Петр Боборыкин - Китай-город

• Название: Китай-город
• Автор: Петр Боборыкин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-280-01827-9, 5-280-01525-3

Более полувека активной творческой деятельности Петра Дмитриевича Боборыкина представлены в этом издании тремя романами, избранными повестями и рассказами, которые в своей совокупности воссоздают летопись общественной жизни России второй половины XIX — начала ХХ века.

Во второй том Сочинений вошли: роман «Китай-город» и повесть "Поумнел".

---

И это тронуло ее. Она встала и начала прощаться с ним.

— Пускай Тася не волнуется — ехать ей ко мне или нет, — сказал Палтусов, провожая Станицыну до передней, — ко мне ей не надо ездить… Это еще успеется. Только такие, как вы, — прибавил он и крепко пожал ей руку, — умеют навещать "бедных заключенных".

И он тихо рассмеялся. Станицына уехала глубоко тронутая.

XXI

— Обождите, — сказала Пирожкову горничная, смахивавшая на гувернантку, вводя его в кабинет присяжного поверенного Пахомова.

Он уже во второй раз заезжал к нему — все по просьбе Палтусова. В первый раз он не застал адвоката дома и передал ему в записке просьбу Палтусова быть у него, если можно, в тот же день. Теперь Палтусов опять поручил ему добиться ответа: берет он на себя дело или нет?

Жутко себя чувствует Иван Алексеевич. Всего неприятнее ему то, что он сам не может разъяснить себе: как он, собственно, относится к своему приятелю? Считает ли его жертвой, или подозревает, или просто уверен в растрате? Палтусов говорил с ним в таком тоне, что нельзя было не подумать о растрате. Только приятель его смотрел на нее по-своему.

Но как отвернуться от него, не исполнить его просьбы, не заехать лишний раз к адвокату?..

Пирожков осмотрелся. Он стоял у камина, в небольшом, довольно высоком кабинете, кругом установленном шкапами с книгами. Все смотрело необычно удобно и размеренно в этой комнате. На свободном куске одной из боковых стен висело несколько портретов. За письменным узким столом, видимо деланным по вкусу хозяина, помещался род шкапчика с перегородками для разных бумаг. Комната дышала уютом тихого рабочего уголка, но мало походила на кабинет адвоката-дельца.

В камине тлели угли. Иван Алексеевич любил греться. Он стоял спиной к огню, когда вошел хозяин кабинета — человек лет под сорок, среднего роста. Светло-русые волосы, опущенные широкими прядями на виски, удлиняли лицо, смотревшее кротко своими скучающими глазами. Большой нос и подстриженная бородка были чисто русские; но держался адвокат, в длинноватом темно-сером сюртуке и белом галстуке, точно иностранец доктор.

— Покорно прошу, — пригласил он Пирожкова на диван высоким теноровым голосом.

Пирожков попросил ответа по делу Палтусова.

— Видите ли, — заговорил адвокат искренне и точно рассуждая с самим собой, — я бы взялся защищать господина Палтусова, если бы он не насиловал мою совесть.

— Вашу совесть?

— Да-с, мою совесть. Мне вовсе не нужно проникать в глубину души подсудимого. Это метода опасная… Скажет он мне всю правду — хорошо. Не скажет — можно и без этого обойтись. Но если он мне рассказал факты, то мне же надо предоставить и освещать их; так ли я говорю? — кротко спросил он.

— Безусловно, — подтвердил Пирожков.

— Ваш знакомый может служить типическим знамением времени…

— В каком же смысле? — спросил Пирожков.

— Он смотрит на себя как на героя… У него нет ни малейшего сознания… неблаговидности его поступка… Он требует от меня солидарности с его очень уж широким взглядом на совесть.

От этих слов адвоката Ивана Алексеевича начало коробить.

— Знамение времени, — повторил Пахомов. — Жажда наживы, злость бедных и способных людей на купеческую мошну… Это неизбежно; но нельзя же выставлять себя на суде героем потому только, что я на чужие деньги пожелал составить себе миллионное состояние…

— А если он будет оправдан? — полувопросительно выговорил Пирожков.

— Очень может быть, но только при моей системе защиты — вряд ли.

"Странный адвокат", — подумал Пирожков.

— Можно добиться легкого наказания, да и то софизмами, на которые я не пойду… Ваш знакомый обратился не к тому, к кому следовало.

По унылому лицу адвоката прошла улыбка.

— Как общественный симптом, — продолжал он, — это меня нисколько не удивляет. Так и следует быть среди той нравственной анархии, в какой мы живем… Господин Палтусов вовсе не испорченнее других… Вы, вероятно, и сами это знаете… У него есть даже много… разных points d'honneur…[165] Он ведь бывший военный?

— Да, служил в кавалерии, — кратко ответил Пирожков, — потом слушал лекции.

— На юридическом? — не без иронии осведомился Пахомов.

— На юридическом.

— Самая опасная смесь… После практики в законном убийстве людей — хаос нелепых теорий и казуистики… Естественные науки дали бы другой оборот мышлению. А впрочем, у нас и они ведут только к первобытной естественности правил.

Он тихо рассмеялся, молча потерев руки. Пирожков встал и, пожав ему руку, у дверей спросил:

— Так и передать Палтусову?

— Так и передайте-с… Насиловать свою совесть — не допускаю.

С педантической вежливостью проводил он Пирожкова до лестницы.

XXII

Арестанта Пирожков застал за обедом, перед грязным столиком у окна.

Ему принесли еду из соседнего трактира. Она состояла из широкого, во всю тарелку, бифштекса с жирной подливкой, хреном и большими картофелинами, подового пирога и пары огурцов. На столе стояла бутылка вина.

Палтусов начинал поправляться в лице.

— Сплю, как сурок, — встретил он Пирожкова, — и, странное дело, — совсем нет охоты к книге… Читать просто не хочется! Ну, что же?

Пирожков замялся.

— Отказывается?

— Да.

— Недосуг?

По мягкости Иван Алексеевич хотел было солгать, но что-то его точно подтолкнуло.

— Нет, — мягко, но без уклончивости ответил он.

— Против его принципов? — уже не тем голосом спросил Палтусов.

— Да… он говорит, что не может принять вашей системы защиты.

— А другой я не могу допустить.

— Однако позвольте, Андрей Дмитриевич, — заговорил Пирожков, подсаживаясь к нему и понизив голос, — одно из двух: или вы признаете факт, или нет.

— Какой факт?

— Факт… который вам вменяют.

— Я сказал адвокату то же, что и вам, — горячее продолжал Палтусов. — А ему я прибавил: если б я был и виноват, то предварительного заключения — ведь меня могут и в острог перевести — одного достаточно, чтобы произвести уравнение, — слишком даже достаточно!..

Иван Алексеевич показал своей миной, что он не совсем согласен.

— Да как же?.. — спросил, поднимая голову, Палтусов. — Ведь я могу быть оправдан!.. И буду оправдан. Но если б и была признана некоторая моя виновность… разве мало просидеть несколько месяцев?

Палтусов бросил салфетку на стол, встал и заходил в другом углу узкой комнаты. Пирожков поглядывал на него и прислушивался к звукам его голоса. В них пробивалось больше веры, чем раздражения.

— Добрейший Иван Алексеевич, — продолжал Палтусов, — вы человек святой, знаете своих моллюсков или этнографию Фиджийских островов; а я человек дела. Позвольте хоть раз в жизни начистоту открыться вам… А потом вы можете и плюнуть на меня, сказать: "Вор Палтусов — и больше ничего!" Не могу я не бороться с купеческой мошной!.. Без этого в моей жизни смыслу нет.

— Будто… — вставил Пирожков.

— Что же!.. Вам приятнее было бы, чтоб я пошел в чинушки, губернатора добился через десять лет? Тут я идею провожу… не улыбайтесь — идею… Все дело в том: замараюсь или не замараюсь. Если не замараюсь — ладно!.. И заставлю купецкую утробу признать сметку, какая у меня здесь значится.

Он ударил себя по лбу, после чего подошел к Пирожкову и сел на кушетку.

— Как вам угодно, Иван Алексеевич, так и принимайте то, что я вам сейчас сказал… Я вас беспокоить не стану… Будет вашей милости угодно, — он весело улыбнулся, — зайдете иногда за справочкой… А этому квакеру, — вот какие нынче адвокаты завелись, — я сам напишу, что в услугах его не нуждаюсь… Возьму какого-нибудь замухрышку… Ведь это я на первых порах только волновался… В законе не тверд… А теперь мне и не нужно уголовной защиты.

— Как же не нужно? — наивно воскликнул Пирожков.

— Меня незаконно арестовали. Поусердствовали следователь и прокурор. Они меня подвели под статью тысяча семьсот одиннадцатую… А тут простой гражданский иск.

— Так вы надеетесь… попасть на свободу?

— Положительно надеюсь… Мне хороший цивилист нужен, кляузник… Пахомов плох… Все это я обработаю… Ну, подержат меня еще недельку, но не больше… Судебная палата не допустит… У меня уже был здесь один барин… А раз дело на гражданской почве — я выплыл. Это несомненно. Тогда я вправе требовать времени для реализации того, что я пустил в оборот, выгодный для моей покойной доверительницы…

По лицу Пирожкова видно было, что он плохо понимает все это. Палтусов взял его за руку и потряс.

— Для вас это тарабарская грамота!.. Видите — я трусу не праздную… Не судите меня очень строго: я чадо своего века. Каждому своя дорога, Иван Алексеевич!..

Продолжать разговор Пирожкову сделалось неловко. Палтусов это понял и сам выпроводил его через несколько минут. Арестанта жалеть было нечего: он уверен в том, что его выпустят… Может, и так! "Статья 1711" осталась в памяти Ивана Алексеевича. Он даже позавидовал приятелю, видя в нем такую бойкость и уверенность в «идее» своей житейской борьбы.