Газета День Литературы - Газета День Литературы # 120 (2006 8)

• Название: Газета День Литературы # 120 (2006 8)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Роман Булгакова в том виде, в каком мы его знаем, ярок, эффектен и жизнеподобен. Но вместе с тем он страшно, неистово виртуален. На романе лежит отпечаток явной озлобленности автора на серый (воистину серый!) и изрядно бестолковый советский быт. Это видно и из прямых обличений – и, так сказать, от обратного – от явного смакования в описании сатанинского бала всяких более чем сомнительных красот. (Быт так и остался столь же серым на многие лета – и ещё и потому роман пошёл "на ура" в далёкие от тридцатых семидесятые годы.) И эта озлобленность забивает решительно всё и вся. В романе есть намёки и на пресловутые репрессии, и на жёсткие "выжимки" иностранной валюты, практиковавшиеся в те времена. Но всё это подано… так, какой-то петрушкой. И не надо говорить, что тут автор испугался НКВД. Во-первых, тема и без того была явно "непроходная" для тех времён – Булгаков работал "в стол". Во-вторых, в первоначальных набросках романа (то, что они первоначальны, видно по их примитивности) есть куда более реалистичные, жёсткие проработки тех же тем. Но стоит их пробежать, чтобы понять: они стилистически не подошли к тому миру, где Маргарита лихо летит на метле на шабаш, да ещё и домработницу невольно сманивает. В этой пёстрой чехарде, бесконечной эксцентрике, слишком напоминающей стилистику разных музыкальных и словесных фокусов двадцатых годов (ну нечего делать, тогда Булгаков и сформировался, да ещё на газетной почве!), серьёзный разговор, каким бы он ни был, о "деяниях", скажем, Ягоды и Ежова совсем, что называется, не прокатывал. Приложить коммунальщиц с примусами, ущучить окололитературное и прочее "околоискусственное" хамло – оно всегда пожалуйста. На этом реальном фоне и вырос булгаковский виртуал. И дальше и глубже в этом направлении писатель не пошёл. Чувствуется, что главный враг для Булгакова – "хомо хамус" и на него-то, на хама, и спускаются черти из ада. Такой тон и задан для виртуального мира романа. Конечно, при таком раскладе бес не может предстать иначе как карателем всякой земной пакости. Таким он и предстаёт – и это он и делает.

Но есть и иное, заставляющее говорить о другой стороне дела – о том, что порой хороший художественный виртуал может многое прояснить в реальности. Булгаков без всяких логических выводов, просто сбрасывая всё на одну страницу, подспудно проводит мысль о том, что серопыльность этого мира (столь ему ненавистная) связана с безбожием – во всех смыслах слова, – также присущим миру сему в данный момент. Может, он и сам эту мысль до конца не додумал. Но законы искусства, заставившие его отбросить то, что его, безусловно, волновало, но не легло в виртуал, привели его – не столько по логике, сколько по художественному чутью – к такому отождествлению. И, надо сказать, здесь он своим художественным чутьём нащупал критическую точку советского общества. Уже сегодня С.Г. Кара-Мурза одной из причин крушения Советской власти считает вот именно эту серость ("голод на образы" – как деликатно говорит мыслитель). Да уж, что было, то было. И из-за этого голода в наше время люди пошли за всякими лохотронщиками, купились на цветные бумажки, никчёмные, как "бегемотские" червонцы…

Но вот на этом, по моему мнению, и кончается собственно художественное пророчество – и начинается искажение, неизбежное в виртуальном пространстве художественного произведения вообще. Говорилось или нет где-то о связи булгаковского Иешуа с выводами всяческих гиперкритиков библеистики (а в СССР рекламировались тогда именно они) – не помню. Но, по-моему, это очевидно. И столь же очевидна стилистическая, а для произведения искусства значит – ВЫСШАЯ – необходимость именно булгаковского Иешуа в булгаковском мире. Он добр и наивен – и только. В нём нет резкости, прямоты и властности евангельского Иисуса. Но введи Булгаков Иисуса исторического, евангельского – и затрещал бы весь виртуальный мир (так и хочется сказать – мирок) романа. Правильно. Он – не для романа (тем паче – для такого, где полно серопыльности), а для руководства тех, кто идёт за Ним.

