Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

• Название: Пронзающие небо
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фэнтези

---

Друзья разговаривали – разговаривали без умолку, с тем что бы хоть как–нибудь разбить царящее вокруг гнетущее напряженье, что бы хоть как то заглушить страх и те таинственные, далекие удары – словно много–много барабанов били разом.

– Что ты помнишь последнее перед тем как оказался в этом месте? – спрашивал Алеша.

– Помню, бежали мы, и не мог я остановиться, потом споткнулся обо что–то и полетел вниз. Все.

– Выходит, мы вместе упали. Ну и разбудили нас значит с тобой в одно и тоже время пока мы падали?… Нет – что–то здесь не так… Чунг, расскажи – в том мире, кто помогает тебе?.. Ведь и твоё сердце разрывает медальон, да?..

– Конечно, конечно расскажу. – с готовностью подхватил Чунг, и даже, кажется удивился, что прежде Алёша его не спрашивал, а он не догадывался рассказать.

И вот Чунг начал рассказывать – рассказывал он так увлечённо, с таким сильным, светлым чувством, что окружающие мрачные стены, как бы отступили, были уже не властны остановить ребят. Как уже говорилось, Чунг отправился в дорогу вместе со своими родителями – три дня назад они оставили родное племя, родные вигвамы, и всё это время скакали на конях на север.

– Должно быть, уже далеко вперёд нашего ускакали! – с некоторой завистью прервал тут его Алёша.

– Да нет, не думаю… – рассудительно отвечал Чунг. – Мне кажется – мы изначально жили в землях гораздо более южных, нежели ваши…

И он продолжил рассказывать, как часами неслись они по бескрайним луговым раздольям, обгоняя стада буйволов и вольных лошадей; у западного горизонта высились горы, и то тут то там подымались среди трав то рощицы, то одинокие древа исполины; над всем этим степенно плыли величественные облака, а среди них – орлы, весь тот простор зрящие. И так ярко эти образы перед Алёшей пронеслись, что он полюбил родину Чунга, и решил, что когда–нибудь и взглянет на неё, пройдётся, тепло от неё исходящее почувствует. Ну а Чунг продолжал – оказывается, когда они останавливались на ночлег – отец его, доставал чудесный талисман, данным им в дорогу шаманом племени – талисман этот изображал трёхглавое божество – каждую из голов требовалось вымазать особой мазью, а затем – уложить его на угли; тогда над божеством подымалось, густело, полнилось причудливыми, многообразными фигурами некое облако; обвивало всех сидящих, но большей частью перекатывалось всё–таки на Чунга. То не были те злые, дурманящие духи, которые врывались в сознание курильщиков некоторых трав. Нет – то были добрейшие божества, которые витали над миром живым, и иногда приходили во сны младенцев, дабы усладить их, избавить от всяких горестей. Они не могли наполнить мир Чунга своими сладостными, светлыми виденьями – ведь такого мира больше не было; однако, в первый же день пути они подхватили его душу, и понесли выше наполненных серебристым сиянием звёзд облачков; подняли его так высоко, что в той великой чёрной пустоте, где нет ни воздуха, ни жизни, где веет что–то незримое, чуждое всем земным страстям, и где на фоне бессчётным звёздных россыпей, нисколько не оттеняя их златится могучее Солнце, где Луна предстаёт во всей своей печальной, одинокой высоте – поднявши его в эту высь те добрейшие божества спрашивали: не хочет ли он летать здесь с ними всю ночь – великое множество тайн обещали они ему открыть – дух Чунга отвечал, что – нет – не хочет, что чувствует, что должен идти и в Мёртвом мире, и не только потому, что иначе и дорога в этом мире окажется тщетной, но и потому, что там ждёт его друг. И всё же он благодарил этих божеств за то, что они были рядом, за их светлые голоса, за величественные виды космоса – они печально вздыхали, и отпускали его дух, и падал этот дух в бездонную, тёмную бездну, где встречался со своим другом…

– А моё добрейшее божество – это Оля. – мечтательно улыбнулся Алёша.

– Что же это за божество «Оля», как он выглядит?..

– Не он, а «она»… – улыбнулся Алёша. – …Как я могу рассказать тебе?.. Как я могу тебе рассказать достойно?.. Если бы я был лучшим поэтом–певцом и тогда не решился бы… Нет, Чунг – я не нахожу достойных слов… Может и нет вовсе таких слов…

Барабанная дробь постоянно прорывалась спереди, но была едва слышной, но вот хлестнула вдруг в полную силу, так что даже и стены вздрогнули; одновременно с этим донёсся и хор голосов – который размеренно, с удручающим однообразием, уныло всё повторял и повторял что–то – в несколько мгновений опротивело это однообразие, и ещё – стало жалко тех, кто пребывал в таком унылом существовании.

