Лесли Форбс - Пробуждение Рафаэля

• Название: Пробуждение Рафаэля
• Автор: Лесли Форбс
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Триллер
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-722-0

Своим дебютным романом «Лёд Бомбея» Лесли Форбс прогремела на весь мир. Разошедшаяся тиражом в два миллиона экземпляров и переведённая на многие языки, эта книга, которую сравнивали с «Маятником Фуко» Умберто Эко и «Смиллой и её чувством снега» Питера Хёга, задала новый эталон жанра «интеллектуальный триллер». За «Льдом Бомбея» последовал роман «Рыба, кровь, кости», также имевший огромный успех, и вот наконец впервые на русском языке выходит третий роман писательницы — «Пробуждение Рафаэля». На его страницах буквально оживает современная Италия — страна накануне второго Ренессанса, где тесно переплелись комичное и трагичное, романтика и насилие. Действие происходит в идиллическом Урбино — родном городке Рафаэля. Английский реставратор Шарлотта Пентон работает над восстановлением рафаэлевской картины «Немая», а телевидение снимает об этом фильм, причём и телевизионщики, и местные мачо увиваются вокруг сексапильной канадки Донны — юной актрисы, рассчитывающей на то, что участие в этом телепроекте послужит старту её звёздной карьеры. Когда же при торжественном открытии отреставрированного полотна его повреждает сумасшедшая с ножом, а затем полотно чудодейственно кровоточит, из прошлого начинают как по команде всплывать неудобные тайны, и даже могущественная мафия вынуждена искать помощи на стороне…

Мастерски исследуя взаимосвязи между искусством, религией и политикой, Лесли Форбс выстраивает захватывающий сюжет, в котором бурлит неподдельная человеческая драма. Свет, вкус, запахи — Италия раскрывается перед читателем во всей красе… Истинный праздник для ценителей интеллектуального триллера в духе Артуро Переса-Реверте или Йэна Пирса.

Booklist

Форбс легко преодолевает внутренне присущие жанру ограничения, и не только благодаря своей обширной эрудиции, отточенному стилю письма, безупречному таланту рассказчика: главная её заслуга — создание абсолютно живых героев, которым сопереживаешь с первой страницы до последней… Ей удалось написать интеллектуальный триллер в лучших традициях «Имени розы».

The Wall Street Journal

Разумеется, историей реставрации картины Лесли Форбс не ограничивается — не зря же она заслужила славу мастера триллера. И пролить свет на тайну рафаэлевской «Немой» здесь может лишь настоящая немая, некогда явившаяся свидетельницей преступления столь чудовищного, что лишилась дара речи. Как и в двух предыдущих романах — «Лёд Бомбея» и «Рыба, кровь, кости», — основную сюжетную линию подкрепляет натуральный вал дополнительной информации: тут вам и политика с искусствоведением, и высокая кухня с историей религиозных подделок…

Guardian

---

— Не могли бы вы пояснить, что она только что сказала, синьор Прокопио?

Шарлотта увидела, как напряглось лицо Прокопио и тяжело опустились его массивные плечи.

— В приблизительном переводе она сказала мне, что ей больше нечего терять. — Помолчав, Прокопио добавил: — Но поверьте, то, что ей известно о Сан-Рокко, не имеет никакого отношения…

— Шоколадный человек… — проговорил Анджелино.

Все присутствующие, привстав, смотрели на погонщика мулов, только Шарлотта сильнее вжала плечи в спинку стула, как пассажир машины за миг до аварии. Шарлотта, все последние дни настойчиво стремившаяся выяснить правду, вдруг почувствовала нестерпимое желание не знать больше ничего и больше ничего не слышать. Она говорила себе, что Прокопио был ещё слишком мал и никак не мог быть связан с тем, что произошло в Сан-Рокко. Но потом, что он сделал потом? Она похолодела, бессильная предотвратить крах.

Прокопио сказал извиняющимся тоном:

— Мой кузен, но, должен признаться, дурачок.

Старушка обрушила на него поток слов, который остановило только вмешательство магистрата:

— Насколько я понял, она настаивает на том, что её сын имеет такое же право находиться здесь, как любой другой, потому что он тоже… он тоже… был у самых ворот, куда упал Люцифер?

