Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

Противопоставление всесторонне образованных европейских специалистов односторонне образованным русским специалистам в плане незнания взглядов своих противников проводилось и не­сколько раньше. В одном из писем 1877 года Достоевский заме­чал: «О противниках своих (философах) не имеет понятия, а потому научными выводами своими приносит скорее вред, чем пользу. А большинство студентов и студенток — это все безо вся­кого образования. Какая тут польза человечеству! Так только, поскорее бы место с жалованием занять» [П, 3, 259].

Конечно, при таком положении всякая критика иных теорий лишь обнажает догматический стиль мышления. По существу же она ничего не дает. Это — «шиши в беспредельное пространство» [1930, 13, 349 — 350]. Ибо тот, кто критикуется, всерьез такую критику не воспримет. Но она на него и не рассчитывалась. Дог­матик просто должен был «дать отпор». Всему, что не согласу­ется с его собственными взглядами. И он дает отпор, совершен­но не заботясь о результате. Он свое сделал. С противником расправился. Теперь может беспрепятственно «творить». Ник­то ему не помешает: вряд ли кто захочет связываться и «давать отпор» его бестолковой критике и критиковать то, что он «на­творил».

А на фоне отсутствия всякой критики можно «творить» что угодно. Безмыслие выдавать за мысль, чепуху- — за важное де­ло. И тогда проблемы, которыми занят был, скажем, Лебезятников (можно ли з обществе будущего входить в комнаты других людей без стука и т. п.), покажутся важными. Важными пока­жутся и работы, вроде той, что переводил с немецкого Разумихин. А в ней «рассматривается, человек ли женщина или не че­ловек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что чело­век» [6, 88]. Торжественность при доказательстве чепухи — сим­птом догматического стиля мышления.

В этих условиях свободы от критики можно, ничего не зная, поучать других, корректировать их произведения, не понимая сути. Вот характерное высказывание по этому поводу одного немца о русских школьниках, переданное Алешей Карамазовым] «Покажите вы, — он пишет, — русскому школьнику карту звезд­ного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких знаний и беззаветное самомнение — вот что хотел сказать немец про русского школьника» [10, 10, 60 — 61]. Алеша рассказал это Коле Красоткину. И не случайно. Ибо тот под влиянием догма­тиков готов вносить изменения в то, о чем имеет весьма скуд­ное представление. Он — ребенок, полузнайка, и его головой очень легко овладеть. В образе этого ребенка Достоевский по­казывает людей, лишенных самостоятельного мышления и легко попадающих под чужое влияние. Эта же мысль привела писа­теля к образу Алеши Валковского. Суть Алеши в том, что «пер­вое чужое влияние способно его отвлечь от всего, чему он за ми­нуту перед тем отдавался с клятвою» [3, 198]. Об этом же, ссы­лаясь на дорожные наблюдения за одной ученицей, Достоевский писал в «Маленьких картинках»: «Нет ничего, легче, как, на­пример, уверить такую ученицу почти в чем вам угодно, особен­но если кто складно умеет поговорить» [1895, 9, 459]. Убедить можно в чем угодно. Догматик убеждает в непогрешимости сво­их взглядов. И тем уже готовит себе смену — новых догматиков.

В условиях свободы от критики обладатель догматического стиля мышления может освободить себя от доказательств своих взглядов. Может доказывать взгляды примерами, абстрагируясь при этом от примеров неугодных. Последними догматика не со­бьешь. У него иммунитет. У него заданность. Он всегда знает, что надо сказать о том или «ином явлении, знает еще до озна­комления с этим явлением. Он как тот француз, что «еще в Па­риже знал, что напишет о России» [1895, 9, 9], хотя в России еще не был. Он знает, что написать, ибо жизнь, факты его не интересуют. Главное — подтвердить принцип, формулу, являю­щиеся догмой.

Мысли об этой особенности догматического стиля мышления многократно высказывались Достоевским применительно к раз­ным носителям стиля. В шестидесятые он записывал: «...погибай все — только бы принцип был исполнен, в этом-то и комизм» [ЛН, 83,149]. Это из записной тетради. А вот из опубликованного: «Вы не замечаете, что для своей идеи вы жертвуете даже правдой, даже убеждениями своими, и ставите себе идолов» [1930, 13, 203]. В конце жизни — на эту же тему: «...дорога ему не истина, а то, что он придумал» [1895, 11, 258]. Записная книжка, самая пос­ледняя: «Живая жизнь от вас умерла, остались одни формулы и категории, а вы этому как будто и рады. Больше, дескать, спо­койствия (лень)» [ЛН, 83, 678].

Одни формулы — жизнь ушла. Жизнь сознательно и бессоз­нательно обходят. И хотя, на словах, догматик иногда провоз­глашает «независимость духа», «смелость мысли и убеждения», зовет не преклоняться перед авторитетами, но фактически это лишь слова. Ибо под независимостью духа как раз и понима­ется его зависимость, под смелостью — робость, Цротив прекло­нения призывают не по отношению к авторитету вообще, а лишь к авторитету «чужому». Своя система, теория, формула всегда верны, закончены, абсолютны.

Главная цель догматика — охранять идею. От развития. Объективно получается, однако, что догматики губят идею. Да­же хорошую идею. Ибо они не понимают преемственности идей, их временности. Они не понимают той диалектики идей, кото­рую понимал Достоевский: «Разумеется, они поймут, наконец, новую мысль, но поймут всегда после всех, всегда грубо, ограни­ченно, тупо, и никак не допускают соображения, что если идея верна, то она способна к развитию, а если способна к развитию, то непременно со временем должна уступить другой идее, из нее же вышедшей, ее же дополняющей, но уже соответствующей но­вым потребностям новогопоколения» [1895, 9, 32].

Догматиков Достоевский называет золотой посредственностью. С его точки зрения, эта посредственность способна позднее вос­принять новую мысль, но омертвит и ее. Достоевский продол­жает: «в числе этих золотых всегда бывает чрезвычайно много промышленников, выезжающих на модной фразе. Они-то и опош­ливают всякую новую идею и тотчас же обращают ее в модную фразу. Они опошливают все, до чего ни прикасаются. Всякая жи­вая идея в их устах обращается в мертвечину. Награду же за нее получают всегда они первые, на другой день после похорон гениального человека, ее провозгласившего и которого они же преследовали» [1895, 9, 32].

Практически эту же мысль Достоевский проводит и в другой статье. «Бездарность, с которою иногда доводится до последней нелепейшей крайности прогрессивная мысль, у нас неудивитель­на. Мало того: эти бездарные до того долго волочат иногда по улице, грязнят и марают иногда самую святую идею, что повто­рять за ними общие либеральные и прогрессивные фразы иногда даже претит» [1930, 13, 296].

Бесхитростно или с хитростью волокущих идею по улице и изобразил Достоевский в образах Лебезятникова, «бесов», Раки-тина, при характеристике которых в романах прямо повторяют­ся приведенныевыше мысли, высказанные в статьях.

Они способны любую идею лишь опошлять, «волочить по улице», но не развить. Догматический стиль мышления исключа­ет творчество. Обладатели этого стиля могут быть лишь ис­полнителями, подражателями.

У них могут быть знания. Но распорядиться ими догматики не могут. И просто подгоняют знания под догматику. Не укла­дывается — в замешательство. «Вы приобрели много знаний, — записывал Достоевский, — не по уму, т;ак что за недостатком-то ума и не знаете, как справиться с этими знаниями» [ЛН, 83, 618], Хорошо подмечено. Сколько их, даже многовнающих, не способ­ных произнести своего слова. Бессильных перед творчеством. Это исполнители, получившие непосильную ношу. Если же такой носитель догматического стиля и берется как-то осмыслить свои знания, то он многословен и нуден, «чтоб самую крохотную мыс-леночку провести, целый воз сена привезет» [ЛН, 83, 620].

Догматический стиль мышления — это стиль человека «с ко­ротенькими мыслями», с «коротеньким нерушимым мировоззре­нием», с мировоззрением, равным отсутствию такового. Однако человек этот часто самоуверен. Это он может начать выступле­ние по проблеме признанием, что он в ней не специалист, а за­кончить безапелляционным обвинительным приговором.

Каково будущее догматизма? По Достоевскому — тупик. «Мысль эта, что породы людей, получивших первоначальную идею от своих основателей и подчиняясь ей исключительно в продолже­ние нескольких поколений, впоследствии должны необходимо вы­родиться в нечто особливое от человечества, как от целого, и да­же, при лучших условиях, в нечто враждебное человечеству, как целому, — мысль эта верна и глубока» [П, 4, 117 — 118]. Четко и определенно.

Таковы основные, присущие безличности, стили мышления, выведенные Достоевским и рассыпанные им по всем произведе­ниям. Они взаимосвязаны. Прагматик создает «полезное сужде­ние», догматик возводит его в ранг непогрешимого, а демагог за­ботится о его словесном обосновании. И все это, взятое по от­дельности и в совокупности, есть признак безмыслия, признак безличности. Это не значит, что прагматик, догматик и демагог передают друг другу суждение, как эстафетную палочку. Чаще всего и прагматик, и догматик, и демагог — в одном лице. В безличностном.