Надежда Тутова - Уж замуж невтерпеж

• Название: Уж замуж невтерпеж
• Автор: Надежда Тутова
• Жанр: Фэнтези

Сколько раз крали Эредет — главную героиню истории, — чтобы жениться на ней, наверное, она и сама не помнит. А все почему? Да потому, что она — пиктоли, то есть оборотень, обладающий способностью находить и призывать золото. Тот факт, что девятнадцатилетнюю девушку "крали замуж" несколько раз, ее семья тщательно скрывает, тем более все похищения срывались. Но на этот раз удача отвернулась от героини. Нет, от очередного «женишка» ее спас проезжающий/проходящий мимо… ммм… рыцарь? Но, как всегда в сказках — приключения на этом только начинаются.

---

Пора…

Ой да ива-ивушка,

Ветер косы растрепат…

Ой да ты моя кручинушка,

Счастья боле не видат…

Глава 7

Боли нет. Только обида. На саму себя — столько хотела, а не успела. Почему не успела? Не знаю. Нет, знаю, только не хочется помнить. Помнятся лишь слова из старой рыцарской баллады:

Отмерен жизни срок —

Его не изменить.

Исполнен был зарок,

И оборвалась нить.

Так всегда и бывает: каждому назначен свой зарок, и когда он исполняется, приходит время уйти. Мое время пришло? Наверное. Не помню. А какой зарок? Тоже не припоминается. Но был же, скорее всего.

Вокруг тишина. Где вокруг? Надо открыть глаза и осмотреться, но желания нет. Пропало. Как и все. Что «все»? А я знаю? Знаю только, что вроде как лежу. Сплю? Маловероятно.

Вдруг нечто нарушает тишину. Нетвердый детский голосок напевает странную песенку:

— Цхина тэ, цхина тэ,

Цхина цви на ун сунэ.

И я понимаю значение этих слов:

Дождь идет, дождь идет,

Дождь по капле слезы льет.

Как, почему, зачем — мне даже неинтересно. Потому что я умерла? Скорее всего. Значит, ребенок тоже умер. Или это ангел поет. Последнее вряд ли — ТАК ангелы не поют, не могут, не должны.

— Не надоело? — ехидно интересуется все тот же детский голос.

— Что надоело? — голос колет усталое горло.

— В бессознанку играть, — радостно просвещает голос.

От удивления открываю глаза. Девочка. Девчушка. Лет шести-семи. В серо-голубом платьице с белым фартуком. Круглое улыбчивое личико. Непослушные русые волосы заплетены в две косы, с широкими белыми лентами на концах. И глаза цвета зелени самых первых листьев, еще не раскрывшихся, но уже поющих гимн весне.

— Наатцхешта? — голос срывается на хрип.

— А кого еще ты тут ожидала увидеть? — ехидно интересуется девчушка.

— Ты умерла? — отвечаю вопросом на вопрос, потому что для меня сейчас это важней всего.

— Щаз, придумаешь же, — отмахнулась наатцхешта.

— Тогда… Не понимаю, — недоуменно качаю головой.

— А ты встань, ну или сядь хотя бы. Может, лучше думаться будет, — вновь ехидно улыбается девочка. — Что ты помнишь?

Я? Помню? Фларимона. Принца, оказывается. Причем настоящего. А еще его брата, или кем там Жармю ему приходится. Эфиана. Сирин. Колдуна тоже помню. И дройдель. Тот самый, что торчит у меня из груди. Только не у теперешней меня, а той, оставшейся мертвой среди живых.

— Я умерла, — слова сами просятся на волю, не думая о горечи, которую приносят.

Горечь… Неужто, это единственное, оставшееся со мной за чертой? А как же любовь? А вот так: любовь осталась там, с ним, став единственной причиной моего нынешнего состояния — если б не любила, не решилась бы на безумный поступок. И пусть, зато он жив. И они тоже.

Голос наатцхешты оторвал меня от не слишком приятных мыслей.

— И не надейся, — презрительно хмыкнула Лета.

— А?.. — вновь удивленно смотрю на девочку.

— Я говорю: не надейся, что умерла. За тебя такую цену заплатили, такое волшебство сплели, не всяким магам подвластно, — самодовольно пояснила она. Потом задумчиво добавила — С другой стороны, ни у одного мага нет подобных возможностей. В любом случае, умереть тебе не дали.

— Кто? — вопрос звучит глухо, потому что догадываюсь об ответе.

— Муж твой, кто ж еще, — небрежно пожимает плечами наатцхешта. — А «зачем» и «как» спросишь у него.

— Но ведь… Так не бывает. Это неправильно, — с губ срывается практически бессвязный лепет.

Уф, хорошо, я только села, не решившись встать, а то трясти начало. Правда, куда села — непонятно. Здесь, если «здесь» вообще есть, все черное. Будто всю комнату завесили черной тканью: стены, пол, потолок — все.

— А как же… — фраза остается незаконченной, потому что я забыла, о чем хотела сказать, спросить.

— Домой тебе пора, деточка, — устало улыбается… наатцхешта.

Да-да, та самая, с которой я смотрела на звезды. Не девочка с косами. Не девушка из палатки. А… настоящая. В этом я уверена.

— Я не знаю, как вернуться, — тихо признаюсь.

— Ох, горюшко ты мое. Совсем думать не хочешь, — притворно сокрушается Лета.

— Я действительно не знаю! — срываюсь на крик, а по щекам текут слезы.

От бессилья? От усталости? От всего.

— Дурочка, — шепчет наатцхешта, прижимая к себе, баюкая в объятиях.

— Причем полная, — согласно шмыгаю носом.

— Помнишь, о чем говорил колдун?

— Он много чего сказал, — неосознанно пожимаю плечами.

— Кровь. Что он рассказал о крови принцев? — подталкивает наатцхешта.

И правда, что он говорил тогда?

— Кровь принцев способна исполнять желания, — ответ приходит сам собой.

— Умница, — похвалила Лета. — Можешь ведь, когда захочешь.

— Причем здесь я?

— Притом! Фларимон спас тебя своей кровью. А правильней — желанием. Да, магия — есть желание. Концентрированное, сильное, искреннее. Все остальное — механика, — словно учитель ученику, поведала наатцхешта. — Какой отсюда вывод? Ты должна искренне, всем сердцем, всей душой пожелать возвращения.

— А механика? — напоминаю я.

— Считай, что это и есть механика для души, духа.

— Духа?

— Подробности приблизительно тебе рассказать и Мудрейший может, я же не учитель, в конце концов! — нахмурилась наатцхешта.

— Мудрейший? — решительно, я сегодня способна только на вопросы, причем односложные, до неприличия короткие.

— Эльф, Эфиан который, — все же отвечает наатцхешта. — И вообще, тебе пора. А то еще народ и впрямь решит, что ты умерла. Пошевеливайся, деточка, давай-давай.

Наатцхешта поднялась и стала таять. Как туман от солнечных лучей. Как звезды на рассветном небе. Как… призрак.

— Спасибо, — почему-то шепчу, хотя хочется кричать. — Эльфу что-нибудь передать? — я не удержалась от ехидной ухмылочки.

— Обойдется, — послала мне в ответ столь же ехидную ухмылку Лета. — Прощай…

И все. Ее нет. Осталась одна чернота. И мне не стоит тут задерживаться. Главное — желать…

Боль. При выдохе. При вдохе. Иногда острая. Иногда тупая. А иногда все сразу. Но говорят: если болит, значит жив. Получилось?

Какой-то неясный скрип слева. Слева? Хм, а где это я? Кажется, лежу на кровати. Во всяком случае, на чем-то мягком. Осторожно, боясь вновь увидеть черноту, открываю глаза. Комната. Чужая, естественно. Из доступного взгляду только потолок в завитушках, какие обычно в замках знати бывают, да люстра колесом с оплывшими свечами. И куда меня теперь занесло?

Скрип вновь повторился. Медленно, боясь лишний раз вздохнуть, потому как боль никуда не уходит, поворачиваю голову. Стул. Фларимон. В смысле Фларимон то ли сидит, то ли спит на стуле, который собственно и скрипит, потому что одна из ножек самую малость короче остальных, вот стул и покачивается.

Все-таки спит. Тревожный сон ему снится, вон как брови хмурит. Так бы и провела рукой по лбу, чтобы разгладить складку. Но не дотянуться, да и разбудить могу…

Спит. А руку так положил, словно специально кольцо на показ выставил. Привычка? Вероятно.

А что стало с моим кольцом? Приподнимаю руку и лишь краем глаза замечаю, кольца папа как не бывало, но дубовый венок на месте — его даже при смене не задело. Движений всего ничего, а стон таки пробивается. Вроде бы тихий, но Фларимон тут же проснулся, подскочил, свалив стул, и бросился ко мне. Но у кровати замер в нерешительности: то ли опасаясь причинить боль, то ли не зная как себя со мной вести.

Беспокойство пересилило нерешительность, и Фларимон осторожно присаживается на самый край кровати. И молча смотрит на меня.

Я тоже молчу. А ведь как много вопросов…

"Почему ты здесь?" — оба могли бы спросить.

"Тебе больно?" — но и так ясно.

"Зачем ты меня бросил?" — обида не позволит.

"Что ты хочешь?" — глупо, хотеть можно только одного: жить без боли.

"Как ты?" — откровенно выставить на показ чувства?

"Ты злишься на меня?" — это и без слов понятно.

"Где ты был?" — нелепо, все уже в прошлом.

"Для чего ты жертвовала собой?"

"Почему ты спас меня?"

И он молчит, только смотрит глаза в глаза, да кольцо на пальце теребит. Нет, не пытается снять, а… Будто бы оно ему сил придает, спокойствия, уверенности.

— Э… я… не знаю… Ты… как себя чувствуешь (И как себя может чувствовать вернувшаяся с того света?)? Болеть будет еще какое-то время (А то я не знаю!). Ты… может… воды хочешь? — Фларимон сбивчиво сыплет вопросами, пытаясь дать какие-то объяснения, но снова и снова уходит от главного.

А я не спешу помочь. Во-первых, нет сил. Во-вторых… Нет уж, тут и во-первых хватит.

— Где я? — ой, а голос-то как скрипит, что ссохшийся журавль на колодце в Скамме.

Фларимон сперва кинулся за водой и пока, аккуратно поддерживая, помогал напиться, поведал: