Жак перебил его:

— Ты не права, Элиз. Я всегда знал, что люблю Вику, но я только сейчас узнал, насколько она мне дорога, я сидел и думал, я представлял и не мог представить жизнь без нее. Бог уже все решил и давно наметил: она была создана для меня, почему же мы должны позволять им увезти ее?

— Ну, кстати, Бог ничего не говорил об этом нам с отцом, — заметила Барбара.

— Конечно, ведь нам прочистили уши лагерные надзиратели, мама.

Барбара потупилась, долгая пауза зависла над столом, Жак посмотрел в противоположные окна. Там было темно. Барбара поднялась и вышла из комнаты.

Она подошла к Вике, все еще сидящей в большой кухне, на табурете.

— Виктория. Мой сын хочет на тебе жениться и он просил нас об этом, сказала она по-фламандски, — Я понимаю его. Мы все понимаем его. Мы хотим ему счастья, да и против твоего счастья ничего не имеем. Ты понимаешь меня?

Вика кивнула. Она все понимала по тону.

— Ты хозяйственная, и ты заботливая. Ты скромна и у тебя неплохие манеры, может быть, вы и смогли бы быть хорошей парой. Но, очевидно, для тебя, как и для нас окажется непреодолимым вопросом вопрос твоей веры. Не отвечай мне сейчас! Я знаю, вы там в Советском Союзе все неверующие, но в тебе, в твоей крови все равно — другая вера, а по сути другая религия другая жизненная традиция, отличная от нашей. Это очень большой барьер. Это не просто отличие в крестном знамении, в списке святых и прочих формальностях. От католицизма рождается один уклад и способ мировосприятия, от православия — другой. Не хуже, не лучше, другой, как ты адаптируешься во Фландрии? Как? Ведь брак — это на всю жизнь. Не лучше ли сейчас отказаться от этой попытки, девочка?