Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

• Название: Ликуя и скорбя
• Автор: Федор Шахмагонов
• Издательство: Советский фонд милосердия и здоровья
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 978-5-9533-1722-1, 5-9533-1722-0

Исторический роман Федора Шахмагонова «Ликуя и скорбя» посвящен важнейшему периоду в истории Руси — периоду правления великого князя Дмитрия Ивановича, разгромившего татаро-монгольских завоевателей на Куликовском поле.

В чем смысл великой и кровопролитной битвы, произошедшей много веков назад на Куликовом поле? Стала ли она важнейшей вехой в борьбе Московской Руси за политическую независимость от Орды? Нет, отвечает в своем романе Ф. Шахмагонов, убедительно и ярко воссоздающий предысторию битвы и саму картину сражения: ценой колоссальных лишений и жертв Русь не просто отстояла для себя право самостоятельно развиваться, но, по сути дела, спасла европейскую цивилизацию. Тщательно изучив сохранившиеся письменные памятники Куликовского цикла, автор выстроил на их основе высокохудожественный ряд сильных, запоминающихся образов великих воителей и подвижников, сохранивших для потомков Русскую землю, Святую Русь.

---

Литовское княжество замелось в жестокой междоусобице. Ягайло сражался с братьями и дядей. Предательски заманив князя Кейстута в свой стан, он приказал задушить его в подземелье. Против Ягайла поднялся Дмитрий Ольгердович, брат Андрея Ольгердовича. Литва не подсобник Орде против Москвы. Обессиленная Литва теперь не страшила Орду союзом с Москвой. Мамай решился на последний шаг, коего опасался при Ольгерде.

Он решил, что можно поднять Владимира Андреевича, князя боровского и серпуховского, совладателя московских земель, на князя Дмитрия. Некого больше поднимать среди русских князей на Дмитрия, пусть подымется брат на брата, и Москва расколется, как переспевший арбуз.

Иван Вельяминов и Некомат сидели в Орде у Мамая и твердили ему: пусть Владимир Андреевич, женатый на сестре Андрея Ольгердовича, объединится с литовским князем, пусть родится из этого новое княжество, лишь бы рассыпалось объединение русских земель вокруг Москвы. Ослабнет от этого объединения Литва, ослабнет и Русь. Иван Вельяминов уверял Мамая, что далеко не все на Руси рвутся на битву с Ордой. Мудрые, дескать, рассуждают так, что битва будет проиграна, и Русь займется огнем из конца в конец и наступит полное разорение земли.

Мамай послал Ивана к князю Владимиру уговорить его взять из-под брата великое княжение, обещать поддержку Литвы.

Ордынские всадники довели Ивана до Оки, в Серпухов он пошел один. Добрался до Владимира Андреевича, предложил ему великое княжение. Убеждал, что Дмитрий ведет Русь к гибели. Владимир Андреевич приказал схватить переметчика и отправил его к брату Дмитрию.

Некомат в это время шел на лодиях в Новгород поднять новгородцев против Москвы. Его перехватила на Шексне дружина Степана Ляпы. И его доставили в Москву. С Лач-озера привезли расстригу, захваченного в вежах Бегичева войска на Воже.

Все трое — пред князем Дмитрием в гриднице.

— С чем шел сей холоп вельяминовский,— молвил князь, указывая на расстригу,— нам известно! Не желаешь ли, Иван, отведать того отвару?

— Не желаю! — ответил Иван.

— Не желаешь, не надо! — отрезал Дмитрий.— Скажи нам, с чем ты пришел на Русь?

Всякое передумал Иван, идучи к Владимиру в Серпухов, ко всякому уготовил себя. Ивану есть что ответить:

— Ненавижу, князь, тебя, как ненавидел отца твоего, князя Ивана! Сермяжные, мужицкие вы князья!

— Откровенность достойна боярина! — заключил Дмитрий.— Ненависть твоя к нам известна.  Нового не сказал. Признаешь ли, что научал расстригу угостить меня отравой?

— Признаю, князь!

— Что же тебя побудило, Иван, так унизить свой род?

— Разно мы понимаем честь, князь!

— Разно! — согласился Дмитрий.— Разно мы понимаем честь витязя! Отравителем быть — не дело витязя!

— Не дело витязя, князь, но государево дело! Смерть твоя не принесла бы смуты, тихо и безропотно примет Москва князем Владимира. Супруга его Елена в родстве с Ольгердом, дочь Ольгерда — сестра Ягайла. Утихла бы Литва. В родстве Елена с Михаилом — утихла бы Тверь, ведая нрав Владимира смиренный, утихла бы и Орда! Ты поднял длань на Орду и накликал беду на русскую землю! Мамай грядет, и нет силы спасти Русь! Надо уйти тебе, князь Дмитрий Иванович.

— Ты все сказал, боярин Иван?

— Все, князь! Ты ведешь к гибели Русь, я пришел спасти Русь!

Дмитрий обернулся к дьяку:

— Все ли ты записал, Нестерко?

— Записано! — ответил Нестерко.

Дмитрий поднял глаза на Некомата:

— Ивана Вельяминова я поставил на княжий суд за измену. Он русский, на русской земле рожден, русской матерью. Я не ведаю, гость торговый Некомат, где ты рожден, кто мать твоя. Ведаю, что не русского ты корня и Русь тебе не родная земля! Я не ошибся?

— Нет, не ошибся! — ответил Некомат.

— Чужеземца не могу судить за измену! Ты не изменил Руси и мне не изменил, крест ты мне не целовал. Ты вынес ярлык мимо нас тверскому князю, сеял смуту на нашей земле. Кто скажет, что сие деяние принадлежит к торговому делу?

— Время жить, время умирать...— произнес Некомат.— Что было, то и будет, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после. Так пел Экклезиаст-проповедник. Так и я скажу. Время жить, время умирать. Мамай приведет Орду на Русь, и то неизбежно. Было время силы Орды, наступает время гибели Орды. Слабыми руками своими я пытался остановить ход жизни. Не остановил. Сила Орды — то была и наша сила, гостей торговых, ибо были открыты во все концы света пути. Сила Москвы не будет нашей силой. Не скоро утихнут битвы, и не скоро пойдут торговые караваны. Вам выбирать? Нет! Не выбирать! Вы так же бессильны остановить движение жизни. Время умирать одним, и время жить другим... Я кончил!

— Дьяк, записал ли ты? — спросил Дмитрий.

— Записано! — ответил Нестерко.

Князь поднялся с кресла.

— Властью, врученной мне господом богом и крестным целованием людей моих, приговариваю...

Князь вдруг остановился и спросил расстригу голосом тихим, не той высокой ноты, с какой начал:

— Имя-то твое как?

— Хрящ! — живо и испуганно ответил попик.

— Хрящ не имя! Крещен как?

— Михаилом крещен! — подсказал Иван Вельяминов.

— Холопа по имени Михаил Хрящ приговариваю отпустить на все четыре стороны. Ныне признал боярин Вельяминов, что шел он на нас по его велению.

Хрящ повалился на колени и всхлипнул.

— Ды я! — вырвалось у него.

— Иди! — произнес Дмитрий.

— Сермяжный, смердящий князь! — крикнул Иван Вельяминов.

Дмитрий и бровью не повел.

— Не могу судить гостя торгового за измену, чуженин он на Руси. Внимая его словам, что радеет Орде, а не нашему делу, заточить купца Некомата на Лач-озеро и держать его там, допреж не решится спор с Ордой.

— Ивана Вельяминова,— продолжал князь,— мой отец избавил от суда за убийство тысяцкого Алексея Петровича! Я миловал в память об отце убийцу, в чем тож повинен. Иван Вельяминов наущал отравить меня. Защищая свою жизнь, вправе и я меч поднять! Иван Вельяминов зазывал на наше великое княжение брата нашего молодшего Михаила тверского, грозя кровью и разорением. Иван Вельяминов шел сговаривать брата нашего молодшего князя Владимира поднять мятеж и сеять смуту в час, когда грядет враг нечестивый и беспощадный. Род Вельяминовых честно служил роду моему. Очищаю род Вельяминовых от переметчика, приговариваю Ивана Васильевича к отсечению головы!

Не бывало дотоле в Москве ни одной казни на людях, а тут казнят боярина. На живой памяти и он сам, и отец его — первейшие бояре в городе.

Спрошено было у Дмитрия, где плаху ставить, выговорил мрачно в ответ:

— На Кучковом поле.

Памятно Кучково поле. Помнил, как в страшную ночь московского мятежа вывозила его в возке мать из Москвы под обережением ордынских сабель. Помнил, что готова была пролиться кровь, и ордынцы, надвинув прилбицы, двигались конным строем на толпу, да раздался крик: «То ж не князь, а княгиня!» Виновнику той дикой ночи и принять смерть на Кучковом поле: двадцать лет ждало его это поле.

Августа, в 30-й день, во вторник, до обеда съехались на Кучково поле князья и бояре, сошлись толпами горожане. На обрыве в Неглинку высокий помост, на помосте дубовая плаха. Палач в кольчуге, в мисюрке с опущенной на лицо железной личиной. В руках тяжелый топор.

Ивана ввели на помост, руки связаны за спиной. Он бледен, в один день осунулся и обвис. Глаза угасли, он еле ступал. Его поддерживали, иначе упал бы и не дошел до плахи. Опустили на колени, пригнули его голову к плахе...

Толпа охнула. В мрачном раздумье расходились бояре.

9

Участникам крупных событий не всегда дано истолковать их связь и глубинные причины.

Мамай удивлялся тому, что происходило на Руси. Сто с лишним лет безотказно подвигались на Руси князь на князя по мановению из Орды, по засылу ордынского хана. Вот он ищет, кого из русских князей напустить на Дмитрия, сулит в поддержку всю силу Орды, но голос его не слышат, не хотят слышать. Перед походом Бегича звал тверского Михаила, не отозвался. Ныне князь Владимир сам привел на княжеский суд переметчика Ивана Вельяминова, сам отказался от великого княжения. Неужели так сильна братская любовь? А ранее разве не брат на брата шел с мечом и с ордынской помощью? Брат брату родня у черных людей, в орде у рядовых воинов. Ордынские царевичи-братья убивают друг друга без всякой жалости, убивали друг друга и братья князья.

Мамай ярился на Дмитрия, проклял его неблагодарность, ибо считал, что не без его помощи утвердился Дмитрий на великокняжеском столе.

Мамаю не дано было оценить, что не личные качества Дмитрия привели к неожиданному единству всей русской земли. Его взору остались недоступны те подспудные, подводные течения на русской земле, которые свершались на протяжении полувека.