Даже тем, кто борется с Ним, Он придаёт небывалую величину – из них же первый был апостол Павел (ибо Ему нужны, как видно по Писанию, и горячие и холодные – только не умеренно тёпленькие, каковой температуре, кстати сказать, соответствует в основном весь тон булгаковского романа, в котором быт именно серый – то есть не чёрный и не белый – да, честно говоря, и мечтания такие же). И уж прежде всего пыль, примусы, хренимусы, серый быт и прочие варенухи, конечно, не исчезли бы – но стали бы чем-то… эдаким… Как они и были в жизни того времени – в жизни, которая яростно, с огнём, боролась с Христом – но и этим, и многим другим давала ЛЮДЯМ (а не каким-то бездомным-бедным и прочим берлиозам) подлинный жар. И вряд ли случайно то, что после страшнейшего гонения приснопамятного 37-го, увенчавшегося, вроде бы, полным успехом, в 39-м вдруг отменили (явно по почину Сталина) богоборческую установку Ленина 1919 года, а в 43-м… Впрочем, этот поворот достаточно известен. А в теплохладном пространстве романа не может быть и следа Христовой стопы.

И во всём романе прослеживается подспудно противоречие между Булгаковым, явно тянущим к чему-то скромному, милому – и в конце концов теплохладному, пусть и прикрашенному сомнительными красотами вельзевулова бала, возможно, сочувствующим своему Иешуа, возможно, даже и считающим его истинным Иисусом – и Булгаковым, которого призвал к священной жертве Аполлон. Первый негодует "не свыше сапога" – на всяких там варенух и прочих латунских с ариманами (явно "литературные деятели" того времени Литовский и Киршон). Второй… второй устами Левия Матвея вынужден сказать, что Мастер "не заслужил света, он заслужил покой", причём с печалью в голосе. Всё правильно: как же не печалиться о теплохладных?

Но опять же – при всей теплохладности – чувствуется стремление Булгакова, его сверхзадача – сказать, поведать, прокричать этому миру: есть потустороннее, есть, есть! И здесь возникает неожиданный ход, приводящий – в условиях виртуальности романного пространства – к некоторому обелению сатаны. Что делать, таковы законы творчества. Во-первых, в романе именно сатана показывает всем, что потустороннее таки есть, что бы там ни писали всяческие безбожники. И здесь, в оправдание такого поворота сюжета, Булгаков мог бы опереться на многие высказывания отцов, говорящие, что вообще-то искать встречи с нечистью ни к чему, но иногда именно открытый лик нечисти настолько устрашал человека, уже впавшего в руки лукавого, что человек этот отступал от своих заблуждений. Но именно поэтому же лукавый старался (и отцы XIX-XX веков показывали, что это особенно типично для современности) показать, что его нет, что признания, внушаемые им, есть только чисто логические выводы и т.д., и т.п. – то бишь спрятаться за атеизм. И приходилось вопрошать духа зла страшным для него Христовым Именем, чтобы он раскрылся и показал, каков он есть в своей злобе.

Но если так всё излагать – это будет уже не роман, а какой-нибудь богословский труд – подражание, скажем, Св. Игнатию Брянчанинову или "Великой страже" – жизнеописанию афонских монахов Иеронима и Макария. В романе же, увы, тот персонаж, который объективно выполняет положительную роль (пусть он сам по себе и совершенно отрицательный) невольно приукрашивается автором; автор, как правило, заставляет его как бы подыгрывать добру – а через это он и делается симпатичным. Вспомним: вначале Воланд, в полном согласии со своей, так сказать, принципиальной установкой, полностью подыгрывает безбожникам. Но затем он начинает с ними как бы шутить. "Шутки" его воистину диавольски злобны и пакостны. Но с его сверхзадачей они не вяжутся. Они вяжутся с установкой автора, которая, да, сама по себе оправдана – но, насколько известны мне труды Отцов, в жизни реализовывалась не так; нечистого приходилось выводить на чистую воду с большими трудностями (см. хотя бы дневник Иеронима из той же "Великой стражи"). В этом месте роман только фантастичен и фантасмагоричен. Ну, а то, что всё это выглядит реально… так про это и говорится: волшебная сила искусства. Знаменитый "Робинзон Крузо" есть, так сказать, самый примитивный прототип современного приключенческого романа. И всё-таки уже в нём есть блестящий пример того, как художественная виртуальность может придать правдоподобие тому, что изначально неправдоподобно. Не знаю, многие ли замечали, что на разбитый корабль, прибитый ветром к острову Робинзона, Робинзон плывёт, раздевшись (естественно!), а затем, оказавшись на корабле, набивает сухарями карманы. Абсурд! Но выглядит настолько правдоподобно, что это мало кто замечает (молодец Дефо, умел писать!). Вот так же всё правдоподобно (но НЕПРАВИЛЬНО!) у Булгакова. Виртуал есть виртуал – у него свои законы. И именно поэтому лучше им не подчинять ни Христа, ни Его злобного врага. Иначе очень легко может выйти путаница.