Юзеф Крашевский - Древнее сказание

• Название: Древнее сказание
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1996

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.

Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.

Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.

Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

---

На следующий день Доману было не лучше. Жажда его томила, он беспрестанно впадал в забытье, кричал и метался.

Визун очень часто наведывался в избу: посидит у постели, приготовит, что нужно, и снова уйдет. Дива два раза осторожно подкрадывалась к жилищу больного, заглядывала в щели, прислушивалась… Раз даже тихонько открыла дверь, чтобы взглянуть на спящего Домана. Видеть его стало ее потребностью; но пока в ней еще боролись два чувства: зарождающаяся страсть и стыдливость девушки…

На третий день Доман почувствовал облегчение. Он сидел на постели. Дива более не являлась. Когда вечером пришла ее очередь нести ужин Визуну и больному, она долго не могла на это решиться: ей сделалось страшно чего-то, хотя в то же время так и тянуло увидеть Домана. Старика не было дома, когда Дива вошла в избу… Больной увидел в окне, как она отошла от порога, заметив, что Визуна нет.

— Дива! Дива! — крикнул Доман. — Перевязала бы ты мне рану; приложила бы к ней свежих листьев…

— Визун же всегда это делает, — ответила Дива, входя.

— У старика руки трясутся! — возразил Доман.

Дива не знала, что предпринять. Сомнения ее разрешились приходом Визуна. Доман при нем повторил свою просьбу.

— Перевяжи ж ему рану! — повелительно крикнул старик. — Это ведь женское дело!

Дива повиновалась. Доман сидел на постели в одной рубахе, и на раскрытой груди виднелся широкий рубец, тот самый, который когда-то нанесла ему Дива одной рукой. Девушке показалось, что Доман нарочно раскрыл рубаху в том месте. Молча подошла она к раненому, как следует наложила повязку, после чего сейчас же вышла на двор и пустилась бежать к храму. Визун пристально посмотрел на Домана. Оба они, казалось, вели немой разговор.

— Дива тебя боится, — произнес, наконец, Визун, — а ты опять что-то стал на нее заглядываться…

— Я бы, быть может, ее и забыл, если б волны меня сюда не прибили! — ответил в раздумье Доман.

— Судьба! — вздохнул Визун.

— Судьба! — повторил и Доман.

Оба умолкли. Старик без надобности начал с чем-то возиться в углу, а в сущности лишь для того, чтобы скрыть выражение лица.

На следующий день Доман вышел на воздух и сел на крыльце, но Дива не приходила. Доман рассчитывал, что, выздоровев окончательно, будет в состоянии через несколько дней уехать домой. Но он слишком долго сидел на крыльце, ветер был свежий, и ему опять сделалось хуже. Старик уложил его снова в постель. Между тем, заботясь о Домане, он и сам занемог, жаловался на ломоту во всех костях. В тот день Диве пришлось явиться уж к двум больным, чтобы за ними ухаживать. Она сейчас же пришла и принялась молча за дело. Дива всеми силами старалась не смотреть в лицо Домана и избегать разговора с ним. Доман был тоже сосредоточен. Только тогда, когда Диве настало время уходить из избы, она помедлила у порога, долгим взглядом впилась в Домана и быстро скрылась за дверью.

Яруха все еще расхаживала по острову. Она не могла пожаловаться на свою судьбу: с ней часто советовались, кормили ее и одаривали подарками за снадобья. Ей всегда находилось дело, а не то она хоть пол подметала в храме. Любопытной, как вообще старухи, ей скоро стали знакомы все закоулки острова.

Яруха, заметив, что Дива выходит из избы Визуна, в которой она еще никогда не была, ей, старой ведунье, побывать там еще не пришлось, подумала, что не мешает исправить такую ошибку.

Яруха открыла дверь. Доман сидел на постели. Старуха внимательно всмотрелась в его лицо. Доман не запрещал ей входить, она и вошла в избу.

— О! О! — воскликнула она. — Так вот кого я вижу? Да ведь это ты, тот самый, кому я рану перевязала, женку которого убили! А уж как же и жаль ее; молодая была да веселая, как щегленок… У тебя ей, впрочем, было не так спокойно, как дома.

— Почему?

— Потому что вы, жупаны, прихотливы, — продолжала старуха, — у вас всегда много женщин, и вы их не умеете уважать! Э! Да ведь это тебя-то Вишева дочь так уколола? — прибавила Яруха, смеясь. — А теперь траву тебе носит.

Доман вздрогнул.

— Не ври, ведьма! — крикнул он. — Не вспоминай о прошедшем!

— Она здесь ведь царит, — не смущаясь, болтала старуха. — Умница, что говорить! Не хотелось ей мыть у тебя горшки, ей ведь удобнее, руки сложив, сидеть у окна. Вишь, она кметова дочь, а для них князя мало! Ручки белые, работать не могут; глазки черные гордо глядят…

При этих словах она подошла к Доману и посмотрела в его лицо, которое внезапно покрылось румянцем.

