Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь

• Название: Осажденный Севастополь
• Автор: Михаил Филиппов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман "Осажденный Севастополь", написанный известным ученым и прогрессивным общественным деятелем М. М. Филипповым был издан в Петербурге в 1889 г. и вошел в историю русской литературы как первое крупное художественное произведение о героической обороне Севастополя в 1853–1855 гг. Он получил высокую оценку Л. Н. Толстого. Главным героем романа является руксский народ — солдаты и матросы, в которых жестокая крепостническая эпоха не смогла растоптать благородство души, любовь к Родине, готовность к подвигу. Ярко нарисованы образы выдающихся военачальников Нахимова, Корнилова и их соратников. Исторически достоверно показана обстановка в русской армии и в лагере противника.

---

Панаев и два других адъютанта соскочили с лошадей и подошли к товарищу. У Жолобова было изорвано платье, белье и рейтузы, но больше ничего не было видно.

Мимо проезжал казак. Его подозвали, он хотел удрать, но, увидя урядника, остановился.

— Стой, ты, такой-сякой! — закричал на казака Панаев, приправляя эти слова отборными юнкерскими выражениями.

— Полно, ваше благородие, — заметил урядник. — Того гляди, срежет — и помрете с скверным словом на языке.

Панаев был пристыжен и, велев казаку подержать лошадей, стал помогать Жолобову. С помощью урядника и грека Панаев потащил Жолобова за бугор, где было безопаснее от снарядов.

— Скажите светлейшему, чтобы берег себя, — говорил Жолобов, не издавая ни одного стона.

Когда его положили и попытались раздеть, то увидели огромную как бы обожженную рану: крови не было. У Панаева мурашки побежали по телу. Вдали ехала какая-то фура, Панаев велел греку остановить ее, но грек, не поняв или не желая исполнить приказания, ускакал в обоз. Панаев поскакал сам и привез фуру, куда уложили Жолобова. Жолобов обернул ногу полой своей шинели солдатского сукна. Урядник повез его в тряской фуре на перевязочный пункт. За гусарами вместо Жолобова послали Грейга. Прискакал-гусарский офицер и отрапортовал Меншикову, что лишь только гусары появились во фланге французов, как их батареи снялись с передков, почему гусары и отступили.

— Это почему же? — спросил князь. — Повторяйте атаки, не давайте им покоя.

— Слушаю-с! — Офицер ускакал обратно.

Гусары, опасаясь пароходов, и не думали повторять атаки. Они стояли за бугром, французская батарея уже была установлена, и раздался первый выстрел. В это время примчалась и наша батарея (номер четвертый семнадцатой бригады) под начальством Кондратьева.

При третьем пушечном ударе Меншиков быстро обратился к бывшему подле него батальону московцев и скомандовал:

— Второй полубатальон вполоборота налево, первый вполоборота направо! Шагом… марш!

По этой команде выбившиеся из сил московцы бросились к батарее Кондратьева и за спиной стоявших без дела тарутинцев быстро прошли обе низины, далее они наткнулись на роты своего же полка, при которых был и командир полка Куртьянов, еще раз скомандовавший им: вполоборота направо! Но необходимо вернуться несколько назад и проследить движение Московского, полка еще до того, как его повел Меншиков.

Следуя параллельно батарее Кондратьева, московцы приближались к крутизне, оканчивающейся обрывом над рекой. Уже перевал очутился под их ногами; тут ротные командиры повернули фронт к морю. Над головами визжали пули и гудели ядра.

Ротный командир штабс-капитан Селихов шел впереди всех. Вдруг остановился; остановились и солдаты. В целом батальоне не оказалось никого, кто бывал бы в прежних сражениях, никто не знал, куда идти: впереди не было видно ни одного нашего солдата.

Молодой офицер Бейтнер, командовавший одним из взводов, указал на невысокий, но крутой холм, близ которого стояла батарея Кондратьева, бывшая без всякого прикрытия.

— Кажется, нам надо идти туда, — сказал он штабс-капитану.

В это время всем показалось, что с моря усилился ветер; на самом деле участились выстрелы с пароходов.

— Вперед — марш! — скомандовал ротный командир, видя, что его рота может быть укрыта холмом от пароходов.

Солдаты невольно пригнули головы, хотя это и не могло спасти от пуль и ядер, и почти бегом пустились к холму. Подпоручик Перов вместе с Бейтнером отважились взобраться на вершину холма, откуда было видно устье Алмы и слышно, как гремели цепями неприятельские пароходы.

Перед фронтом московцев и левее виднелись французы, которые выстраивались бегом и тащили орудия. Одно из них оборвалось и стало катиться вниз. Произошла остановка, лошади взбесились, но вскоре все пришло в порядок, и орудие втащили люди. Шесть французских орудий уже стояли в ряд, потом появилось еще два.

— Смотри, Бейтнер, — сказал Перов, — у них перед рядами скачут всадники, должно быть, начальство. Баранов! — крикнул он штуцерному (при этом батальоне были штуцерные). — Нельзя ли снять того, что на белом коне?

— Сейчас посмотрю, ваше благородие, — сказал штуцерный, взобравшийся на холм также из любопытства.

Штуцерные составляли привилегированное меньшинство, они стреляли из ружей, бивших на полторы тысячи шагов, и знали себе цену. Даже вид у них был более молодцеватый и независимый, чем у остальных солдат. Баранов считался одним из лучших стрелков в полку. Командир другой роты, бывший у подошвы холма, услышал слова Перова, прокричал тому же стрелку:

— Пожалуйста, Баранов, убей того, что на белом коне; наверное, он у них какой-нибудь начальник большой.

Баранов прицелился, выстрелил, и белый конь бежал уже один, влача на стремени седока.

— Молодец, Баранов, спасибо! — закричали офицеры, а вслед за ними и солдаты.

— Чарка водки за мной! — крикнул ротный командир.

— До белого коня сколько было шагов? — спросил Бейтнер.

— Во весь визир, ровно тысячу четыреста шагов, — отвечал Баранов, нисколько не сомневаясь в точности своих слов.

Весь неприятельский фронт, которому принадлежал убитый всадник, рассыпался в стрелки, не кончив построения. Неприятельские пули жужжали, все еще не задевая никого.

— Смотрите, господа, — сказал штабс-капитан Селихов стоявшим подле него двум молодым офицерам, — вот что-то упало подле меня, кажется, это пуля… Да, посмотрите, какой странной формы. Вот она: настоящий наперсток. Надо спросить наших артиллеристов: что это за диво? Неужели этими штуками думают стрелять в нас?

Один из офицеров, подобрав коническую пулю, так называемую пулю "Минье", вызвался перебежать к артиллеристам Кондратьева и узнать, что за новинка. Артиллерийские офицеры повертели пулю в руках и наконец решили, что, вероятно, это особые маленькие снаряды, наполняемые взрывчатым составом и предназначенные для того, чтобы взрывать патронные ящики.

Двое из офицеров даже стали рассуждать о траектории, описываемой подобным снарядом, и только удар неприятельского ядра, сваливший одну из наших лошадей, прекратил их спор.

Перов и Бейтнер все еще стояли на холме в виду неприятеля.

— Смотри, Бейтнер, — сказал Перов, — ведь наискось от нас стояла неприятельская батарея, пока я засмотрелся на Баранова, она куда-то исчезла, что за пропасть такая! Блестит всего одна пушка, других как не бывало.

— Это значит наводят орудия на нас, — ответил Бейтнер. — Жерлами глядят на нас они, оттого их не видно… Берегись, Перов! Опускайся!

Мелькнули огни, поднялся дымок, и о подошву холма шлепнулось несколько ядер.

— Мимо! — сказал Перов веселым голосом.

— Идем вниз! — крикнул Бейтнер. — Не спеши, а лучше припади к земле!

— Вижу, пустяки!

Бейтнер сам пополз и снова крикнул:

— Да опускайся же, черт возьми!

Вдруг послышался звук, как будто мешок упал на землю. Бейтнер оглянулся: Перов лежал, прильнув грудью к земле; одна его рука была отброшена в сторону. Бейтнер подполз к Перову, тронул его, поднял ему голову — тот был мертв. Розовые его щеки по-прежнему пылали, на губах играла застывшая улыбка. Весь правый бок был забрызган кровью.

Чувство самосохранения заставило Бейтнера поскорее сбежать вниз.

— Ребята, Перов убит, — сказал он.

Вся колонна, лежавшая на траве в шесть шеренг, встала на колени, шепча молитву и крестясь.

Впоследствии Бейтнер уверял, что Перов еще с утра имел предчувствие, что погибнет в бою. На рассвете, после того как неприятельские рожки и трубы мелодично проиграли зорю, а наши ответили им на это на барабанах "генерал-маршем", офицеры четвертого батальона Московского полка собрались потолковать, отчего не идут другие батальоны московцев. Перов все время молчал, но вдруг сказал:

— Вот вы о чем толкуете, а мне даже и думать ни о чем не хочется.

— Что так? Трусите? — спросил его кто-то.

— Таких вещей не говорят, — запальчиво ответил Перов. — И если бы не такой день, я бы знал, что вам ответить.

— Да я только пошутил, — оправдывался товарищ.

— Расскажите, что с вами? — спросил другой офицер.

— Тяжелый сон снился… Признаться, хотя я и не суеверен, меня это расстроило…

— Расскажите, расскажите, — пристали офицеры.

— Снилась мне моя покойная мать. Приходит она будто бы вся в белом, такая молодая, какую я видел только на портрете, и все зовет и манит меня куда-то. Мне было так весело и так хотелось идти за нею.

У многих офицеров, до сих пор скептически улыбавшихся, лица приняли грустное и торжественное выражение. В это время подошел Бейтнер, друг и однокашник Перова.

— Что с вами, господа? — спросил он, видя мрачные лица товарищей.

— Да вот, скуку нагнал, — сказал один офицер, с неудовольствием указывая на Перова. — И себя, и других расстраивает.