Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

• Название: Уникум Потеряева
• Автор: Владимир Соколовский
• Жанр: Современная проза

---

— Ай-яй, молодой человек! — услыхал он. — Какое неприличие. Разве трудно зайти в дом и сказать, что хотите в туалет? Молодежь, молодежь… В вас нет ничего святого.

Константин Иваныч, копаясь в ширинке, блаженно улыбался. Он двинулся бы дальше, и забыл бы лысого дядю с небольшой головкой, не возникни вдруг на пути серьезное препятствие: из-за угла ударил вдруг оркестр, оттуда вывернула и устремилась навстречу ему большая похоронная процессия. Только машин было около двух десятков: «Волга» с «Мереседесом», машина с гробом, три автобуса, и еще легковые разных марок. Они двигались тихо-тихо, и шагающий пешком народ шел неторопливо, как это и положено на похоронах. А сколько его было! — словно море вылилось из переулка.

— Кого же это так хоронят? — Фаркопов глянул на хозяина оскверненного забора. — Видно, великую шишку!

— Ошибаетесь, — прозучал ответ. — Это хоронят давнюю нашу горожанку Анну Ираклиевну Ахурцхилашвили, известную здесь как Аня Шанежка. Она была еще старше меня… замечательная личность! И всю жизнь — в садике, в садике, в садике… Все прошли через ее руки: от мэра и заместителя министра энергетики до последнего вора. Видите вон ту машину? — это Дмитрий Рататуенко, главный здешний мафиози. А вон в той — зам главы администрации. Заходите скорей, а то будете мешать! Я, к сожалению, не смогу проводить, подвихнул вчера ногу — видите, хромаю? — но моя дочка Лия тоже в процессии, хоть и не ходила никогда в садик. Вон она, глядите, машет сзади!

Народ все шел и шел мимо них: кто разговаривал, кто плакал, кто просто молчал. Среди убитой горем родни Фаркопов углядел и потеряевскую парочку, с кем ехали вместе в автобусе, кладоискателей-любителей. Вот почему оба были в костюмах и имели чопорный, важный, будто бы обиженный вид! Он подумал, перекрестился на торчащий из везущего гроб КАМАЗа крест из свежего дерева, и наклонил голову.

— Умирают старики, — журчал голос рядом. — Один за другим, один за другим… просто жуть. Я знал их всех. А что вы хотите? — я столько лет жил здесь, а на руководящей работе много народу проходит перед тобой, очень многие, почти все…

Процессия вытекала уже на большую, просторную улицу, там раздавалась вширь; вот последний человек исчез за поворотом. Где-то, издали уже, вновь грянул оркестр, сея печаль.

— Что вы сказали? — обернулся батрак. — На руководящей работе? Я, знаете, человек приезжий…

— Я вижу, да.

— И вот такая, знаете, трудность…

— Какая же?

— Надо купить паклю. Скоро сруб собирать, а пакля… где вот ее взять? Не подскажете?

— Ну почему не подсказать? Можно в леспромхозе. Хотите, договорюсь?

— Комиссионные дам! — просипел Фаркопов, не веря удаче.

— Зачем они мне! — махнул рукою Марк Абрамыч Фельдблюм. — Пойдемте в дом, я напою вас чаем.

— Это кстати! Пиво, знаете ли…

Через малое время Константин Иваныч уже сидел в гостиной на диване, а хозяин читал ему с листочка:

«УЧИТЕЛЬ. Сегодня мы будем закреплять тему образования сложных слов. Гнусницкий! Прошу к доске. Скажите, как называются слова, образованные первыми буквами?

УЧЕНИК. Аббревиатура.

УЧИТЕЛЬ. Назовите пример.

УЧЕНИК. Дума уничтожает российский акционерный капитал. Аббревиатура — ДУРАК!..».

— Вам нравится, вам нравится? — спрашивал автор юморесок. — Ну нет, ведь это же неплохо, скажите?!..

Фаркопов лицемерно кивал и двигал бровями.

Стукнула дверь; вошла женщина. Он цыркнул зубом: вот это баба! Худенькая, черненькая. Как те, на Таити.

НЕСЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Майор Валерий Здун получил известие о кончине любимой бабушки с изрядным опозданием. Трое зеков со строгого, улучив момент, закололи насмерть дежурного помощника начальника таежной колонии, взяли в заложницы контролера-прапорщицу — и, собираясь намылиться куда-то в ближнее зарубежье, требовали денег, автобус, беспрепятственный проезд до аэропорта, заправленный самолет с прогретыми моторами и готовым к вылету экипажем. Само по себе дело не представляло сложности, в подобных переделках отряд Здуна бывал не раз: беда лишь в том, что никогда не удавалось уложиться вовремя: всегда возникали местные частности, нюансы, штрихи, неувязки, решающая акция оттягивалась, люди маялись… Однако и переломить такую бодягу оказывалось сложно: приходилось быть мудрым, как змей, кротким, как голубь, и красноречивым, как попугай. Но внезапно все складывалось в одну картину, как бы само собой, следовала операция, и после нее все старые проблемы казались жалкими и ничтожными, хоть в какие-то моменты и казалось: нет их важнее. А может, так и было.

Коротая время несытым торгом с администрацией и насилием над женщиной, бандиты мечтали о кайфе, который словят в не столь дальних краях, спустившись туда с неба с полными чемоданами денег. А омоновцы со своим командиром смотрели на дело трезво, и знали, что жить этим господам осталось совсем немного. И бесполезно было пытаться смягчить их речугами о великих гуманных принципах, заповедях, неотъемлемых и вечных правах человека на собственную жизнь, о декларациях и программах. Здесь мыслили четко и однозначно: гнусь не должна жить на свете. Гнусь исключительная — не должна жить сугубо. О тех, кто берет заложников, даже вести разговор считалось западло; в отряде Здуна не было и разу, чтобы кто-то попал в их руки живым и дотянул до гуманного суда. И литой и жесткий майор поощрял эти настроения — тем более, что и большое начальство одобряло с некоторых пор такую политику: немного найдется желающих решиться на крайние шаги, если люди знают, что за ними последует скорая и безжалостная смерть. А если речь идет о собственной, не чужой жизни — тут задумаешься!

Зеков перестреляли, когда они бежали к автобусу, волоча прапорщицу. Пострадала, правда, и женщина: ей вогнали заточку в район сердца, промахнувшись в спешке всего на миллиметр, да еще тело ее приняло две омоновских пули: в плечо и бедро. Ожидались проблемы и по женской части: оголодавшие бандиты наглумились над нею досыта. Так что если выживет — все равно уже получеловек. Может быть, прокуратура начнет свой вечный скулеж — но ничего-то им не обломится, отношение к берущим заложников стало жестче, и отряд не дадут в обиду; наградить, может, и не наградят, но все равно постараются как-нибудь поощрить, чтобы ребята знали, что их ценят и уважают. А это — главное. Когда есть доброе отношение, и служится по-другому. Ну, а женщина… ее жалко, конечно, какой разговор! Но дай им уйти, или не используй этой единственной, по сути, возможности открытого огневого контакта — и трупов могло оказаться столько, что устали бы считать. Нет, все о'кей.

Кроме, конечно, истории с телеграммой.

Она поступила в штаб ОМОНа, где в последнее время жил Здун. Дежурный, ознакомясь с текстом, доложил командиру дивизии. Ситуация, что ни говори, нештатная: с одной стороны — смерть близкой родственницы, с другой — все же человек на серьезном задании, притом командир, от него зависит весь результат. Может рвануть оттуда в самый ответственный, решающий момент — и все обернется кровью, недобрым вниманием министерства. И признаемся: начальство не любит отягощать себя вечными категориями, ему всегда главнее и ближе то, что предстоит решать на данный момент. Прошло двое суток, пока доложили: операция завершена. Тут же полетел приказ: командира ОМОНа немедленно доставить вертолетом в Емелинск. Все гадали, и даже пошли слухи, что Валерку хотят арестовать, наградить, повысить в должности, отправить советником в Таджикистан, в Югославию… Далеко он, однако, все равно не улетел, экипаж высадил его на большой попутной станции, сославшись на неисправность, отсутствие горючки и плохой прогноз. Спасибо, организовали машину на вокзал, и он почти сразу успел на проходящий. И, соскочив утром в Емелинске, сразу позвонил дежурному. Узнав о беде, сказал угрюмо: «Ну, вы все за это поплатитесь!» — сгоряча, конечно: что ты, боговый, можешь кому сделать, за что?.. Денег, что оказались с собою, до Малого Вицына хватало, и он поскакал на автовокзал.

Бабушку Анико Ираклиевну майор Валера любил всей душою. Нет, конечно, он любил и родителей, и деда Петико, как его звала бабка — но все равно она была всех душевней к нему, ласковей всех, умела понимать и утишать его с детства непростую душу. Ведь какая, если подумать, суровая, горькая ему выдалась жизнь! А способов снимать постоянные стрессы в запасе и всего-то два: бутылка да баба. Один — чтобы взбаламутить, другой — чтобы слить дурную кровь. И — абсолютно некому заглянуть в добрые, все понимающие и прощающие глаза. Отцу, что ли? Да он точно такой же дурак, и всю жизнь пользовался исключительно теми же способами.

Валера был сыном Нины Теплоуховой, той самой Нинико, что родилась победной весною сорок пятого, зачатая в далеком от здешних губерний госпитале. В шестьдесят четвертом она окончила бухгалтерское отделение техникума, и была распределена в систему МВД, в лагерную бухгалтерию. И, так как она была девушка молодая, и совсем ничего себе, то вопрос встал так: или выходи замуж за человека в мундире из той же системы, или — за расконвоированного зека, каковых окрест тоже реяло немало, и активности они были необычайной. Нина выбрала первый вариант, и сочеталась с юным лейтенантом, командиром конвойного взвода. По сути, детство и юность Здун провел среди зеков и конвойников, набухая потомственной ненавистью к человеку в «пидарке», источнику всего зла на свете. И в училище МВД пошел потому, что другой дороги себе и не представлял. А отец дослужился до майора, начальника штаба батальона, в последние годы жил уже в более-менее большом, хоть и далеком от всяких центров цивилизации поселке, готовил прыжок в сторону запада, в родные края, да опоздал немного — и остался с матерью доживать в том же поселке, в двухэтажном домике полубарачного типа. Вряд ли они даже и приедут на похороны: там только до краевого центра надо добираться не меньше трех суток, и то, если подвернется оказия, а на нее в наши времена надежды мало, путевые связи стали дороги и редки, всем наплевать на твои личные проблемы.