Лесли Форбс - Пробуждение Рафаэля

• Название: Пробуждение Рафаэля
• Автор: Лесли Форбс
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Триллер
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-722-0

Своим дебютным романом «Лёд Бомбея» Лесли Форбс прогремела на весь мир. Разошедшаяся тиражом в два миллиона экземпляров и переведённая на многие языки, эта книга, которую сравнивали с «Маятником Фуко» Умберто Эко и «Смиллой и её чувством снега» Питера Хёга, задала новый эталон жанра «интеллектуальный триллер». За «Льдом Бомбея» последовал роман «Рыба, кровь, кости», также имевший огромный успех, и вот наконец впервые на русском языке выходит третий роман писательницы — «Пробуждение Рафаэля». На его страницах буквально оживает современная Италия — страна накануне второго Ренессанса, где тесно переплелись комичное и трагичное, романтика и насилие. Действие происходит в идиллическом Урбино — родном городке Рафаэля. Английский реставратор Шарлотта Пентон работает над восстановлением рафаэлевской картины «Немая», а телевидение снимает об этом фильм, причём и телевизионщики, и местные мачо увиваются вокруг сексапильной канадки Донны — юной актрисы, рассчитывающей на то, что участие в этом телепроекте послужит старту её звёздной карьеры. Когда же при торжественном открытии отреставрированного полотна его повреждает сумасшедшая с ножом, а затем полотно чудодейственно кровоточит, из прошлого начинают как по команде всплывать неудобные тайны, и даже могущественная мафия вынуждена искать помощи на стороне…

Мастерски исследуя взаимосвязи между искусством, религией и политикой, Лесли Форбс выстраивает захватывающий сюжет, в котором бурлит неподдельная человеческая драма. Свет, вкус, запахи — Италия раскрывается перед читателем во всей красе… Истинный праздник для ценителей интеллектуального триллера в духе Артуро Переса-Реверте или Йэна Пирса.

Booklist

Форбс легко преодолевает внутренне присущие жанру ограничения, и не только благодаря своей обширной эрудиции, отточенному стилю письма, безупречному таланту рассказчика: главная её заслуга — создание абсолютно живых героев, которым сопереживаешь с первой страницы до последней… Ей удалось написать интеллектуальный триллер в лучших традициях «Имени розы».

The Wall Street Journal

Разумеется, историей реставрации картины Лесли Форбс не ограничивается — не зря же она заслужила славу мастера триллера. И пролить свет на тайну рафаэлевской «Немой» здесь может лишь настоящая немая, некогда явившаяся свидетельницей преступления столь чудовищного, что лишилась дара речи. Как и в двух предыдущих романах — «Лёд Бомбея» и «Рыба, кровь, кости», — основную сюжетную линию подкрепляет натуральный вал дополнительной информации: тут вам и политика с искусствоведением, и высокая кухня с историей религиозных подделок…

Guardian

---

По всему телу немой прошла дрожь, она выгнула спину, будто её подвергли электрическому шоку, потом снова упала на кровать и застыла.

ЧУДО № 35 УГРОЗА ДЛЯ ИТАЛЬЯНСКОГО ФУТБОЛА

Шарлотта отправилась во дворец с намерением снова продолжить работу над портретом вместе с Паоло и Анной, но, когда вошла во Двор Славы, мужество покинуло её, и вместо этого она поднялась по широким отлогим ступеням в наполненные светом верхние галереи дворца. Здесь она час провела, бесцельно переходя от Беллини к делла Франческе, от Дукко к делла Роббиа, из зала в зал, с этажа на этаж, вверх и кругом. «Здесь, — думала Шарлотта, — я должна чувствовать себя как дома». Однако сегодня каждая картина смотрела на неё с осуждением. Она чувствовала себя такой же уязвимой, как портрет, который пыталась реставрировать, — всего лишь тонкий слой краски между нею и пустым холстом.

Даже «Идеальный город» не смог успокоить её; его аура безмятежного покоя лишний раз напомнила ей о молчании, которое она предала. Шарлотта смотрела на толпу праведных христиан на полотне Учелло «Чудо с осквернённой просфорой», выбившую дверь жилища еврея и сжигающую его и его семью на костре, а видела собственную свою неспособность действовать, когда полиция вытаскивала Муту из её убежища, избивала её. Она села на белую пластиковую скамью напротив фрески тринадцатого века, изображавшей женщину, из которой изгоняли бесов, — изгоняющий буквально вытягивал клубок чёрных злобных бесов изо рта несчастного создания. Маленькие чёрные дьяволята сами вырвались из её собственного рта… «Если бы я не проговорилась… если бы не упомянула о Муте и Прокопио в разговоре с графом… Не он ли послал полицию?»