— А что ж? Здесь-то на острове ты с ней не поладил? — спросила она.

— Я ее редко вижу, — с напускным равнодушием ответил Доман. Старуха призадумалась, а потом, ударяя палкой об пол, снова

заговорила нараспев:

— А ведь это… судьба, что вода принесла тебя прямо к ее ногам… Лучше б совсем с нею-то не встречаться… Говорят вот, что будто зажившая рана снова начинает болеть, когда к ней приближается тот, кто ее нанес… Потому, значит, неотомщенная кровь… а она бросается даже и из зажившей раны, коли виновник рядом стоит… А девица, видно, тебя боится… едва ноги передвигает…

Доман молчал. Старуха продолжала:

— Она тебе стала теперь противна, не так ли? Ну, отвечай! Сознайся!.. Если ж ты все о ней думаешь… гм… тогда знай, что это мне дело знакомое — помогать в таких случаях… У меня, пожалуй, найдутся всякие зелья, средства… Заставила б я ее тебя слушаться!.. Я ведь не какая-нибудь обыкновенная женщина, я — ведунья!

Доман долго еще молчал, наконец спросил ее, как бы нехотя:

— А что ж ты сделаешь, если она дала клятву богам? Она никого не хочет…

Яруха захохотала.

— Э-ге-ге! Да разве первая она, что клятву дала? Мало их разве, променявших священный огонь на иной, свой, домашний? Захотела бы только, никто ей не запретит, лишь бы выкуп внесла за себя! У Визуна и без нее женщин много…

Доман становился внимательнее…

— Уж я ее подговорю, приготовлю!.. — проворчала старуха.

— Нет, не удастся тебе!.. — с грустью воскликнул Доман.

— Ан удастся! Я-таки кое-что знаю… По крайней мере, испробую.

— Я тебя на всю жизнь обеспечу! — обрадовался Доман. — У тебя будет хлеб на старые зубы…

— Ну! У меня давно уж зубы повыпали, — смеялась Яруха. — Что мне в хлебе сухом? Не раскусишь! Мне молочка подавай, да кусочек мяса… Это лучше всего… Потом и веселенького чего-нибудь выпить… Ну, само собой, не воды… Мне вода не по вкусу…

— Я тебе дам всего, — сказал Доман, — а вдобавок и шубу на зиму, только… не удастся тебе!..

Яруха подошла к больному и морщинистой рукой начала гладить его по голове.

— Ты домой-то не торопись, если хочешь ее иметь… Я кое-что знаю.

При этих словах она многозначительно взглянула в лицо Дома-на, замурлыкала песню и пошла из избы; прямо от Домана она отправилась в храм.

Яруха, однако, в него не вошла, а остановилась у входа, подняла угол занавеса, посмотрела внутрь и села на одном из камней. Она знала, что жрицы должны были проходить мимо нее за водой. Пользуясь временем, она собирала траву, росшую кругом в изобилии, связывала ее в пучки и клала в мешок.

Долго пришлось ей сидеть, пока наконец одна из жриц, проходившая мимо, не объяснила ей, что Нана приказала Диве собирать в садике травы и разное зелье, которое употреблялось для храма. Яруха, выслушав сказанное, побрела в садик, бывший по ту сторону храма.

Это было крошечное местечко, окруженное с четырех сторон небольшой изгородью. Старые вербы, несколько ольх, да посредине две-три грядки растений, вот и все, что заключал в себе садик.

Дива, собрав, что ей было нужно, сидела, задумавшись, и неторопливо вязала траву в пучки. Яруха, увидев ее, остановилась.

— Дочь моя, я готова тебе помочь…

Девушка, равнодушно взглянув на нее, не отвечала на предложение. Не смущаясь приемом, старуха вошла-таки в садик, опустилась возле Дивы на землю и, не спрашивая ее разрешения, начала помогать ей в работе очень споро и ловко.

Долго она молчала; затем принялась бормотать, словно бы про себя:

— Что бы я да долго высидела на Леднице, ну уж нет!.. Теснота, духота здесь ужасная, жизнь-то тянется, словно в клетке!..

Дива продолжала молчать.

— По целым дням жариться у огня!.. Да, эдак дым все глаза выест!.. Жаль мне твоей красоты, — обратилась Яруха к девушке. — Ты здесь совсем изведешься, красавица… Я ведь все знаю, все понимаю… я по глазам вижу, что в человеке-то происходит!.. Да!..

Дива вспыхнула и покосилась на собеседницу боязливым взглядом.

— Что же ты видишь во мне? Что? — решилась она произнести.

— Ой, что я вижу!.. — заговорила старуха. — Вижу… начинается что-то завязываться… трава и та, из земли поднявшись, скоро растет… Недаром судьба вторично толкнула Домана на остров… Суженого конем не объедешь!..

Дива, желая скрыть овладевшее ею смущение, сделала вид, будто приводит травы в порядок. Старухе-то было ясно, что травы тут собственно ни при чем. Она и сказала, обращаясь к взволнованной девушке: