Юзеф Крашевский - Древнее сказание

• Название: Древнее сказание
• Автор: Юзеф Крашевский
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1996

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.

Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.

Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.

Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

---

Все слышали эти слова, но никто не хотел им верить.

— Стонет земля, туман идет, клубы дыма… Бегите, спасайтесь, кому жизнь дорога!.. Люди, спасайтесь!.. Поморцы идут!..

При этих словах Яруха подняла вверх обе руки и, вскрикнув, без чувств повалилась на землю.

Старый Мирш посмотрел в синюю даль и, войдя в избу, закричал:

— На коня, все на коня, кто жизнью дорожит! Яруха только что прибежала с известием, что поморцы идут на нас! Быть может, старуха с ума сошла, быть может, стадо овец она приняла за поморцев. Пусть кто-нибудь съездит, посмотрит. Пыль столбами несется вдали, это верно!

Плясавшие остановились как вкопанные, известие всех поразило. Оно произвело такое же действие, какое производит коршун на птиц, когда повиснет над ними. Более горячие головы, однако, не хотели сразу поверить. Мужчины бросились к дверям, девицы и женщины в соседнюю хату. Вместо песен послышались вопли и плач.

На шум прибежал Доман, держа за руку Милю, перепуганную и плачущую. Закрывшись руками, она причитала:

— Ой, судьба, горькая ты моя судьбина!

На дворе все как шальные бегали и кричали:

— Немцы! Кашубы! Враги!

Мужчины кинулись на луг к лошадям. Этой ничтожной горсти о защите и думать не приходилось; волей-неволей оставалось заботиться лишь о том, как бы спастись хоть бегством.

Молодой парень, которому первому удалось поймать лошадь, вскочив на нее, поскакал к ближайшему холму… Отсюда он увидел невдалеке столбы пыли, услышал топот, бряцанье оружия и сейчас же вернулся, крича, что есть мочи:

— Идут! Идут!

Все решительно растерялись. У них не было достаточно времени для того даже, чтобы сообразить, нельзя ли где-нибудь спрятаться, на остров разве, на Ледницу?… Но и здесь помеха! Ни одной лодки! Те, которые по обыкновению должны бы находиться у берега, все уже были разобраны и в эту минуту усиленно плыли от берега!

Доман побежал за своим белым конем, стоявшим в сарае. Миля следовала за мужем, ломая в отчаянии руки.

Не думая, какая судьба постигнет других, Доман схватил жену и с нею вскочил на коня; на мгновение остановившись перед хижиной, он крикнул своим:

— За мной, друзья! — и поскакал в сопровождении догонявшей его дружины.

У старого Мирша была большая яма в земле, вход в которую был известен ему одному. Он не хотел, чтобы все узнали об этом, а потому, заметив, что Доман с женой ускакал, старик сделал знак своему сыну, чтобы тот оставался. Вскоре оба отошли к стороне сарая и мгновенно исчезли. Не первый раз приходилось старику прятаться от толпы диких наездников.

Но вот топот и крики послышались ближе. Несметная толпа кашубов и поморцев стремилась к озеру с ужасной быстротой, окруженная целым облаком пыли. Иногда среди облака мелькали головы и блестящие копья.

Яруха все еще лежала на земле, точно мертвая. Хижина, где недавно перед тем шумно пировали гости, стояла теперь мрачная и пустая. Каравай лежал на столе, бочки пива и меда виднелись в разных местах. На дворе ни одной живой души, одни собаки, бегая по двору, бестолково лаяли.

Те из гостей Мирша, которым посчастливилось захватить лошадей, сломя голову скакали вдоль озера; другие дожидались врага, чтобы лишь с его появлением броситься в воду, думая тем сохранить свои силы и уйти от смертельной опасности.

Всюду царило гробовое молчание.

Старшие женщины, собравшись вместе, стояли над озером. Вдали мелькали уходящая дружина Домана и белое платье Мили, раздуваемое ветром. Уходящих изобличал столб пыли: его легко было видеть от Миршевой хижины.

Неприятель, приметив бегущих, с диким криком пустился за ними в погоню. Часть его окружила хижину, захватывая все, что в ней оставалось. Собаки — единственные сторожа, лежали убитыми близ ворот.

Стоявшие над водой побросались в нее и попрятались в камышах. Поморцы пускали в них стрелы, слышались крики, наконец, все исчезло в высокой траве.

Между тем наездники не теряли времени: они растаскивали хозяйское добро Мирша, подарки Мили, ее приданое. Так как горшков с собой унести неудобно было, то их принялись колотить. Насколько взор только мог окинуть, повсюду враги. Особенно выделялись меж ними два молодых всадника, по всему видно, начальники дикой орды. По одежде судя, их можно было принять за немцев, да и немцы же их окружали. Они соскочили с лошадей и вошли в избу. Толпа покорно раздвигалась перед ними.

Оба начальника, светло-русые, черноглазые, походили один на другого, словно родные братья. Неудивительно: они ими действительно были. Сыновья Пепелка снова собрали дружину и шли войной отомстить кметам за смерть отца и первую неудачу. За ними на толстой веревке тащили седоволосого старика с поломанными гуслями в руках. Старика где-то на дороге поймали, а немцы терпеть не могли этих слепых певцов за то, что пели они про старое, доброе время. Гусляр молчал, опустив на грудь голову, не жалуясь, не оглядываясь даже на тех, которые били его и смеялись над беззащитным.

На скамье, на которой так недавно еще сидела невеста, уселись молодые князья. Тем временем спутники их доканчивали осмотр хижины, вынося все, что хоть какую цену имело. Старшины принялись за пиво и мед, за найденные мясо и хлеб.

Старик-гусляр упал у порога, но его силой втащили в избу. Мужчина высокого роста, весь покрытый железом, с побелевшим от злости лицом и черной, густой бородой, подошел к старику, сильно ударив его по спине. Всем хотелось выведать кое-что о богатом храме, о спрятанных в нем сокровищах. Старику угрожали, что если он будет молчать, то его тут же повесят, и все-таки ничего не добились.

— Вешайте! — повторял старик.

Поморцы хотели узнать, сколько людей на острове, как удобнее пробраться к храму.

— Птицей долететь, рыбой доплыть, — отвечал старик, не пугаясь угроз.

Его расспрашивали, где в окрестности живут богатые кметы, где самые лучшие стада; но старик только кряхтел и не отвечал, разве словом презрения. Тогда его начали бить плетьми. Старик смеялся и пел в то же время, но таким страшным голосом, что даже у жестоких поморцев холод пробежал по спине!

— Ой, судьба, горькая наша судьба! — пел старик. — Веселье и могила! Готовили свадьбу, наготовили похороны! Ой, судьба! Бейте, бейте скорей, пусть душа тело покинет, скорей, наболелась она уж вдоволь! О, Лада! Купало! Помогите ей выйти из тела!

Казалось, старик не чувствовал более ударов; он приполз к ведру с водой и, наклонив его ко рту, с жадностью пил. Один из мучителей было поднял меч, но рука его, дрогнувши, опустилась.

Время от времени в хижину приводили людей, пойманных у берега, плачущих, связанных. Старшины, окружавшие молодых князей, совещались, что им теперь надлежит предпринять. Прежде всего предлагали они отдохнуть. О Леднице нечего было и думать, так как переправиться на остров не совсем-то легко, да притом же им ничего не известно о количестве воинов, защищающих храм.

На дворе раздались веселые крики:

— Ведут их! Ведут!

Толпа поморцев, пустившаяся в погоню за Доманом, вела его за собой. Доман был ранен; он сидел верхом, со связанными руками, а перед ним на лошади лежало тело молодой жены, в котором торчал меч, из-под которого кровь просачивалась по каплям. Лицо у нее было бледное, жизнь ее навсегда покинула. Доман зубами придерживал ее за рубаху, так как руками владеть не мог. Весь в крови, во многих местах изрубленный, Доман сохранял вид, как будто не чувствовал боли.

Его сейчас же стащили на землю, но он, разорвав связывавшие его веревки, пытался уйти, захватив труп своей молодой жены. Попробовали отнять у него тело Мили, но он так крепко в него вцепился, что сделать это не представлялось возможности. Доман, впрочем, сейчас же упал вместе с трупом на землю.

По лицу и одежде пленника дикари без труда догадались, что перед ними богатый владыка. К нему вышли из хижины сыновья Хвостека в сопровождении немцев, и все обступили раненого.

Один из князей наклонился над Доманом и, угрожая ему кулаком, крикнул:

— Собачье отродье! Когда разоряли наш замок, когда убивали наших, ты, конечно, был там, а, может быть, и начальствовал над этой сволочью!

От Домана требовали, чтоб он объяснил, кто стоял тогда во главе кметов, кто возбуждал их к восстанию. В противном случае ему угрожали смертью.

Доман, однако, упорно молчал и беспрестанно взглядывал на жену, труп которой покоился рядом с ним. Домана били, толкали, он все оставлял без внимания. Немцам непременно хотелось что-либо узнать от него; они ни минуты не давали ему покоя. Легко может быть, что они боялись вторичного на них нападения. Но несчастный, горем убитый муж, видимо, не желал проронить ни единого слова.

— Мы ваши князья! — крикнул младший Хвостеков сын. Только тогда поднял голову Доман и окинул дерзкого презрительным взглядом.

— Из вашего рода ни один никогда над нами княжить не будет! — сказал он. — Этого вы никогда не дождетесь! Вы наши враги, вы разбойники, не вам властвовать, подлое змеиное племя!