Юрий Воробьевский - Пятый ангел вострубил

• Название: Пятый ангел вострубил
• Автор: Юрий Воробьевский
• Жанр: История

Перед вами – не просто очередное «исследование» истории «вольных каменщиков». Здесь нет набивших оскомину перепевов темы. В книге, материалы для которой собирались около десяти лет, впервые подробно написано о современном масонстве в России. Причем, через судьбы конкретных людей. И еще одна особенность: всемирный Орден предстает перед нами отнюдь не как неодолимая сила. Мы видим его совсем в другом, для многих даже неожиданном, ракурсе. В значительной мере «Пятый Ангел вострубил» – это продолжение предыдущих книг Юрия ВОРОБЬЕВСКОГО – «Шаг змеи» и «Падут знамена ада». Книга адресована тем, кого заботит спасение души и кто готов к духовной брани за Россию.

---

С кем ты встречал тот Новый год, не знаю. А наша программа удалась на славу! Мы действительно и сами повеселились, и людей порадовали, и поста не нарушили! Мчась по совершенно пустому шоссе, радовались тому, что летим по «зеленой волне»:

– Смотри, смотри, мама, ни одного красного светофора! Вот как год у нас с тобой начинается! Я думаю, в этом году и у тебя, и у меня все устроится! Это будет наш самый счастливый год!

В конце концов, я устала и задремала в машине после очередного визита. Открыла глаза: надо мной уже открытая пасть «ракушки», и сын смеется:

– Где же это ты все-таки втихаря наклюкалась? Здесь досыпать-то будешь, или, может, домой пойдем?

Проснулись мы оба около полудня, сползлись в халатах на кухню и уселись пить кофе. Завтрак плавно переходил в обед или ужин, и мы так и не поднимались из-за стола, проговорили допоздна…

Глеб как будто чувствовал, что это – наш последний разговор… Он выговаривался так искренне, так откровенно и прямодушно, словно знал, что не успеет высказать все это у аналоя… Я так много услышала от него о тех годах его жизни, которые прошли без меня… Оказывается, он сейчас снова с Настей, с той нашей любимой Настей, с которой дружил с восьмого класса. Потом на втором курсе института они по-глупому рассорились, и Настя срочно вышла замуж. Глеб тогда с ума сходил от горя, а потом тоже женился. Теперь Настя с двумя маленькими сыновьями живет одна, и Глеб строил свои планы…

Он говорил, что не чувствует своей вины перед женой, что расстались они не по его, а по ее инициативе. Жене всегда было мало денег, ей казалась плохой и неудобной та квартира, которую мы купили Глебу, она заставила его требовать отдать им мое жилье… А вот Верочка!…

– Мам, я ведь и назвал ее так, как ты хотела, самым твоим любимым именем! Все эти годы я просил жену поехать с Верочкой на дачу и окрестить ее в сельском храме, у Тихвинской! Но жена-то сама крестилась недавно и все твердит, что «у ребенка должен быть сознательный выбор!»

Говорили мы с сыном и о тебе, разумеется. Глеб снова уверял меня, что ты ведешь себя просто как взбунтовавшийся подросток. Он умолял меня терпеть и прощать. Он очень-очень любил тебя, он в тебя верил… Глеб рассказывал мне о своих друзьях, бывших одноклассниках, которых я помнила еще детьми, об однокурсниках и коллегах, с которыми вместе работает… Благодаря тому последнему разговору, я знала, кого через пять дней звать на поминки… Кому раздавать его аппаратуру, рубашки, дискеты… Бедный мой мальчик как бы оставлял мне свое завещание.

– Верочку надо не только крестить, ее надо воспитывать в Боге, а то получится, как со мной… Я только сейчас начинаю понимать, что жил неправильно, и знаю теперь, как надо мне учиться жить…

На следующий день он позвонил мне с утра и сказал, что плохо себя чувствует, что вызвал «скорую» и просил не беспокоиться: просто давление подскочило из-за слякотной погоды. Когда ты пригнал, наконец,, машину, я не дала тебе даже раздеться – мы поехали за Глебом и привезли его домой. Еще одна «скорая». Укол «магнезии», веселая шутка врача, шлепнувшего его по широченной спине:

– Пустяки! Такой малый жить будет!

Глеб заснул после укола, а я не спала. Я бегала всю ночь смотреть, как он спит, и слушать, как он дышит. К утру нам с тобой как-то не понравилось его дыхание. Мы позвонили знакомому врачу, твоему «брату» и попросили приехать, а тот велел немедленно вызывать снова «скорую».

Врач этой третьей «скорой» пытался уже реанимировать нашего мальчика… Он открыл ему глаз, проверяя реакцию зрачка. Мне казалось, что сын видит меня. Но тут с елки, прямо на роговицу, упала иголка. Глаз остался неподвижным…

Сын остывал у меня на руках. Я молилась, я гладила его по лицу, по плотному мускулистому телу, я плакала и не видела, не понимала ничего, вокруг нас с Глебом, происходящего… Я только смутно помню, что приходили какие-то люди, милиция, наш друг уложил Глебочку на стол, и обмыл его, и стал читать Псалтирь…

Мой единственный сын Глеб родился 5 июля 1970 года и умер 3 января 1999 года… Я все время вижу эти два кадра: голенького, крохотного его заворачивают в простынку… 15.20… Такого же голенького… Большого, крепкого, мускулистого его заворачивают в простынку… 10.40…

И между этими двумя кадрами – вся моя жизнь. Вся – потому что до рождения Глеба я была каким-то почти бессмысленным существом, невероятно активным, куда-то рвущимся, но все же бессмысленным. А сейчас жизнь кончилась. Осталось ее осмысление.

Я смотрела на мир через залитые слезами очки и смутно различала какие-то расплывающиеся пятна. То же самое, видимо, было и в моей голове, и в душе, и в сердце… Зачем мы с тобой ходили в милицию и что там объясняли? Кто и когда звонил в Казанский Собор? Что я делала все это время до похорон? Почему приехали в храм, где всю ночь стоял гроб, мои студенты? В чем лежал Глебочка, и кто выбирал ему костюм? Я помню только голос Олечки в хоре, да иконку «Споручница грешных» на его белых холодных руках… И еще, я помню, кто-то из батюшек сказал мне, что Глеб слова своего не нарушил – он предстал на исповедь перед Господом в Рождественский сочельник. Как и обещал…

Мой мальчик был таким обязательным и надежным… Он всегда держал свое слово.

Девять дней… Сорок дней… Как робот, в каком-то автоматическом режиме я ходила на работу, как-то занималась со студентами. В спокойствии, достигнутом с помощью антидепрессантов, я беседовала с психотерапевтом, но главное – читала вечерами Псалтирь. Изо дня в день, кафизму за кафизмой, по специальному правилу молитвы за усопших. Я не думала, что кто-то заставил или уговорил тебя ночевать дома: мне даже в голову не пришло, что это временно.

Мы почти не виделись с тобой и не разговаривали – ты являлся только на ночлег… С чего этот дикий ор начался? Я что-нибудь спросила?

– Ты что же думаешь, что я вернулся?!!

– …? – Я не знала, что отвечать, я только смотрела с недоумением и жалостью.

– Да, я – сатана, я – сатана!!! – Ты кричал в каком-то истерическом бешенстве, в исступлении и совершенно необъяснимой агрессии.

– Я не вернусь, я не вернусь никогда! Потому что я никогда не брошу масонство! Я не могу это бросить, не могу! Это десять лет моей жизни! С «братством» связаны все мои коммерческие проекты! Только батюшки будут решать, прав я или нет! Не ты, а батюшки! И даже не батюшки, а Бог!

Не помню, что я на это ответила. Вероятнее всего – ничего. Что-то произошло во мне в этот момент. Я перестала пить психотропные таблетки, я никогда больше не пыталась образумить тебя и вернуть. Я почти не плачу с того дня. Скорбь моя и боль, и траур по так рано и странно ушедшему сыну – остались… А за тебя с тех пор я только молюсь. Я знаю, что, действительно, Господь все Сам управит и надеюсь на Его милость и к тебе, и ко мне…

+ + +

В том году Православный Кинофестиваль «Витязь» проводился в Смоленске. Уезжая, я снова оставляла дом на твое попечение.

Огромный и прекрасный Троицкий Собор Смоленска был полон. На специальном возвышении со ступеньками, чтобы можно было приложиться, сияет дивной красотой чудотворная Одигитрия – Смоленская Икона Божией Матери – Путеводительница.

Ты помнишь ту крохотную, нарядную, деревенскую церковку Смоленской Божией Матери с прудиком, погостом и развесистыми ветлами в селе Кривцы|? Мимо нее мы раньше, до открытия новой трассы, ездили на дачу. Помнишь, как иногда заходили в нее подать записки, поставить свечки? Как-то на Троицу мы и Глеба с Ирой в эту церковку завели. Внутри все было убрано березками. Как в лес попали! Старушки в белых платочках совали нам в руки мягкие, невесомые, пахнущие русской печкой, просфоры…

Во всех машинах, которые мы с тобой поменяли, наверное, уже десяток – у меня всегда где-нибудь пристроена была Смоленская – малюсенькая, с коробок, но очень красивая. Для меня, облетевшей и изъездившей полмира, постоянно привыкшей относиться к дому, как к сладостному короткому отдыху между длинными командировками, – икона Смоленской Божией Матери, Путеводительница, Покровительница всех странствующих и путешествующих – особая икона.

Когда подошла моя очередь подняться к Одигитрии, я, затаив дыхание, мысленно попросила Матерь Божию, через этот ее чудотворный образ, только об одном – избавить меня от неведения… Я приложилась к иконе, чувствуя какое-то невыразимое волнение. Было удивительное ощущение того, что я как будто вспомнить что-то должна, о чем-то подумать… Но начинался Крестный ход к памятнику Святым Кириллу и Мефодию. Водоворот наших, фестивальных, знакомых людей увлек меня к выходу из храма. Стал накрапывать теплый дождик. Потом меня попросили срочно вернуться в гостиницу: я была редактором «Спутника Кинофестиваля», и надо было немедленно делать очередной выпуск…

В этой напряженной работе над ежедневными номерами «Спутника» промелькнули незаметно дни до Троицы. Я все время помнила о том удивительном и непонятном чувстве, испытанном у Чудотворной, и мечтала снова встретиться с ней. Наши готовились к причастию, постились. Я досадовала на то, что в этой круговерти со «Спутником» мне явно не попасть на исповедь, не будет времени вычитывать Правила. Зато я твердо решила про себя: что бы там ни происходило, ничто не заставит меня пропустить праздничную службу. На Троицу я просто обязана быть у Смоленской! Я что-то должна понять!