Газета День Литературы - Газета День Литературы # 108 (2005 8)

• Название: Газета День Литературы # 108 (2005 8)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

— Нет, — покраснел скульптор.

— Но альбомы галереи Медичи видели?

— Конечно.

— Помните, там... усыпальница Медичи? Лев лежит, смотрит...

— Конечно.

— Я имею желание заказать вам усыпальницу моей жене... — Иностранец вынул из кармана блокнот и фломастером начал рисовать. — Вот так лежит волк... ваш волк... лежит прямо, на животе, только голову повернул. Понимаете?.. А рядом с ним лежит моя жена... смотрит в другую сторону... — Он вынул из бумажника черно-белую фотокарточку женщины. — Это она. Отдать не могу, талисман. Но вы умеете запомнить?

Растерянный Иван Григорьевич кивнул.

— Я оплачу вам любой мрамор, — продолжал иностранец. — За работу заплачу максимально. Когда сможете сделать?

Вокруг беседующих собралась толпа, и рядом как раз оказался Константин Александрович, он, толкая в спину Ивана Григорьевича пальцем, шептал:

— Проси больше!

Иван Григорьевич не знал, как и ответить. Он работал не то чтобы медленно — он работал всласть, и никогда не умел делать на заказ. В юности однажды сотворил горельеф Ленина (с отверстиями на месте глаз и рта) — работу не принял худсовет, сказали, что нужно было сделать просто барельеф, ну, как древесный лист, в профиль. А с дырками может вызвать несерьезные ассоциации.

— Я не знаю, — отвечал иностранцу Иван Григорьевич. — Я никогда не повторялся... получится ли...

— Получится!.. — перебила его, помнится, Люся Воробьева. — Вы, главное, дайте ему аванс... он человек совестливый, воспитанный на русской литературе, он сделает...

Немецкий ученый оказался странным человеком. Он негромко пробормотал:

— Я тоже воспитан на русской литературе... — и обратился к Ивану Григорьевичу. — Вам было бы легче сделать другого зверя? Но, мой дорогой, мы немцы, любим волков... и моя фрау любила именно волков...

— А давайте я сделаю! — лихо и весело предложил Константин Александрович. Все вокруг смолкли. — Я сделаю, Иван подтвердит, я хороший скульптор.

— Это правда? — спросил иностранец у Ивана Григорьевича.

— Да, — кивнул скульптор. — Мы вместе учились, у нас одна школа. Правда, он больше лепил людей... но высечет и волка, я уверен.

Люся Воробьева, ущипнув его за бок, поднялась на каблучках и зашипела в самое ухо:

— Ты чё делаешь, Ванька?! Ты бы получил на всю оставшуюся жизнь! — И громко заявила немцу. — Он сам сделает! Этот волк полярный, а в Германии, небось, волки серые. Это другие волки, Иван!

— Я, я... да, да, — отвечал немец и уставился серыми в розовых прожилках глазами на чудаковатого мастера в истрепанном пиджаке, со сбитым ногтем на левой руке. — Может быть, подумаете?

Иван Григорьевич неопределенно кивнул.

Иностранец со своими коллегами улетел обратно в свою туманную Германию, Иван Григорьевич, помнится, заболел, его согнул радикулит — холодно в мастерской... и стало не до заказа Адольфа. А тем временем, как позже все узнали, Константин Александрович благополучно созвонился с заказчиком, занял денег, привез из Саяногорска громадный куб мрамора и начал работу...

И однажды ни много ни мало, а заявился в гости к Ивану Григорьевичу посоветоваться, как лучше положить лапы зверя... и еще напомнить, какое лицо у покойной жены Адольфа... Ведь у Ивана Григорьевича зрительная память как у фотоаппарата.

В итоге, сняв на видеопленку готовую работу, Константин Александрович полетел по приглашению Адольфа в ФРГ. И вернулся одетый во все новое, с кучей подарков для жены, для детей (их трое) и внука Вани, названного недавно в честь лучшего друга — в честь Ивана Григорьевича.

Работа на специальной платформе укатила по рельсам за рубеж.

Кстати, и самому Ивану Григорьевичу коллега по искусству привез подарок: бутылку шнапса, довольно противной немецкой водки.

Иван Григорьевич поздравил его — он бы, пожалуй, так быстро, всего за четыре месяца, не совладал со столь сложной и огромной работой...

— Ты гигант, — сказал Иван Григорьевич Константину Александровичу, и сказал вполне искренне.

И вот, звонит Люська Воробьева, напомнила историю пятнадцатилетней давности.

— Он же тебя обворовывает на протяжении всей жизни! А диплом как вы делали?!. — кричала Люська в трубку. — Ты же ему пионера долепил с горном... он сам со смехом рассказывал: правое плечо не получалось...

— Ну и что? — устало сопротивлялся Иван Григорьевич. — И он мне тоже кое-что советовал.

— Что, что тебе советовал? — звенела и прыгала трубка в руке. — Вспомнишь хоть что-нибудь — отвяну. А-а, ни хера он тебе не мог никогда посоветовать, этот шибзик! Он — гнида, прилипала, с ласковыми глазами и усиками как на известном месте.

Это верно, глаза у Константина ласковые, когда-то он и жене Ивана Григорьевича нравился. То цветы принесет, то билеты в театр. А позже, конечно, разонравился.

— В общем, так, — заключила Люся Воробьева. — Я, я подаю в суд на это ничтожество от твоего имени, а ты придешь, как свидетель. Договорились?! Жизнь проходит, Ваня, нас грабят, а мы спасибо говорим. Договорились?

— Ладно, — с трудом, но согласился Иван Григорьевич. И пошел сказать жене о своем решении...

4.

Но тем же вечером вновь заявился в гости Константин Александрович! Дивные дела творятся, Господи! Как будто он слышал разговор Воробьевой с Иваном Григорьевичем. А может, она сама уже раззвонила друзьям-подругам о предстоящем суде, а те мигом доложили Константину Александровичу. Очень мы любим наблюдать свару и пересуды, стоя в стороне.

И вот явился удачливый скульптор, приятель, но почему-то мрачный, с запавшими глазами — таким его давно не видел Иван Григорьевич, разве что во времена студенчестве, когда профессор Зеленев поставил Косте за небрежный карандашный рисунок мужского торса жирную двойку.

И к тому же приятель приплелся сильно выпивший.

— Не прогонишь? — смотрит недоверчиво, как пес, под носом в усах змеится улыбочка. Шутит он так или вправду боится? — Я могу пройти к тебе? Это тебя не унизит?

"Ты же прошел уже..." — ворчит про себя Иван Григорьевич, но ничего не говорит вслух — показывает руками: проходи, дорогой гость. И лучше на кухню — чтобы не беспокоить жену.

"Дорогой гость" к вечеру почему-то переоделся в старый костюм, не тот ли, в котором и работает в мастерской, с пятном масляной краски на правой поле ниже кармана. Может быть, для того, чтобы показать, что и он не так уж богат.

Вытащил из внутреннего кармана пиджака булькнувшую бутылку водки и из кармана брюк — луковицу.

— Хотел на улице возле твоего дома за тебя выпить, — пробормотал, не глядя в глаза. — Потом подумал: вдруг не откажешь в милости со мной...

— Что ты какие-то слова такие несешь: милость, унизит?.. — вконец осердился Иван Григорьевич. — Не кривляйся. Пришел — садись. Водку я пить не буду.

— Не хочешь со мной?.. — как бы опечалился гость.

— Я выпью, только не водку. Тут еще вино у Гали оставалось.

— А мою водку брезгуешь?

— Да при чем тут твоя водка? Она такая же твоя, как моя. Ее вон, из спирта в Покровке гонят. У меня сердце болит!.. — зашипел, уже с ненавистью глядя на Константина Александровича, Иван Григорьевич. — Хочешь, пей вместе со мной вино.

— Если ты не против.

— Да ради бога!.. — Хозяин квартиры поставил на стол два стакана. — Но говорим тихо.

— Понял.

Мужчины выпили красного вина, помолчали. Хозяин квартиры вспомнил — нужна закуска, нарезал колбасы, хлеба, очистил и рассек пополам луковицу, которую столь картинно принес гость, но никто из них к еде не прикоснулся.

Говорить было не о чем. Пьяноватый приятель всем своим видом продолжал изображать одинокого, несправедливо гонимого человека — глубоко вздыхал, кусал губки, прикусывал усики, но убеждать его, что он напрасно горюет, что его все любят, не хотелось.

Хотя уж кто-кто, а Иван-то Григорьевич — добрый человек, именно у него и жил однажды с пару недель Константин Александрович после того, как его застукала супруга в мастерской с обнаженной натурщицей. Беда была не в том, что натурщица обнажена, а в том, что и он сам был не одет... Но сегодня душа не лежала утешать коллегу...

— Ты сердишься на меня, — наконец, выдавил из себя Константин Александрович. — Конечно, конечно, сердишься... я понимаю... — Он потрещал пальцами, словно мерз, и, жалостливо глядя в глаза Ивану Григорьевичу, вновь вынул из кармана пиджака бутылку водки.