Она думала о своём таланте к реставрации, профессии, которая, как она могла рассчитывать, обеспечит ей будущее. Но всё всегда разлаживалось и требовано исправления… не хватало дара человеческих отношений. Годы жизни с Джоном, казалось бы такие стабильные, надёжные, — достаточное тому доказательство. «Где-то я сбилась с дороги, потеряла направление, — подумала она. — Не так всё должно было быть, и я — не такой. Добрая сестра Шарлотта».

По полу музея прокатился красный мячик и остановился у её ног. Шарлотта хмуро посмотрела на серьёзного мальчугана, подбежавшего за мячом. Он заплакал, и его беременная мамаша, державшая за руку другого ребёнка, заметив недовольное выражение на лице англичанки, позвала: «Vieny, caro! Georgio, vieny! Non disturba la donna!»[119] Шарлотта сама была потрясена яростью, какую вызвала в ней милая молодая женщина своим таким легкомысленным деторождением. «Потому что детородство — это главное, — с горечью думала она. — Не творчество, а наша порода!» Дети были обещанием продолжения, они возрождали мир, с которым ей хотелось иметь мало общего, мир новых мужчин, способных поступать со старыми женщинами так, как она видела это сегодня, новых женщин, кутающихся в покрывало во имя религии или обнажающих своё тело ради денег, новых молодых людей, готовых служить пушечным мясом. Откуда взялась она, эта бездумная вера в то, что люди могут измениться, что люди могут научиться дышать, а затем петь?

Она ещё несколько минут сидела и не отрываясь смотрела на картину перед ней. Избиение невинных со всегдашней жестокостью, совершаемое всегдашними подозреваемыми — мужчинами, опорой которым их жёны и матери, мужчинами, которых вскормили, вырастили и ублажали женщины, убийцами, кому женщины рожали сыновей и наследников. Ласковые мужчины, уничтожаемые сильными, если они не очень хитры или достаточно быстры, чтобы спастись. Дети одного племени, убиваемые отцами другого, чьи матери и религиозные лидеры если не являются непосредственными участниками преступления, то, несомненно, потворствуют, подстрекают.

Насмотревшись на обвиняющую картину, Шарлотта вышла из музея и побрела по узким улочкам и галереям между дворцом и виа Мадзини, пока не оказалась у спирального пандуса. «Я не была тут несколько недель, — подумала она, — с первого своего дня в Урбино, когда хотелось всё увидеть, всё обойти. Каким далёким это кажется!» Она вошла в калитку и стала медленно подниматься по широким, едва выступающим ступеням и почувствовала, как её охватывает горе. Глаза наполнились слезами. Какая-то участливая женщина смутила её, спросив, не плохо ли ей, не нужна ли помощь? Онемев от стыда, Шарлотта помотала головой и отвернула лицо, чтобы кто-то ещё не увидел её слёз. Она оперлась о бледно-розовый кирпич стены, чтобы успокоиться, и шаги идущих мимо, тихий говор и весёлая болтовня, свист и смех — все эти звуки слились в один голос. Голос Прокопио. Что он сказал ей? Видеть жизнь за пределами картины. Возможно, в этом весь секрет.

♦

Мэр неспокойно спал по ночам, наверняка из-за диеты, наверняка из-за жены. Её реакция, едва он рассказал историю с немой, была немедленной: «Ты должен что-то сделать, Примо!»

Мэр обожал свою жену; она была его умным, неистовым товарищем по оружию. Но в таком, как сейчас, настроении она пугала его до полусмерти, и в нём возникало желание мчаться назад, в бар «Рафаэлло», дозаправиться граппой для храбрости, так что он осмелился спросить: «И что, дорогая, ты хочешь, чтобы я сделал?»

Что он не оправдал ожиданий жены, было заметно по её пренебрежительному взгляду и ещё более пренебрежительному отношению к готовке. Чеснок если и появлялся на столе, то подгорелый до горькой черноты, макароны вечно слипшиеся, пересоленные и пере- или недоваренные. Она извела его своей отвратительной стряпнёй, казнила своим молчанием, эта женщина, от которой его было не отделить, как краску от стены, которую он любил, которая вырастила его детей вместе с детьми его умершего брата, которая продолжала ухаживать за его больной, раздражительной матерью без единой жалобы, которая с ним, молодым коммунистом, нацарапала свои инициалы на средневековой кирпичной стене дворцового пандуса, потом отправилась с ним взрывать бомбу, а позже отдалась ему со взрывной страстью.

Теперь, когда пришло его время проявить характер… Но господи помилуй! Он один как перст, не может он в одиночку сражаться со всем городом!

— Начни с одного человека, Примо, — сказала она. — Найди ей честного магистрата, следователя прокуратуры, для слушания, которое затевается. Одного из тех смелых, проницательных, независимо мыслящих людей, которых наша несчастная страна ещё умудряется рожать, несмотря ни на что. Одного из тех, кто имеет дар убеждать таких людей, как Прокопио, освободиться от многолетнего груза лжи.

— Только посмотри на список смельчаков, погибших за два последних года, которые заговорили о таких вещах, любовь моя, — взмолился он. — Фальконе, убитый в прошлом году вместе с женой и тремя телохранителями! Вспомни, что он сказал за четыре дня до того, как эти ублюдки взорвали его машину: «Враг повсюду и готов нанести удар!» Амбросоли — а он был назначен правительством, не забывай! — убит американской мафией по завещанию Микеле Синдоны, того самого человека, дело которого он расследовал! Да ради Христа! Сам Синдона, несмотря на его связи с Ватиканом и Андреотти, дважды премьер-министром, — сам Синдона был отравлен в тюрьме! И где мне искать этого честного следователя, если исполняющий обязанности председателя миланского суда посажен в тюрьму за взяточничество! Я мог бы продолжать, но…

— Ты уже много наговорил… и из твоего перечисления имён в телефонной книге я делаю вывод, что ты не намерен ничего предпринимать, чтобы помочь бедной женщине?

— Мы даже не знаем, кто она такая, любовь мо…

— Ты родом из этой долины. Любой человек оттуда может догадаться, что произошло в Сан-Рокко!

Даже не взглянув на вино, которое он налил ей, она в сердцах так грохнула перед ним тарелкой с макаронами, что стакан подскочил, плеснув содержимым в соус, что очень не понравилось сыру, как её негодование его желудку. Аппетит пропал; ещё не попробовав обед, При-мо знал, что его ждёт худшее. Макароны не накручивались на вилку, явно недоваренные, соус с плёнкой застывшего сыра имел угрожающе лепрозный вид.

— Полагаю, ты собираешься следовать официальной версии и притвориться, будто ничего не произошло, — сказала она.

— Что я могу сделать? Архивы по Сан-Рокко, вернее всего, находятся в Британии, насколько я знаю. Наше правительство не одиноко в желании не разглашать тайну. Какой стране хочется услышать, что она связана с людьми, виновными в таких же злодеяниях, какие совершали немцы?

— Кружевное бельё, — предложил Франко, которому позднее Примо принёс свои доводы, не убедившие супругу — Подари ей, чтоб забыла о Сан-Рокко, осчастливь её… и себя заодно, дружище!

— Считаешь, она права, Франко? Считаешь, я не должен молчать?

— Не знаю, Примо, считаю…

Стоит заговорить о Сан-Рокко, напомнил мэр Франко, и волны скандала разойдутся далеко за пределы их придворного города на его двойных холмах. Они могут запачкать грязью костюмчик от Версаче талантливого музыкального продюсера в Риме и лаковые штиблеты одного из самых знаменитых лондонских банкиров, могут обрызгать фартучек очаровательной мамаши четверых невинных малюток, помешать многообещающей карьере членов пяти из десяти крупнейших итальянских политических партий («Одну из этих партий поддерживает подавляющее большинство мафиозных кланов, а также Банк Ватикана!» — подчеркнул Примо), спутать карты трём епископам, двум кардиналам, мелкому немецкому аристократу, стае итальянских графов и двум Папам. Не говоря уже о бывшем мэре-коммунисте небольшого университетского города в Марке, зависящего от туризма (мэра, который точно знает, что чудес не бывает, и Галилеев закон падения одинаков как для невинного, так и для порочного). Скандал может перекинуться через Альпы в Германию, а его опасные отголоски — пересечь Атлантику, он способен приостановить работу итальянской автомобильной промышленности и даже отменить следующий футбольный матч в Милане!