— Ворота Люцифера… — сказал Прокопио. — Так люди в наших местах называют дыру в Сан-Рокко, в которую были брошены гранаты или бомбы… Но если вы хотите знать, известны ли ей и её сыну имена людей, ответственных за… аресты в Сан-Рокко, то нет, неизвестны!

— Аресты?! — закричала старушка. — Никто не был арестован!

И Мута — издала звук, будто прочищая горло. Зал снова как парализовало, в давящей тишине тревожной сиреной жужжала муха. Она села рядом с Лоренцо, который с удивительной ловкостью поймал её и с лёгким щелчком раздавил в пальцах.

В ушах звучал шум воды, журчащий, булькающий голос рек, потоков, ручьёв. Она была под водой и стремилась вверх, к свету.

Она подняла руки, словно дирижируя хором:

Той ночью беглые пленные выбрались из-под земли на велью.

Она видела хриплый голос, проплывший мимо, как вернувшаяся тень погибшего. Даже ребёнком она всегда была спокойной, всегда была среди слушателей. Столько секретов надо хранить; чем меньше она говорила, тем наполненнее чувствовала себя. Теперь её старая голова была запутанным лабиринтом слов из книг, которые читал ей священник, любивший её и учивший, из историй в газетах на стенах её подвала, их она разбирала по слогам, фразу за фразой, годами, и с их помощью поняла, чему стала свидетельницей, повторяющиеся истории, на которых кружащая passegiata её пальца оставила торные тропы. Велья, ночное бдение. О, она не смыкала глаз в такие ночи, видела, как ушёл покой этих зимних ночей, изменились истории, которые тогда рассказывались, истории об объединении и сопротивлении, передававшиеся от фермы к ферме. До самой той последней ночи.

— Похоронная велья.

Мута ощущала буквы этих двух слов, висящие в воздухе, видимые всем.

Но произнесла их не она, Мута оставалась безмолвной; говорили Прокопио и его тётка, хотя губы немой двигались в такт их губам. Это были её два слова, произнесённые их голосами. Похоронная велья: последний час бдения, предутренний. Даже сегодня ей помнился запах мушмулы, подгнившей и потому отдававшей шоколадом.

— Нет, у нас не было шоколада… по крайней мере, пока не появился американец со своей жвачкой, шоколадом и сигаретами. Мы никогда не видели таких тёмных людей. Тёмных, как шоколад.

— Шоколадный человек, — снова пробормотал Анджелино, и Шарлотта почувствовала огромное облегчение.

Не Франческо, подумала она. Это был не Франческо.

— Военнопленный, увидев в первый раз наволочки с отверстиями для глаз, сказал: «Господи Иисусе! Я уж подумал, куклуксклановцы пришли, чтобы потащить меня на костёр». Англичанин перевёл нам его слова, и мы засмеялись. Мы были втроём в ту ночь: третьим был Дитер, немец, — его мы знали с довоенных времён…

Все в зале суда услышали, как графиня охнула, тут же заглушённая двумя голосами, Прокопио и его тётки, которые теперь говорили почти в унисон. Великан, казалось, рассказывает историю, слышанную так часто, повторявшуюся так часто, что она стала его историей:

— Тогда у нас скрывались англичанин, человек спокойный, и американец, очень шумный, очень забавный. Трудно было долго скрывать такого шумного американца. Большинство бежавших из плена оставались в подвале только на одну ночь и двигались дальше, но англичанин и американец, когда попали к нам, были больны, сильно отощали, а у немца была сломана нога. Англичанин, тот всегда рвался пойти порыбачить, он это любил. Американец обыкновенно играл на скрипке Бальдуччи, которую они называли по-другому, как там, откуда он родом. — (Тётка Прокопио сказала: «feedle».[132]) — Он учил нас той дурацкой песенке, которую напевает Анджелине… Камтан иптром дом-дом-дом, дуу-да, дуу-да, Кам-тан иптром дом-дом-дом, дуу-да, ох, дуу-да-день… Той ночью на велье было шесть семей из Сан-Рокко, несколько гостей, которых я не знал, а ещё священник и трое военнопленных. Я помогал матери Муты готовить frascarelli, поленту, приправленную помидорами, которые она заготовила летом, и паслёном с виноградным жмыхом. Мужчины играли в карты, рассказывали всякие истории и пили бальдуччиевскую крепкую, с айвой, жжёнку, и он жаловался, что ничего не остаётся его собственной семье, все выпили крепкоголовые англичанин с немцем и американец, которому понравилась эта, как он сказал, «самогонка». Мута постоянно ускользала с кухни, наверно посмотреть, не появился ли Дадо. Она всегда ходила за ним как тень. Она была тихой, доверчивой девочкой.

