Василий Ледков - Метели ложаться у ног

• Название: Метели ложаться у ног
• Автор: Василий Ледков
• Издательство: Северо-Западное книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1983

В новый сборник прозы «Метели ложатся у ног» известного ненецкого писателя Василия Ледкова вошли как ранее издававшиеся повести «Метели ложатся у ног», «Свадьба», «Синева в аркане», так и новые: «Розовое утро» и «Белый Ястреб».

В своих произведениях автор рассказывает о жизни ненецкого народа в прошлом и настоящем, о тех прогрессивных преобразованиях, которые происходили и происходят сегодня на ненецкой земле.

---

За свадебным столом сделалось тихо: поднялся самый старый человек стойбища — Паш Миколай. Он погладил пышную белую бороду, поклонился гостям жениха, гостям невесты, спросил:

— Я, наверное, здесь самый старый?

Гости молча кивнули.

— Тогда, дорогие гости… Солнце сегодня взошло?

— Взошло! — в один голос ответили гости.

— Так пусть над родом жениха и невесты солнце сияет вечно.

Молча налили из бутылей.

— За их солнце?

— За солнце!

Зазвенели фарфоровые чашки, опрокинулись.

А Паш Миколай предлагал тост за тостом:

— За гостей жениха и невесты!

— За родителей жениха и невесты!

— За молодых!

Люди повеселели: кто запел, кто говорил громче обычного, Паш Миколай повел громче всех свой сюдбабц с игривой, бодрой мелодией, как герой её, младший сын Великана.

Под эту мелодию можно было и петь и танцевать.

Выстрел из ружья сказал людям: завтрак кончился, пора начинать игры: состязания по бегу, прыжкам, борьбе. Но самое главное, о чём сказал выстрел, — люди, не прозевайте момента, когда невеста на жениховой упряжке повезет вокруг стойбища против хода солнца своего жениха! Готовьте тынзеи, ловите вожака этой упряжки!.. Но может ловить только тот, кто таит злобу на жениха или невесту, и тогда… если найдется такой человек, если вожака заарканит — свадьба в чуме невесты закончится, все гости молча поедут на стойбище жениха и там проведут свадебный ужин, без вина, песен, веселья. А если не окажется такого человека, свадьба будет продолжаться ещё день, а потом ещё один день на стойбище жениха.

Гости выкатились из сдвоенного чума в тундру — тундра превратилась в стадион.

Женщины затеяли старинную игру «Хобарко»: взялись друг за дружку, как в русской сказке, — «дедка за репку, бабка за дедку…». Первой стояла, вытянув руки вперед, Нина Паханзеда — Земная мать, защищающая своих детей от Парнэ Не — ведьмы, — которая задумала уничтожить род человеческий. Ведьмой была старшая дочь Паш Миколая Ирина, которая три года назад стала женой Никиты-колхозника; с завязанными глазами она пыталась схватить хотя бы одну из дочерей Земной матери. Возле играющих женщин хохот, крики, песни.

На лужайке рядом сошлись девушки: сели на землю — оплакивали невесту, ругали последними словами её жениха. Потом встали девушки, нарядные, стройные, размахивая руками, плавно, неторопливо пошли вокруг невесты, запели песню «Белая лебедь».

Перед хореем, брошенным на землю, стали мужчины; хорей нельзя переступать. Егор Явтысый, пастух колхоза, взял топорик, раскрутил над головой и, разогнавшись, бросил; едва не лег на землю у хорея, но не переступил его. Топорик, рассекая воздух, летел шумно — с наклоном вправо, потом параллельно земле, стал клониться влево, — красиво летел… и воткнулся лезвием в землю. Шестьдесят саженей!

Не хуже пролетел топорик и у Митьки Валея, хотя и не долетел до отметки Егора.

Подошел к топорику, разминаясь, и Микул Паханзеда; попробовал на вес, сказал, словно подумал вслух:

— А чем я хуже молодых? Или у единоличника жена слабее жен колхозников?

В толпе кто-то крикнул:

— Давай, давай, Микул! Утри нос колхозникам.

Паханзеда расправил широкие плечи. И пусть ростом не вышел, но был кряжист — почти квадратный, — и был мужчина, как говорится, в соку; топорик в его руке казался игрушечным.

— Ну-ко! — вновь кто-то крикнул в толпе.

Микул оглянулся, взмахнул топориком над головой, разбежался и выпустил его с силой: в воздухе сделалось шумно — топорик ввинтился в воздух, словно пропеллер. А летел низко и, казалось, вот-вот в землю воткнется. Кто-то даже сказал раздраженно:

— Единоличник… Жена крепче колхозных жен!

Но топорик летел. Стелился над землей. И летел. Летел долго. Летел! И упал дальше отметки Егора.

— Семьдесят саженей! Даже больше! — крикнул Паш Миколай; поднял топорик и в место, где упал, воткнул пестрый хорей. — Метров сто пятьдесят! Или сто шестьдесят!

Никто не осмелился взяться за топорик после Микула.

Шумно и весело было возле борцов. Выкрики не смолкали у озера, где мужчины и парни снимали летние малицы, срывали пимы, липты, чтоб легче было бежать, но… грянул выстрел: игры закончены — невеста повезла жениха вокруг стойбища! После этого сразу же свадебный обед.

