Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

• Название: Предательство среди зимы
• Автор: Дэниел Абрахам
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Харвест
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-058558-8, 978-5-403-01468-7, 978-985-16-7117-1

Странный, экзотический мир…

Здесь на руинах древней империи образовались города Хайема, коими управляют могущественные властители — хаи, и коим вечно угрожает воинственный сосед — царство Гальт.

Здесь поэзия имеет магическую силу, ибо только поэты в силах призывать и подчинять своей власти таинственных духов — андатов, способных помочь людям и в мирные дни, и в грозную годину войны.

Но Ота, знатный юноша из города Сарайкет, не хочет ни власти над андатами, ни жребия поэта, ни могущества политика. Он мечтает о свободе и преуспевании, которыми в этом мире могут обладать лишь купцы и мореплаватели…

Впрочем, судьба не спрашивает, хочет ли избранный ею соответствовать своему предначертанию.

И вскоре Ота и его лучшие друзья — поэты Маати и Семай — оказываются замешаны в смертельно опасный заговор, цель которого — уничтожить законного властителя Сарайкета и посадить на его место умную, сильную и хищную женщину, готовую на все ради вожделенной цели…

---

«Пять дней… — покачал головой Маати. — И что я за это время успею? Надо было просить десять».

Вечером началась гроза. Сначала далекая молния высветила сине-серые подбрюшья туч. Потом застучали первые капли, и вдруг целая гряда туч разорвалась с громом тысячи барабанов. Ота сидел у окна и смотрел на двор, где возникали и тут же пускались в пляс белые лужи. Под порывами ветра гнулись деревья. Летние грозы не длились больше полутора ладоней, но успевали всем задать жару. Как юность, подумал Ота, когда все проходит мощно, бурно и кратко. Он жалел, что не умеет рисовать и не сможет запечатлеть эту мимолетную картину, пока не ушли тучи. Была в этой грозе некая красота, которую хотелось сохранить.

— А ты выглядишь лучше.

Ота обернулся. Пришел Синдзя — волосы гладкие от дождя, одежда насквозь промокла. Ота принял позу приветствия, и наемник подошел ближе.

— Глаза стали ярче, кожа порозовела. Как видно, ты ел и даже гулял на свежем воздухе.

— Мне и вправду лучше, — сказал Ота.

— Я и не сомневался. Я видел, как оправляются от худшего. Кстати, нашли твой труп. Тебя опознали, как мы и рассчитывали. Уже сложено полсотни историй о том, как это случилось, и все далеки от истины. Амиит-тя, полагаю, доволен.

— Очень рад за него.

— А по тебе не скажешь.

— Кто-то убил моего отца и братьев и свалил вину на меня. Странно было бы радоваться.

Синдзя не ответил. Какое-то время мужчины сидели в тишине, которую нарушал только дождь. Потом Ота снова заговорил:

— Кем он был — человек с моей татуировкой?

— Никто его не хватится, — ответил Синдзя. — Амиит нашел его в одном предместье, и мы успели выкупить его кабальный договор до повешения.

— Что он сделал?

— Не знаю. Убил кого-то. Изнасиловал щенка. Что угодно — главное, чтобы твоя совесть успокоилась.

— Тебе все равно…

— Точно, — вздохнул Синдзя. — Значит, я дурной человек, но раз мне и это все равно…

Он принял позу, какой обычно заканчивают танцы и постановки. Ота кивнул и отвел глаза.

— Слишком много людей погибает за традицию, — вздохнул он. — Столько жизней пропадает зря! Глупейшие законы.

— Это еще что, видел бы ты настоящую войну! Вот где жизни пропадают зря.

— А ты видел? В смысле, войну?

— Да. Я воевал в Западных землях. Когда тамошние Стражи сражались друг с другом или с племенами кочевников, если те слишком наглели. И еще раз, когда на них опять напали гальты. Там возможностей предостаточно.

Деревья высветила далекая вспышка молнии, а спустя один вздох рыкнул гром. Ота высунул руку в окно, чтобы поймать на ладонь прохладные капли.

— Какая она? — спросил он.

— Война? Драки и убийства. Война жестокая, глупая. Часто бессмысленная. Но мне нравится, когда мы побеждаем.

Ота хмыкнул.

— Извини, что расспрашиваю… Для человека, спасшегося от верной смерти, ты выглядишь не очень-то счастливым, — сказал Синдзя. — Тебя что-то тяготит?

— Ты бывал в Ялакете?

— Нет, так далеко на восток я не забирался.

— У них все боковые улицы начинаются с ворот, которые каждую ночь запирают. А в гавани стоит маяк — башня, где постоянно поддерживают огонь, чтобы указывать кораблям путь в темноте. В Чабури-Тане дети играют в игру, которой я больше нигде не видел. Они расходятся по улицам на расстояние крика, а потом один начинает петь, второй выкрикивает песню следующему, и так, пока песня не вернется к первому. Кто ошибется, кто недослушает, и песня получается почти новая. Дети готовы играть в эту игру часами. Одно время я жил в предместье между Лати и Сёсейн-Таном, где подавали самую вкусную в мире копченую колбасу и рис с перцем. А Восточные острова… Я несколько лет был там рыбаком. Рыбак из меня вышел так себе… Зато я проводил все время на воде, слушал, как волны плещутся о мою лодчонку. Видел, как море меняет цвет в течение дня и в разную погоду. От соли у меня потрескались ладони, и женщина, с которой я жил, заставляла меня спать, завязав ладони смазанной жиром тряпкой. Наверное, этого мне будет особенно не хватать.