— Тихой? — переспросил магистрат. — Вы имеете в виду её немоту, синьор Прокопио?

Прокопио очень осторожно повернул голову, ища глазами Шарлотту.

— Синьор Прокопио? — повторил вопрос магистрат.

Но Прокопио не отрываясь смотрел в глаза Шарлотте. Внимательно изучал её лицо, словно она была страна, спокойная гавань, которую он покидал, и в эти несколько мгновений молчания заставил её отчётливо увидеть, что она теряла. Поэзию иного рода. Терпкий аромат и вкус его жизни. Выберешь эту дорогу, поняла она наконец, и кара неизбежна. Не сейчас, так завтра. Не завтра, так послезавтра, через месяц, через год. Ей хотелось сказать ему: остановись, спаси себя, спаси нас, но не успела она найти нужные слова, как Прокопио повернулся к магистрату и сказал:

— Она никогда не была немой… или глухой.

Той ночью Мута первая увидела светляки факелов, роящиеся в лесу на холме над их фермой. Она подумала, что это, наверно, охотники, потому что они двигались так бесшумно, или партизаны. Встревоженная, она побежала назад к амбару, чтобы рассказать об огнях отцу и братьям, которые знали, что делать. Но они не слушали её, играя на скрипочке американца, смеясь и хором подпевая:

— Дуу-да, дуу-да…

Она побежала к кухне, но матери нужно было ещё помешать томатный соус, а когда она вышла за ней наружу, то увидела, что факелы уже близко. А потом факелы погасли, и видны были только винтовки, чёрные на фоне неба.

Синьора Бальдуччи прижала одну руку ко рту, а другую к груди, выдающейся как у фигуры на носу корабля, говорил Дадо, и, как корабль, поплыла к людям в амбаре, и Мута за ней в кильватере. Остановившись в воротах амбара, она крикнула: «Пугала идут!» Так между собой они называли коллаборационистов. Все замолчали, только Анджелино продолжал петь. Мать не стала ждать, крепко схватила её, побежала с ней к подвалу и с крестьянским инстинктом выживания (как хранила кое-какие припасы про чёрный день) толкнула свою единственную дочь вниз, на ступеньки лестницы. Закрой глаза, зажми уши, Габриэлла, но молчи. Чтобы спасти свою жизнь. Ни крика, ни плача, чего бы ни увидела. Чего бы ни услышала.

Крышка люка никогда не закрывалась до конца, и сквозь щель шириной в палец Мута ясно видела, как старый граф и его люди подошли к отцу, который поздоровался с ними с должным почтением. Старый граф дождался, когда отец закончит приветствие, и застрелил его. Мута слышала выстрел и видела, как упал отец, медленно, словно тяжёлое дерево. События разворачивались со стремительной быстротой. Дитер, перекрывая вопли её матери, принялся объяснять, что это ошибка, что люди Сан-Рокко не подозревали, что укрывают военнопленных. «Разве вы не помните меня, граф Маласпино? Я Дитер, учитель Дадо!» Он запротестовал ещё отчаяннее, когда схватили англичанина.

— Возьмите лучше меня, — сказал здоровенный американец и выступил вперёд. — Этот парень болен. Возьмите меня!

— Сначала негра, — скомандовал старый граф.

Тито всегда нравилось убивать. У него были отличные охотничьи собаки, говорили Муте братья, он хорошо выслеживал кабанов, но мясник из него был никудышный. Вот кастрировать у него получалось. Он подвесил шоколадного человека на дерево рядом со свиньёй, которую они в тот день закололи, называл его большим чёрным боровом и взялся за нож, и все те люди кричали: «Ewiva il coltello! Да здравствует нож!»