С гулким топотом оленьих копыт, оставляя клубы пыли далеко за собой, красиво невеста везла жениха на его упряжке. Мужчины кинулись к своим нартам, взяли тынзеи, но ловить вожака, конечно же, никто не собирался. Да и поздно было: упряжка уже завершала почетный круг. Этим были довольны и гости, и жених, и невеста. И именно в этот момент выскочил из толпы двенадцатилетний братишка невесты и так кинул тынзей, что петля, не задев ни одну ветвь рогов, захлестнула вожака упряжки за шею.

Все взрослые ахнули! Разводили руками… Но обычай есть обычай, и его соблюдать надо; и гости пошли к своим нартам — рогатая лавина устремилась к гребням Пярцора, догоняя упряжку Марины и Митьки.

Веселиться, однако, на стойбище Митьки Валея никому не хотелось, да и желания не было: на свадьбе оказался человек, затаивший зло на жениха… После ужина без песен, веселья и без вина гости покинули стойбище. Уехали в свой одинокий чум и Паханзеды. Микул думал: «Если б не этот двенадцатилетний волчонок… в колхозе и свадьбы веселее проходят».

11

В тот день ветер дул с юга ещё на рассвете. Обычно Микул днем ловил рыбу в озерах и реках, возился возле чума — мало ли дел у кочевника-ненца, когда всё, что нужно для жизни, приходится одному делать. Вечером после ужина отправился к оленям: в тундре без стерегущего глаза стадо погибнет. А утром, если было прохладно и оводы, комары прятались, оставлял одних оленей на выпасе, возвращался в свой чум, — завтракал, спал.

В этот день утром Микул возвратился к чуму со стадом, оводы подгоняли оленей. Над чумом струились жидкие синеватые круги дыма, как обычно бывает в жару, южный ветер стелил этот дым над землей, олени остановились сами у чума, с подветренной стороны, и, обволакиваемые едва видными струями дыма, отряхивались. Микул выпряг подсаночных оленей из нарт, пустил в стадо, неторопливой, усталой походкой вошел в чум, снял накомарник, облепленный мертвыми комарами, снял совик, пимы и босиком, крякнув от удовольствия, шагнул к столику, опустился на мягкую шкуру; на столе дымилась еда, над костром кипел чайник — Нина успела с завтраком, как всегда, к приезду Микула. Она была в чуме одна, всё было по-домашнему, Микул подозвал Нину, устало обнял её, поцеловал. Есть ему не хотелось после ночного дежурства.

А возле чума возились Иванко и бабка Ирина. Бабка ползала по разостланным нюкам, угольком отмечала места, которые надо зашить, залатать, — зима-то ушла не навечно, она возвратится с метелью, морозами, поздно будет тогда затыкать дыры на зимних нюках. А Иванка и ночью не загнать в чум. Когда с пастбища возвращается стадо, мальчик с отцовской лопаткой в ловких ручонках перебегает от оленя к оленю, бьет оводов — десятками наколачивает их на белых, разостланных для приманки шкурах оленей; овод почему-то любит белое…

Микул попил чаю, покурил, долго сидел, задумавшись, глядя на Нину. А Нина, убрав со стола, помыла посуду, подложила в костер гнилых, мокрых поленьев, чтобы дым погуще валил из макодана, наводила в чуме порядок. Микул следил, как быстро и ловко она со всем управлялась, думал и думал. Она хотела спросить, о чем он задумался, но пересилила любопытство: ненецкой женщине не положено в таких случаях спрашивать. «Нужно будет, сам скажет».

— Устал я, — признался Микул. — Всё один да один — и рыбалка, и олени… охота… И тебе тяжело — тоже одна… Всё своими руками — от костра и до шкуры… Один маленький чум в большой тундре…

Нина слушала, выжидая: что его мучает? А Микул опять раскурил самокрутку, потянул несколько раз и бросил в костер, чего никогда не бывало, вновь задумался; посматривал так, как никогда не смотрел. Думал. Прилег, растянувшись на шкурах. И уснул думая.

— Ага-а-а!.. Попался?! Голову оторвать! — звенел голос Иванка за выгнутой стеной чума. — Голову оторвать!

Нина улыбнулась на голос сынишки и вспомнила сказку, знакомую с детства. Эта сказка жила в каждом чуме.

…Ненцы сожгли на большом костре мать всех чертей — Парнэ. Женщина Парнэ, сгорая, крикнула Солнцу, Луне и Земле:

— Я-то сгорю. Но пусть и мой прах преследует всюду людей и оленей!

Солнце, Луна и Земля не услышали голоса женщины Парнэ. Услышал её в полусне Нна — отец всех болезней, надул огромные щеки и дунул на Землю, как Ледовое море: поднялась буря, и прах женщины Парнэ полетел над Землей комарами, мошками, мухами, оводами. И с тех пор нет на Земле спасения от них ни оленям, ни людям.

Страшно сделалось Солнцу, когда поднялось оно над Землей и увидело облака нечисти. И в летнюю ночь, когда вся нечисть уснула, Солнце скатилось с высокого неба к краю Земли, шепнуло на ухо ненцу, стерегущему стадо: