Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

«Это ты? ты? — Но, не получая ответа, быстро прибавляет: — Не отвечай, молчи. Да и что бы ты мог сказать? Я слишком знаю, что ты скажешь. Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде. Зачем ты пришел нам ме­шать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это, или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему манове­нию бросится подгребатьк твоему костру угли, знаешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь...» [10, 9, 314]. Это говорит при­шедший в тюрьму инквизитор. Он и здесь не спорит с пленником. Странным ему кажется какой бы то ни было диалог с безоруж­ным учителем. У учителя лишь идеи, а у инквизитора стража и большие запасы дров для костра. Какой же тут диалог, и зачем? Смешно спорить с тем, кого можно просто сжечь. Возможен лишь монолог.

Из него следует, что учитель свое дело сделал — дал учение. Все. Дальше — дело инквизитора. Он по-своему истолковал это учение, превратил его в материальную силу и ни в каком учите­ле более не нуждается. Он сам теперь учитель. А тот, первона­чальный, нужен ему не живой, а молчащий, плакатный, как имя, как знамя, как стереотип. Он просто должен молча освятить сво­им именем все, от его имени совершаемое. Живой же он будет лишь мешать. И об этом инквизитор говорит ему прямо.

Более того, его-то, основателя учения, которому якобы следу­ют, объявляют еретиком. Только на той основе, что истинное тол­кование учения расходится с толкованием инквизиторским.

Конечно, инквизитор мог бы на этом и закончить разговор, предоставив его продолжение костру. Но он продолжает. Лишь по одной причине — автору надо дать возможность высказать взгля­ды на человека противостоящего Христу учителя человечества — инквизитора.

Инквизитор исходит совсем из другого понимания человека. Человек прост и безличностен. Главное для него — «хлебы». И эксперименты Христа со свободой как главным условием жизни человека неуместны и результатов положительных не дали.

«Не ты ли так часто тогда говорил: «Хочу сделать вас сво­бодными». Но вот ты теперь увидел этих «свободных» людей, — прибавляет вдруг старик со вдумчивою усмешкой. — Да, это дело нам дорого стоило, — продолжает он, долго смотря на него, — но мы докончили наконец это дело во имя твое. Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено и кончено крепко. Ты не веришь, что кончено крепко? Ты смотришь на меня кротко и не удостоиваешь меня даже негодования? Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим. Но это сде­лали мы, а того ль ты желал, такой ли свободы?» [10, 9, 315]. Христос исходил из того, что люди жаждут свободы. И прежде всего хотел дать им именно свободу. И вот результат, говорит инквизитор Христу, ты его видел. Эти свободные ласкали тебя, а затем позволили арестовать и будут, если сказать, подгребать угли. Но это требовало больших многовековых усилий. Дело те­перь сделано. Нет у людей свободы. И — на века. Ибо люди теперь-то такие-то и считают себя наиболее свободными. То есть все было направлено не на то, чтоб создать условия для свобод­ного развития человека, а на то, чтоб создать такое понимание свободы, при котором рабство будет считаться истинной свободой. Не действительность преобразовывалась до человечной, а человек обезличивался до бесчеловечной действительности. Искажены все понятия, все вывернуто наизнанку. На людях ошейники, людьми манипулируют. И выдают это за свободу. Причем многие, не за­думываясь, считают, что они самый свободный народ на свете. И будут оспаривать иное мнение. Они — в плену стереотипности. Не имея своего мнения, они чувствуют себя свободными и счастли­выми. И в этом трагедия.

Инквизитор, между тем, продолжает: «Ибо теперь только (та есть он, конечно, говорит про инквизицию) стало возможным по мыслить в первый раз о счастии людей. Человек был устроен бун товщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми? Тебя пре­дупреждали, — говорит он ему, — ты не имел недостатка в пре­дупреждениях и указаниях, но ты не послушал предупреждений, ты отверг единственный путь, которым можно было устроить лю­дей счастливыми, но, к счастью, уходя, ты передал дело нам. Ты обещал, ты утвердил своим словом, ты дал нам право связывать и развязывать, и уж, конечно, не можешь и думать отнять у нас это право теперь. Зачем же ты пришел нам мешать?» [10, 9, 316].

Оказывается, свобода отнята у людей для их счастья. Они бун­товщики. Бунт же заставляет людей думать, принимать решения, действовать, нести ответственность. Это и делает людей несчаст­ными. Отдает человек свою свободу другому — и думать не надо, и ответственности нет. Он стал счастлив. Считает себя свободным и счастливым как раз в период инквизиции, в период наибольших гонений на истинно свободных людей.

Что мог ответить инквизитору Христос? Он понимает, что уви­денные им люди — результат воспитания не его учения, а многовековой инквизиции. Он понимал, что не еретики изменили его учению, фактически-то еретична построенная инквизитором дей­ствительность. Но сказать ничего не может. Ибо исходят они с инквизитором из разных пониманий человека, а потому не пой­мет его инквизитор. Да и слабы его слова против костров инкви­зитора. Он, видимо, понимает свою трагедию, трагедию учителя, выпустившего джина из бутылки, джина неуправляемого, живу­щего уже по своей собственной логике.

Видимо, было в его учении что-то такое, что можно было ис­толковать неоднозначно. И вот плоды — костер и народ, ранее це­ловавший ноги, а теперь подгребающий угли. Общество инквизи­тора, где многие проходят через целование ног и угли под ноги. Цикл. И те, которым сегодня целуют ноги, не должны быть более оптимистичны, чем те, что жарятся на углях. Ибо угли впереди. Они неминуемы. Организующий угли для другого должен знать, что где-то растет березка, которая в свое время будет углями для него. Посев не пройдет даром. На том стоит инквизиторство. Тем оно живо.

Христос все это видит и понимает. Он видит торжество безлич­ности. Но не принимает его за норму. Положение людей и сами люди в обществе инквизитора — это сущее, но не должное. Хрис­тос верит во временность инквизиторства. Его не переубедила дей­ствительность. Он верит в правильность своего учения. И демон­стрирует эту веру. Выслушав инквизитора, он встал и поцеловал его.

Поцелуй символизирует ту мысль, что Христу жаль сбившего­ся с пути инквизитора. И он подает ему пример своим поведени­ем. Инквизитор, лишенный чувств инквизитор, вздрогнул. Внешне. Но, видимо, и внутренне. Ибо он отпустил Христа, избавил его от костра. Но Христос не переубедил его в сути инквизиторского учения. Инквизитор не признал Христа за учителя, считая тако­вым себя.

В принципе, инквизитор — это честный антихрист, по-своему любящий людей. Но не понимающий их сути. А это деформиро­вало и его любовь. Он судил о человеке низко, но искренне. Это человек идеи, не ожиревший ни душой, ни телом человек. Даже внешний его портрет говорит об этом. «Это девяностолетний поч­ти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми гла­зами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск» [10, 9, 313].

Эволюция инквизиторства от честного к бесчестному, от тра­гедии к фарсу произойдет позднее. И только позднее будут инк­визиторы извлекать «доходы» от своих теорий. Пока же одни рас­ходы — духовная неуспокоенность и чувство ответственности за всех.

Таковы учения двух, исходящих из разных взглядов на че­ловека, учителей — Христа и инквизитора.

Далее Достоевский дает эти же учения на другом уровне — на уровне Ивана и Зосимы.

Взгляды инквизитора на человека — это и взгляды Ивана Карамазова. Не надо забывать, что легенду о Великом инкви­зиторе рассказывает Иван, как бы излагая свое собственное со­чинение. Иван ищет свое понимание мира и человека. И в поис­ках сопоставляет две точки зрения на человека. Сам же склоняет­ся к одной — инквизиторской.

Как и инквизитор, он видит главную ошибку Христа в вы­сокой оценке человека. Не понял Христос человека. Думал, что тот желает «быть», когда на деле он стремится «иметь». Иван совсем не рад такому пониманию человека и человеческой исто­рии. Он удручен, но не может пройти мимо «факта». И в инкви­зиторе он видит такого же, как сам, страдальца за людей, узнав­шего суть этих людей. Страдальца, который понял, что жизнь людей можно устроить не по Христу, а по советам «умного духа, страшного духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не за­метили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми», [10, 9, 329]. Уверенность в пессимистичности общественного развития и жизни человека вообще при любви к этому человеку неминуемо приводит к об­ману и лжи. И конечно, в этом есть момент человеколюбия. Достойный «гимна безумцу».