И Алёша и Чунг шаг за шагом продвигались всё вперёд и вперёд, и знали они, что там, впереди ждёт их какое–то мрачнейшее испытание, однако же старались не думать об этом – хоть ещё сколько то пробыть среди тех светлых образов, которые плели их воспоминания.

– Вот знаешь ли. – с пылом говорил Алёша. – Вот я сейчас здесь иду с тобою, говорю, а её рука на моём лбу – греет меня. Знаешь – я даже чувствую это тепло, и даже образ её пред собою вижу!.. Вот – сейчас склонилась надо мной…

Он чуть прикрыл глаза, и на губах его отразилась светлая, счастливая улыбка.

В это время откуда–то спереди прорезался жуткий, мученический вопль, однако ни Алёша, ни Чунг не обратили на этот вопль никакого внимания – они были заворожены этими волнующими мгновеньями, когда так переплетались два мира – Алёшин лик пылал – юноша был подобен и вдохновлённому божеству, и терзаемому адом демону. Он вытягивался куда–то в пустоту, но явно видел и чувствовал за этой пустоте дорогие ему образы.

– Оля, ведь всё будет хорошо!.. Не рви, не рви так моё сердце!.. Неужели же ты предчувствуешь что–то мрачное, что ты погибнешь, Оленька?!.. Ведь не может же быть такого – нет, нет!!!

И тут он резко замер и согнулся, потому что сейчас в мгновенья запредельного откровения, почувствовал тоже, что и Оля – что ей, в весенний ласковый день и на весне жизни своей суждено найти вечный приют в земле родной и под белою берёзой.

Проход тем временем повел вниз и сделался совсем узким. Барабанная дробь и беспорядочные вопли ещё возросли, и вмещали в себя столько однообразного, должно быть уже давным–давно тянущегося унынья, что он и не умещался в этом проходе, и прямо–таки распирал его стены, и должно быть от того они покрыты были трещинами из которых нестерпимыми, оглушающими волнами накатывался смрад. С каждым шагом усиливалась какая–то невнятная, но полнящая воздух жуть, которая вступала в схватку с чувствами друзей.

Чунг вынул длинный охотничий кинжал и несколько раз извилисто и стремительно рассёк им воздух.

– Я поползу первым. – проговорил Алёша, и выхватил из рук друга кинжал. – …Это потому, что я сейчас с Ольгой пообщался, потому что силы великие в себе чувствую… Ну всё – не время на разговоры – мне так кажется, скоро меня уж возвратят. Там у нас такое… Да, впрочем – не время рассказывать; пошли скорее…

И вот они пошли – впереди Алёша, позади – Чунг. Вначале друзья ещё держались за руки, однако ж потом проход стал ещё и сужаться, и пришлось разжать эти объятия, ползти друг за другом на карачках. Проход продолжал сужаться, и как ни клонился Алёша к полу, всё же неровный потолок бил его и по затылку, и спину расцарапывал, каждое новое движенье вперёд приносило новый удар, и уже трещала, гудела голова.

– Говорил же тебе… – хрипел Алёша. – …Тут весь расшибёшься… И кто это прорубал… Как можно было прорубить и пролезть в такой узкий проход… Карлики что ли какие–то… Эй, Чунг! Чунг, ты там ещё?!..

Быть может – и был какой–то ответ, однако же за теми заунывными стенаниями, которые прорывались спереди, совсем не слышал Алёша этого ответа. Тут как шилом голову пронзило: «Чунга уже нет! Поглотила его одна из тех многочисленных трещин, мимо которой проползали!» – и тут же, наполняя паникой, вместе со встречным током тяжкого, смрадного воздуха, понеслись один за другим кошмарные образы грядущего: проползёт он ещё немного, и там проход сузиться настолько, что он застрянет, да так и будет лежать среди этих, давящих отчаяньем стен; одинокий, среди мрачнейших образов он будет постепенно сходить с ума, и в конце концов – станет грызть эти камни, хохотать безумно, а потом и к хору заунывному присоединиться, и будет скрежетать, надрываться вместе с этим хором века, века – всё это в одно мгновенье пронеслось в стонущем его сознании, и вот Алёша попытался вывернуть голову, назад взглянуть – слишком узок был проход, ничего он не увидел, и только очень сильно ударился об очередной каменный выступ. удар был настолько силён, что в первое мгновенье ему даже показалось, что расколот череп – ещё сильнее хлестнуло отчаянье – страстно жаждалось жить, бороться, любить – он чувствовал, что по голове течёт кровь; вот липкая струйка и по лицу побежала, в глаза попала, ещё больше затемнила мир; хотел дотронуться до раны руками, но не мог их так выгнуть, и вообще – всё тело затекло, отдавало болью; почти уже не слушалось его: