Роджер Желязны - Вариант единорога

• Название: Вариант единорога
• Автор: Роджер Желязны
• Жанр: Фэнтези

---

– Это, безусловно, очень важная находка. Несомненно, книги проливают новый свет на историю литературы. Разумеется, они заслуживают самого пристального изучения. Но широкая публика… Словом, лучше подождать до тех пор, пока мы сумеем до конца оценить их.

Я никогда не сталкивался с таким отношением и сказал им об этом.

Мне показалось, что вокруг стола в конференц-зале сидят ледяные статуи. Они предпочли проигнорировать мои слова, лишь осуждающие взгляды поблескивали сквозь толстые стекла очков.

– Но Чосер, – настаивал я, – Хусманс, «Орестея»! Нельзя просто выбросить их вон только потому, что вам неприятно это читать! Все это – литература, квинтэссенция жизни, пропущенная через призму гениальности!..

– Мы не убеждены, – сказала одна из ледяных статуй, – что это является искусством.

Я взорвался и ушел с работы, но моя отставка не была принята, поэтому я все еще здесь. Литература – она как пирог, один кусок лучше, чем ни одного.

– Вы не выпустили их в свет. Вместо этого вы заточили их в краеугольный камень вашего нового Здания Философии – которое само по себе демонстрирует скрытую иронию жизни – и поручили мне, по прошествии года, соорудить им надгробие. Вы предпочитаете не использовать этого слова, но дабы смягчить муки совести – вы же люди высокоморальные – вы не смогли не увековечить величие того, чему были свидетели, хотя и отнеслись к этому с презрением. Я соорудил ваш мемориал – и это не мой обычный храм Маммоны, где ангелы моего раскаяния шныряют меж морских раковин, но памятник Человеку, такому, каким он был, есть и пребудет вечно…

О, мертвый Малатеста, со своей бледной госпожой Франческой укрывшийся в радиоактивной печи, пока ракеты пели свой гимн смерти!.. Рыдала ли она? Что сказала она в последний миг? Я читал твой дневник вплоть до финальной записи в последний день: «Мы поджариваемся. Дьявол! Нас найдут так, будто мы начали…» Я восхищаюсь тобой, Маластеста, так же, как я восхищаюсь Кастильоне и Да Винчи, – эрудит, ученый и человек до мозга костей! Вращайтесь же по своим орбитам, человеческие атомы, вы сделали закат моей жизни более красочным… Это, – он протянул руку к темному покрывалу, – воплощение человеческого начала.

Он сдернул покров.

Университетский двор наполнился вздохами, а мои глаза – слезами. Роден совершил это! В какую бы кладовку, на какой бы чердак они это ни спрятали, его слава будет жить в сердцах потомков.

Стальные ребра, покрытые белой эмалью, – та ужасная поза! – руки скелетов в вечном чувственном объятии и исполненные похоти улыбки на лицах, лишенных плоти.

На бронзовом пьедестале высечена простая надпись: «Поцелуй Родена».

И тут до меня донесся голос из зала:

– Вот оно. Делайте с этим что хотите – но никогда не подпускайте меня к этому близко!

Невольные аплодисменты разбили тишину, смешиваясь со вздохами и тихими комментариями.

В тот день я уволился еще раз, на этот раз окончательно.

Желязны Роджер Последняя вечеря

Как чувствует себя музыка, когда ее оркеструют?

Поэма, когда ее пишут? Живопись…

Эти мысли витали в моем мозгу, но это были его мысли.

Я ощутил шероховатые и осторожные, словно кошачий язычок, прикосновения его кисти, обводящей мои щеки, затемняющей бороду.

Он коснулся моих глаз, и они открылись. Сначала левый, потом – правый, мгновенно.

Сознание включилось сразу и четко – никакого плывущего тумана, как это бывает при внезапном пробуждении. Я тоже пристально вглядывался в его темные глаза, сосредоточившиеся на моем лице. Он держал кисть бережно и мягко, словно перо, и ноготь его большого пальца отливал радужным спектром присохших красок.

Он стоял, любуясь мной.

– Да! – вздохнул он наконец. – Они правы! Вот – линии вины, стыда, ужаса, и все они сходятся у этих властно притягивающих глаз. Но взгляд их прям и тверд и они не боятся света, – продолжал он. – Они не дрогнут! И в этом взоре – вся дерзость и боль Люцифера. Он не отведет этих глаз, когда придет время обмакнуть хлеб в вино… Бороду надо сделать покраснее, – добавил он.

– Но ненамного, – сказал я.

Он прищурился:

– Хотя и не слишком.

Он нежно дунул на мое лицо, затем закрыл меня занавесом.

«Сеанс через пятнадцать минут, – подумал он.- Придется прерваться».

Он мерил шагами студию здесь же, рядом. Я почувствовал, как он закуривает.

– Миньон придет в десять.

– Миньон сейчас придет, – сказал я.

– Да. Я покажу тебя ей. Ей нравятся картины, а эта – лучшее из всего, что мне до сих пор удавалось. Она не подозревает, что я способен на такое. Я покажу ей это. Она, конечно, не разбирается в искусстве…

– О да.

Я услышал, как в дверь постучали. Он впустил ее. Я почувствовал, что он возбужден.

– Вы всегда приходите вовремя, – сказал он.

Она засмеялась, и смех ее прозвучал мелодично, словно перезвон дорогих часов.

– Всегда, – сказала она, – и до тех пор, пока портрет не будет закончен и я не смогу взглянуть на него. Я очень прилежна.

«Она уже улыбается так, словно глядит с портрета,- размышлял он, вешая ее пальто. – Сейчас она сидит в темном кресле. Темном, как ее волосы. Зеленый твидовый костюм и серебряная брошь. Почему она не надела бриллиантов? Они ведь у нее есть».

– А где бриллианты? – спросил я.

– А где бриллианты?

– Что? А-а, моя брошь…- Она коснулась ее, бросив взгляд на свою юную грудь. – Вы ведь еще не писали портретов до сих пор, не так ли? Я же позирую сейчас для уютного домашнего портрета, который будет висеть в гостиной у камина, а не для иллюстрации рассказика о фамильном состоянии, украшающего обложку модного журнала. Поэтому я и решила надеть что-нибудь простое.

Она опять улыбается. Насмехается надо мной?

– А что это у вас там закрыто покрывалом? Она подошла к холсту.

– О, – сказал он скромно, в радостном трепещущем предвкушении. – Это, право же, пустяк.

– Позвольте мне взглянуть.

– Прошу вас.

Зашуршал занавес, прикрывавший холст, и я взглянул на женщину.

– Господи! – воскликнула она. – «Последняя вечеря» Питера Хелзи. Боже, да ведь это прекрасно. – Она отодвинулась еще дальше, пристально всматриваясь. – Он глядит так, словно вот-вот выйдет из рамы и еще раз предаст Его.

– Это так, – скромно сказал я.

– Пожалуй, верно, – заметил Питер. – Довольно занятный экземпляр.

– Да, – сказала она. – Я никогда раньше не видела столь точно подобранных красок. Глубина, переплетение тонов – он весьма необычен.

– Он и должен быть таким, – ответил художник. – Он сошел к нам со звезд.

– Со звезд? – недоуменно переспросила она. – Что вы хотите этим сказать?

– Пигмент, послуживший для его создания, я перетер из упавшего метеорита, который обнаружил нынешним летом. Мне сразу же бросилась в глаза краснота камня; к тому же оказалось, что размеры позволяют засунуть его в багажник.

Она изучала мое лицо на холсте.

– Для столь прекрасной картины вы создали ее невероятно быстро.

– Нет, какое-то время я носил это в себе, – сказал он. – Я ждал, пока у меня сложится совершенно четкое представление о том, каким он должен быть. Этот красный камень подсказал мне решение – это случилось как раз на той неделе, когда вы начали позировать мне. Стоило мне только начать, и дальше он фактически нарисовал себя сам.

– Он смотрит так, будто всем этим наслаждается, – засмеялась она.

– Я нисколько не возражаю…

– Сомневаюсь, что и он имеет что-то против.

– …Так как я – тот самый подкидыш, которого боги запросто обменяли на кусок камня, понадобившегося им, чтобы ставить на него ноги.

– Кто знает, откуда он взялся?

Он закрыл мне лицо, взмахнув занавесом, точно плащом матадора.

– Начнем?

– Пожалуй.

Она вернулась к креслу.

Через некоторое время он попытался прочесть то, что светилось в ее глазах.

– Возьми ее. Она этого хочет.

Он положил кисть, пристально посмотрел на женщину, на свою работу, – и снова на женщину.

Потом опять взялся за кисть.

– Решайся. Что ты теряешь? Подумай о том, что приобретешь. Это серебро на ее груди может обратиться в бриллианты. Думай о ее груди, думай о бриллиантах.

Он положил кисть.

– Что случилось?

– Какая-то внезапная усталость. Сигарета – и я готов продолжить.

Она поднялась с кресла и закинула руки за голову.

– Хотите, я подогрею кофе?

Он посмотрел туда, куда она указывала взглядом, – на стоящий в углу поднос с остывшим напитком.

– Нет, благодарю. Сигарету?

– Спасибо. Его рука дрожала.

Она подумает, что это от усталости.

– У вас дрожит рука.

– Наверное, от усталости.

Она присела на кровать, стоящую здесь же, в студии. Он медленно опустился рядом и прилег.

– Здесь жарко.

– Да.

Он взял ее за руку:

– Вы тоже дрожите.

– Нервы. Delirium Tremens. Кто его знает?

Он поднес ее руку к губам: