Герман Мелвилл - Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания

• Название: Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания
• Автор: Герман Мелвилл
• Жанр: Классическая проза

Патриотический американский роман, не лишенный, однако, критического анализа сущности США; художественная обработка забытых уже во времена Г. Мелвилла мемуаров героя Войны за независимость США, уроженца гор в штате Массачусетс, Израиля Поттера, происходившего из семьи благочестивых пуритан (отсюда и имя). Жизнь Израиля Поттера была полна приключений и лишений (батрак, охотник, фермер, китобой, солдат, моряк и пр.). Во время войны США с Англией он принимал участие в сражениях на суше и на море, попадал в плен, бежал и скрывался. В конце концов вследствие превратностей судьбы Поттер осел в Англии и завел там семью, прожив в нужде около пятидесяти лет. Под конец жизни он вернулся в родные края, где и продиктовал мемуары. Израиль Поттер не получил от своей родины ни награды, ни пенсии.

---

Когда дама наконец удалилась, она и все остальное общество долго обсуждали, чем можно было бы хоть немного облегчить участь столь рыцарственного узника. В конце концов присутствовавший там весьма достойный и рассудительный джентльмен уже не первой молодости посоветовал посылать ему бутылку хорошего вина каждый день и чистые простыни каждую неделю. И эта благородная англичанка, чья доброта и истинная воспитанность были чужды всякого жеманства, неизменно посылала вышеозначенные дары Итену Аллену все время, пока он оставался пленным в ее стране.

Когда эта компания удалилась, на плацу разыгралась совсем другая сцена.

Едва дамы скрылись под аркой, как оттуда, задыхаясь, выбежал человек в сапогах для верховой езды и с хлыстом в руке, похожий на зажиточного фермера, и словно бык врезался в толпу, торопясь взглянуть на великана.

— Прослышав, что человек, который взял Тикондерогу, заперт тут, в замке Пенденнис, я проехал верхом двадцать пять миль, чтобы увидеть его, а завтра мой брат проскачет ради этого и все сорок. Так что дайте мне хорошенько его рассмотреть. Сэр, — продолжал он, обращаясь к пленнику, — позвольте мне свободно расспросить вас кое о чем.

— Свободно расспросить меня? Я буду только рад. Свобода мне дороже всего на свете. Я готов умереть за свободу — да, наверное, и умру. Так что спрашивайте со всей свободой. Что же вы хотите узнать?

— Раз так, сэр, разрешите спросить, каково ваше занятие — в мирные дни, я имею в виду.

— Вы говорите, точно сборщик налогов, — ответил Аллен, состроив ему дьявольскую рожу. — Каково мое занятие? Ну, в юности я изучал богословие, а теперь стал фокусником.

Тут все вокруг расхохотались как словам, так и гримасе, с которой они были произнесены. Обиженный фермер не замедлил съязвить:

— Фокусник, вот как? Плохо же вы сфокусничали, раз попали в плен.

— Во всяком случае, лучше, чем вы, англичане, друг мой, когда я взял Тикондерогу.

В эту минуту явился слуга с пуншем, и его господин велел ему подать кружку пленнику.

— Нет, дайте мне ее собственными руками, сэр, с пожеланием здоровья, как водится между джентльменами.

— Я не могу желать здоровья государственному преступнику, полковник Аллен, но раз вам так угодно, возьмите кружку из моих рук.

— Слова и поступок истинного джентльмена, сэр. Примите мою благодарность.

И, взяв кружку в скованные руки, так что железо звякнуло о фарфор, он поднес ее к губам и одним глотком осушил до дна.

— Сим свидетельствую, что полминуты английская нация обходилась со мной хорошо, — сказал он.

— Мятежник пьет пунш единым духом, как жадный боров из корыта! — презрительно фыркнул сменившийся с поста грубый гарнизонный солдат.

— Стыдитесь! — прикрикнул на него священник.

— К чему, сэр? — вмешался пленник. — Его красный мундир — вот его вечный румянец стыда, и с ним багрово краснеет вся английская армия. — Тут он повернулся к солдату и продолжал насмешливо: — Тебе не понравилось, как я взял кружку? Боюсь, я никогда не сумею тебе угодить. Тебе ведь не понравилось и то, как я взял Тикондерогу и как собирался взять Монреаль. Воистину! Но погоди-ка, твое лицо мне что-то знакомо: не ты ли тот герой, которого я поймал в одной рубашке в хлеву, где он прятался, когда мы брали форт? Помнишь, это случилось на заре?

— Эй, янки! — Разъяренный солдат выругался. — Замолчи, а не то я наставлю саблей заплаток на твою драную куртку — вот так. — И он для примера легонько ударил пленного по спине плоской стороной сабли, словно плетью.

Повернувшись со стремительностью тигра, великан схватил саблю зубами, вырвал ее из рук солдата и ударом цепи швырнул высоко в воздух, точно шпагу жонглера, со словами:

— Посмей еще раз коснуться связанного джентльмена, грязный трус, и вот они, — он поднял скованные кулаки, — явятся для тебя вестниками смерти.

Вне себя от бешенства, солдат уже собирался ударить Аллена со всего размаха, но тут вмешались горожане и напомнили ему, что бить скованного пленника подло.

— О! — ответил Аллен. — Я уже привык к этому и предпочитаю предвосхищать такие оскорбления. И те горчайшие истины, которые я высказываю об англичанах, касаются не вас, мои добрые друзья, а моих обидчиков — и нынешних, и будущих.

Затем, увидев среди своих защитников и того, кто угостил его пуншем, он отвесил ему учтивый поклон и сказал:

— Еще раз от всего сердца благодарю вас, сэр; но ваша доброта не пропадет втуне. Мы живем в переменчивом мире, и джентльмен не знает заранее, когда ему в свой черед понадобится помощь других.

Однако солдат продолжал бушевать, и поднялся такой шум, что начальник караула поспешил положить конец этой сцене, отправив пленника в его каземат; после чего всех посторонних — в том числе и Израиля — попросили покинуть замок, и ворота были заперты.

Глава XXII КОЕ-КАКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ ИТЕНЕ АЛЛЕНЕ; БЕГСТВО ИЗРАИЛЯ В ПУСТЫНЮ

Среди многочисленных эпизодов американской Войны за независимость трудно отыскать эпизод более странный, чем пребывание Итена Аллена в Англии, поскольку необыкновенными были и все обстоятельства, и сам человек.

Аллен представляется удивительным соединением Геркулеса, Джо Миллера[116] и Баярда;[117] он был сложен, как бельгийский тяжеловоз, впитал в себя музыку гор, как швейцарец, и обладал храбростью Ричарда Львиное Сердце.[118] Хотя он был уроженцем Новой Англии, в нем не чувствовалось и следа ее характерных черт. Прямой, грубоватый, весельчак, римлянин, жизнелюбивый, как язычник, и изобильный, как урожай. По духу он был человек далекого Запада, чем и объясняется его своеобразный американизм, ибо такой западный дух — это и есть (или, во всяком случае, будет, ибо ничто другое невозможно) истинный дух Америки.

Почти все время своего пребывания в Англии Аллен вел себя в высшей степени презрительно и яростно, но это в какой-то степени смягчалось той дикой и героической шутливостью, которая в годину бедствий или опасностей всегда приходит на помощь подобным натурам, позволяя им лучше всего выразить чисто варварское пренебрежение к своим несчастьям и показать, каким ничтожным и пустым считают они злорадство пусть даже и торжествующих врагов. Но помимо неизбежного эгоизма, который столь закономерно присущ столетним соснам, церковным шпилям и великанам, необычайное поведение колосса-вермонтца за границей объяснялось еще двумя особыми причинами. Его взяли в плен, когда во главе отряда волонтеров он отправился штурмовать Монреаль, и ему пришлось переносить такое гнусное и неоправданно жестокое обращение, словно он попал в руки даяков.[119] Его сразу же хотели хладнокровно отдать на расправу индейцам-союзникам, и он избежал этой участи только потому, что с отчаянным бесстрашием пустил в ход всю свою чудовищную силу и, схватив английского офицера, воспользовался им, как живым щитом против смертоносных томагавков. Вскоре после этого, когда его в ограде из штыков привели в город, начальник вражеского отряда, некий полковник Макклауд, размахивая над головой пленника тростью и осыпая его ругательствами, обещал ему позорную петлю изменника на Тайберне.[120] В Англию его отправили на том же корабле, на котором плыл пассажиром воинствующий монархист полковник Гай Джонсон,[121] и все время пути Аллена держали в цепях в трюме и обращались с ним, как с простым бунтовщиком, — или нет, вернее, как с азиатским львом, который и в клетке внушает такой ужас своим тюремщикам, что они отплачивают ему за этот трепет утонченной жестокостью. Впрочем, страх их оказался не напрасным: как-то раз, когда скованного по рукам и ногам Аллена оскорбил кто-то из офицеров фрегата, он зубами вырвал чеку, скреплявшую наручники, и, освободив таким образом руки, предложил своему обидчику честный бой. И на корабле, как позже в замке Пенденнис, он, если не располагал никакими другими средствами защиты, неизменно обрушивал на своих врагов столь громовые анафемы, что они торопились уйти от него подальше. Те же причины побуждали его и на борту фрегата, и в Англии постоянно упоминать Тикондерогу и роль, которую он сыграл во взятии этого форта, — он отлично знал, что в то время из всех американских названий Тикондерога была для английского слуха самым известным и самым горьким.

Пусть буйная грубость, которой отличалось поведение Аллена в Англии, заставляет дамских угодников, учителей танцев и офицеров лейб-гвардии пожимать раззолоченными плечами. Да, он был не слишком вежлив со своими тюремщиками, но когда из двоих лишь один держится со скромным благородством, это благородство теряет всякий смысл: представьте себе, что лорд Честерфилд[122] снял бы шляпу и с улыбкой поклонился взбесившемуся быку в надежде, что тот не замедлит ответить учтивостью на учтивость. Среди диких зверей, которые тебе угрожают, сам стань диким зверем. Весьма вероятно, что Аллен руководствовался именно этим соображением. Ведь если даже оставить в стороне яростное стремление утвердить свое достоинство, которое неминуемо должны были пробудить в подобном человеке сыпавшиеся на него оскорбления, опыт, конечно, научил его, что, разыгрывая роль веселого, отчаянного и даже хвастливого дикаря, он скорее обезоружит злобу своих тюремщиков, чем покорным спокойствием. Не следует, кроме того, забывать, что, обращаясь с благородным пленником так, словно он был сосланным в Ботани-бей[123] каторжником, враги нарушали все принятые между нациями правила и обычаи, и это гораздо важнее отдельных проявлений чьей-то мелкой личной тирании. Если же в наши дни в случае нового столкновения между этими двумя государствами трудно ожидать повторения подобных гнусностей, то объясняется это просто: у стран, как и у людей, предполагаемая бедность порождает деспотизм и презрение, но стоит этой бедности возвыситься до богатства, и даже ее прежние обидчики обходятся с ней вежливо и уважительно.