— Трещин на ладонях?

— Моря. По нему я буду скучать больше всего.

Дождь усилился и тут же ослаб. Деревья перестали гнуться, а лужи — плясать.

— Море никуда не делось, — заметил Синдзя.

— Да, зато делся я. Уехал в горы. И вряд ли их когда-нибудь брошу. Я знал, чем рискую, когда становился посыльным. Меня предупреждали. Но понял я только сегодня. Плохо, если ты видел слишком много стран и городов, слишком многое полюбил. В одно время можно жить только в одном месте. В конце концов ты выбираешь что-то одно, а остальные воспоминания превращаются в призраки.

Синдзя понимающе кивнул. Ота улыбнулся и подумал: интересно, какие воспоминания носит с собой наемник. Судя по его задумчивому взгляду, вряд ли только кровь и ужас. Наверняка было и в его жизни то, что стоило запомнить.

— Так значит, ты решился, — произнес Синдзя. — Амиит-тя сам хотел заводить с тобой этот разговор. Когда в Мати истечет срок траура, все закрутится опять.

— Знаю. И — да, я решился.

— А можно спросить, почему ты намерен остаться?

Ота слез с окна, достал из серванта пиалы и разлил по ним темно-красное вино. Синдзя взял пиалу и сразу осушил наполовину. Ота сел на стол, поставив ноги на скамью, и поболтал красную жидкость в белой пиале.

— Убили моего отца и братьев.

— Ты их не знал, — возразил Синдзя. — Не говори мне, что это любовь.

— Убили мою старую семью. Как по-твоему, они будут долго думать, прежде чем убить новую?

— Вот это по-мужски! — Синдзя поднял пиалу, салютуя Оте. — Боги свидетели, будет нелегко. Пока утхайемцы убеждены, что ты совершил все, в чем тебя обвиняют, они сначала тебя казнят, а хаем сделают после. Придется выяснить, кто это натворил, и скормить его толпе. Даже потом полгорода будут считать тебя убийцей, но хитрым. А если не выяснить… Нет, полагаю, ты прав. Выбор невелик: или жить в страхе, или взять мир за яйца. Или ты станешь хаем Мати, или жертвой хая Мати. Третьего я не вижу.

— Хаем так хаем. Вот только…

— Ты грустишь по той, прошлой жизни. Я понимаю. Такое бывает, когда прощаешься с детством.

— Вот не сказал бы, что я еще ребенок.

— Неважно, что ты в жизни сделал и увидел. Каждый мужчина — мальчик, пока не стал отцом. Так устроен мир.

Ота поднял брови и изобразил жест вопроса, который лишь чуть-чуть смазался пиалой.

— О да, и не один, — махнул рукой Синдзя. — Матери друг с другом незнакомы, и это к лучшему. А твоя женщина? Киян-тя?

Ота кивнул.

— Я видел ее в дороге. Первый раз встречаю такую, а я видел немало женщин. Ты везунчик, даже если тебе придется жить на севере и полгода в году морозить свой член.

— Хочешь сказать, что ты в нее влюблен? — спросил Ота полушутя-полусерьезно.

— Хочу сказать, что она стоит любого моря, — ответил Синдзя, допил вино, крутанул пиалу по столешнице и хлопнул Оту по плечу.

На мгновение Ота встретился с ним глазами. Потом Синдзя отвернулся и вышел. Ота заглянул в свою пиалу, вдохнул воспоминание о винограде, нагретом солнцем, и выпил. Из-за серо-бело-желтых туч в голубое небо пробилось солнце; после дождя особенно ярко зазеленела листва.

Комната Оты и Киян находилась недалеко оттуда, по коридору, за тонкой деревянной дверью на полуистертых кожаных петлях. Киян спала, закрывшись сетчатым пологом от мошек и комаров. Ота залез под полог и осторожно устроился рядом. Ее веки дрогнули, а губы улыбнулись.

— Я слышала, что ты с кем-то говоришь, — сказала Киян сонно заплетающимся языком.

— Синдзя-тя заходил.

— Что-то случилось?

— Ничего. — Он поцеловал ее в висок. — Мы просто поговорили о море.

Семай закрыл за собой дверь и принялся ходить из стороны в сторону. По сравнению с тем, что творилось у него в душе, привычная буря в сознании казалась незаметной. Размягченный Камень, сидевший у холодной жаровни, с легким интересом поднял голову.

— Деревья еще стоят? — спросил андат.

— Да.

— И небо есть?

— И небо есть.

— А девушки нет.

Семай упал на диван и начал беспокойно теребить себя за пальцы. Андат вздохнул и снова наклонился над золой и почерневшим от пламени металлом. Из окна доносился запах гари — скорее всего от кузниц, но Семаю казалось, что от трупов отца и брата Идаан. Поэт вскочил, подошел к двери, развернулся и снова сел.

— Сходи поищи ее, — посоветовал андат.

— Зачем я должен ее искать? Неделя траура почти кончилась. Думаешь, если бы я ей был нужен, она бы мне не сообщила? Я… я не понимаю.

— Она женщина. Ты мужчина.

— То есть?..

Андат молчал как настоящая каменная статуя. Семай мысленно его коснулся, но Размягченный Камень отступил, Еще никогда плененный андат не вел себя так покорно. Семай не понимал, в чем дело, но был рад, что ноша хоть немного легче.